Соединение (фанфик по "Локи")

Сериал "Локи" забавный и к тому же авторы исследуют возможности преображения одной очень амбивалентной личности, над которыми и меня бьюсь в многосерийном тексте, все еще не дописанном.

Так что я пока написала маленький рассказик о Локи и Сильви.

Название: Соединение
Бета: своими руками
Размер: 1934 слова
Пейринг/Персонажи: Локи, Сильви
Жанр: Ангст
Статус: закончен
Рейтинг: NC-17

Могут ли Локи доверять друг другу? И что такое вообще «доверять»? Кого возьмут в будущее и какой ценой? Локи и Сильви в пузыре между прошлым и будущим, даром и проклятием. И конечно немного жести, как это у них водится…




***

В этом городе, как в пустом гостиничном номере, приготовленном для Апокалипсиса, они ждут мига перехода. Когда этот миг наступит, они узнают его. Думать о будущем — значит, создавать его ложный образ. Локи и не думает. Он вообще необычно мало думает в эти дни. Он смотрит. Зрение — вода жизни и порой ему кажется, что он мог бы протянуть на одной воде. Так ли должен чувствовать себя тот, кто готовится, быть может, к последней битве? Впрочем, Локи не готовится. Он смотрит в дымное небо, он смотрит на траву, тёмную и тяжёлую, как после дождя. Он смотрит на выгоревшие волосы Сильви, которые треплет ветер. Он готов.



Его настоящее переполнилось. Перейти от него к небытию — в некотором роде, облегчение. И все-таки он чего-то ждет. Не может не ждать. Он видит, что Сильви тоже ждёт, натянутая как струна.



Они гуляют по пустому городу, входят в незапертые дома, смотрят на брошенное ложе чужой жизни, которая не может ни скрыть, ни рассказать свою тайну.

— Странная все же привычка — спать вдвоем, —говорит Сильви, забираясь на огромную кровать в огромной спальне двухэтажного коттеджа.

— Почему — странная? — уточняет Локи. Сильви прожила свою жизнь в апокалипсисах, так что ее бытовой опыт — пазл, составленный из разномастных остатков с неожиданными пропусками.

— Потому что… Ну, ясно же, второй — лишний.

— Многим нравится, что можно протянуть руку в темноте и прикоснуться к кому-то живому.

— Протянуть руку в темноте и наткнуться на кого-то живого — из худших вещей, что со мной случались.

— Что за тварь была в темноте?

— Человек.

— Ты же хорошо умеешь справляться с людьми?..

— Потому и умею.

Локи садится рядом и берет ее за руку. Ее ладонь не вялая, не расслабленная, она как будто всегда готова к рывку.

— Они больше не могут сделать тебе больно, правда?

— Если будут сильнее, чем я, смогут. Но это уже не важно. Меня не нужно утешать, Локи.

— Я и не думал. То есть я думал о другом. Представь, люди, лежавшие в этой кровати, доверяли друг другу достаточно, чтобы закрыть глаза. И, скорей всего, их доверие оправдывалось. Судя по тому, что в доме две детские спальни, в одной манеж, а в другой велосипед, один супруг не втыкал другому нож в спину, по крайней мере, лет пять.

— Может быть, они мучили друг друга иначе?

— Может быть.

Сильви вытягивается на кровати и закрывает глаза. Локи подбирает пёрышко, вылезшее из пышной подушки, и легко проводит по ее горлу.

— А себе… Себе они могли доверять? Ты можешь доверять самому себе? — спрашивает Сильви, перекатываясь на другую половину кровати.

— Настолько нет, что никогда не задавался этой целью.

— Хотел завоевать мир, чтобы мир в тебя поверил?

— Это было безнадежное предприятие. Разве я сам поверил бы какому-то там миру, сколько б он ни верил в меня? Потому бы и не поверил. Стер бы его для ясности. Но я увидел тебя в зеркале и оно разбилось. Наверно, я верю в тебя.

— В меня нечего верить. То есть… у меня нет того, во что можно верить. Тебе ли не знать.

— Зачем же ты в этом признаешься? Ты говоришь правду, которая опровергает сама себя.

— Парадокс лжеца никогда не подводит.

— Откуда ты про него знаешь?

— Прихватила в одном пропащем месте книжку о логике. Несколько лет это было мое любимое чтение. Хорошо, что УВИ выдернуло меня, когда я уже умела читать. Не то чтобы помогло, но все же развлекло.

— «Алиса в стране чудес» тебе не попадалась?

— Нет. Но в моей книге ее вспоминали. Надо бежать очень быстро, чтобы оставаться на месте. Вот это пригодилось.

— Первое правило бога беспорядка, — усмехается Локи.

— А второе?

— Я и с первым не согласен. Я больше не хочу бежать. Потому что я не хочу оставаться в том же месте.

— И чего ты хочешь теперь?

— Я… не знаю… Я хочу того, чего нельзя хотеть. Я хочу встать перед тем, перед чем нельзя устоять.

— Ты думаешь, то, перед чем нельзя устоять, — что-то грандиозное? А на самом деле, это может быть совершенно ничтожная вещь. Ничтожная, мерзкая, неустранимая… Закрутят вокруг головы веревку и будут сжимать. Ты не устоишь, потому что череп треснет. Вот и все. Да ты и сам мастер таких шуток.

— Я не вправе ожидать ничего кроме верёвки. Поэтому я иду рядом с тобой.

— Рядом? Ты надо мной нависаешь.

Локи смеётся и склоняется над Сильви ещё ниже. Его губы успевают прикоснуться к ее щеке, но Сильви дергается вбок и вскакивает с кровати.

Они смотрят друг на друга. Видя ее лицо, Локи перестаёт улыбаться:

— Извини.

— Давай без ерунды.

— Я думал, мы могли бы попробовать. Вдруг тебе понравится.

— Мне?

— Это просто предположение. Рабочая гипотеза.

— Ты собираешься доставить мне удовольствие? — спрашивает Сильви каким-то странным тоном.

— Звучит самоуверенно, да? Я бы хотел.

— Ты вообще когда-нибудь кому-нибудь доставлял удовольствие?

Локи кусает губу, а через секунду смеется:

— Тору… удовольствие от хорошей драки.

— Это между нами уже было. И даже в групповом варианте.

— Тебе понравилось?

— В сущности, я не так уж люблю драки.

— Я тоже. В сущности. А что ты любишь?

— Тишину.

— Слишком просто или слишком сложно.

— Что?

— Сделать это для тебя. Что ещё ты любишь?

Сильви замирает. Потом кидает на него странный взгляд и говорит:

— Пойдём.

Локи спускается вслед за ней на цокольный этаж. Они входят в комнату с небольшим окошком под потолком. Стены украшены картинками из глянцевых журналов. Похоже, в комнате жила няня или домработница.

— Раздевайся полностью, — говорит Сильви, — я сейчас.

Локи смотрит на старую кровать с изголовьем из никелированных прутьев:

— Спальня наверху оскорбляет твой вкус?

— Не хочешь, не надо, — Сильви пожимает плечами и выходит из комнаты.

Локи садится на кровать и начинает расстегивать рубашку.

Сильви возвращается с кучей предметов. Бечевка, тесьма, кухонное полотенце, замки для велосипедов…

Они смотрят друг на друга. Локи чувствует себя немного слишком раздетым.



— Ты можешь уйти, — говорит Сильви, — И это будет лучше всего… Уходи.

— Я останусь.

Она стоит, как будто забыв, зачем все это принесла.

— Велосипедный замок — это остроумно, — говорит Локи, — а ещё ты прихватила кухонный нож, хотя всегда носишь с собой свой, складной.

Ее глаза яснеют и леденеют одновременно:

— Ложись на спину, наблюдательный человек. Протяни руку. Вот сюда. Я затяну. Теперь другую.

Сильви быстро прикручивает его руки и ноги к столбикам кровати. Плотной тесьмой затягивает ему глаза. Локи слышит только легкий шорох быстрых шагов. Его тела касается тёплый ветер ее дыхания. А потом совсем чужое — такое чужое, каким только может быть неживой и неуязвимый предмет — касается его подбородка. «Вот почему она взяла нож на кухне, — думает Локи, — ее собственный пропитан ею, он уже не может встать между нами… и я бы мог немного отклонить его ход». Но больше он не думает: он идет за лезвием, и поднимается по нему к руке, которая его ведёт. Нож надавливает на кожу:

— Оставайся на месте, — говорит Сильви. Похоже, она слышит его мысли.

Нож сбегает по его животу, и скрипя по жестким волоскам, доходит до мошонки. Он подбирается туда, где его острота вдруг становится живой и грозной. Локи трудно дышать: каждый вдох будто нанизывает его на острие. Он не может двигаться, но даже трепет теперь опасен. Малое делается безмерно большим, тремор превращается в судорогу. Это паника, понимает Локи. Он перестаёт сдерживать дрожь — пусть она идёт навстречу ножу. Я знаю эту боль, нечего от неё бегать. Я не знаю другое — ту боль, что причиняет эту боль. Вдруг лезвие отходит от мошонки и движется вниз, между ягодиц. Паника опять окатывает Локи и потом льётся из пор. Он совершенно мокрый, от этого ещё холоднее.

— Прикоснись ко мне, — просит он у темноты.

— Зачем?

— Я хочу чувствовать твоё тепло.

— Разве у меня есть тепло?

— Я его уже чувствую, — Локи овеивает облако ее выдоха.

— Как думаешь, по справедливости ты заслуживаешь смерти?

— Да.

— Я тоже так думаю. Ты хочешь, чтобы я убила тебя?

— Это было бы возвышенно…

— Но?

— Я хочу сыграть до конца. Погибнуть вместе с тобой или увидеть победу.

— Тогда это будет уже наша победа…

— Ты не хочешь побеждать в моем обществе?

— Нет. Я вообще не желаю себе победы. Я желаю им поражения…

— Сколько их было? — спрашивает Локи.

— Что?

— Их. Тех, кто нашёл тебя в темноте.

Нож с опасной скоростью проскальзывает между ног Локи и утыкается под горло.

— Сколько их было? Сколько было тебе?

— Трое. Я была совсем мелкая и не смогла отбиться, а таймпад отлетел в угол… Я знала, нужно дать им сделать все, что они хотят — чтобы они ушли и его не заметили… И они ушли.

— Они сдохли. А ты выжила.

— Знаешь, сколько раз я выживала?

— Ты отомстила…потом.

Нож дергается и рассекает Локи кожу. Он чувствует влажное тепло — немного крови…



— Потом. Да, того, с яхты, я убила… И ещё… В сущности, какой смысл убивать того, кто погибнет через два дня? Но я получила удовольствие, Локи. Понимаешь? Получила удовольствие, — Сильви говорит, будто выплевывая это слово, — И стала мертвей. Немного сильней и немного мертвей. Теперь, после стольких концов света, я почти бессмертна и почти совсем мертва… И удовольствий мне больше не надо. Так ты хочешь умереть от моей руки, Локи?

— Не хочу, но мое слово здесь не последнее. Позволь мне только прикоснуться к ней.



— К моей руке? Зачем?

— Согреться напоследок.

Он слышит свист воздуха, рассекаемого ножом. Лезвие падает куда-то рядом с его запястьем. Чужие горячие пальцы сжимают его ладонь. Вдруг какая-то вспышка не взрывает, но поглощает Локи, сорвав его оковы. Он как будто в пузыре. Ища опоры, он невольно нажимает на гладкие стенки. Рука проходит сквозь. Стена оказывается стеной звука — но звука, бьющего по телу как ливень. Сначала он кажется просто водой, но быстро начинает разъедать кожу. Пробиваясь сквозь жгучие круговые потоки, он движется к центру. Вот он. Ребёнок лежит, уткнувшись лицом в бетонный пол. Девочка со встрепанными волосами. Он садится рядом и зовёт ее по имени, но она не поднимает головы. Он пытается оторвать маленькое тело от пола, но даже Тор не одолел бы эту ношу. «Я не могу сделать ничего, чего не может она»— понимает Локи. Он обнимает ее за плечи и шепчет… Нет, он не знает этих слов, он плачет вместе с ней.

Зеленая вспышка ударяет вновь. Локи, прикованный, бьется о прутья кровати. Вдруг повязка сползает с его глаз. Все вокруг такое нестерпимо белое. Только одно темное пятно эта мутная белизна выталкивает вперёд.

— Ты смог, — хрипло говорит темная фигура, — Ты попал туда.

— В твои воспоминания?

— Я не вспоминаю. Я оказываюсь там, когда перестаю бежать. Но я никогда не перестаю бежать, потому что за мной гонится УВИ. А теперь я поняла, что если я дойду до цели, то просто вернусь в свой подвал.

Локи закрывает глаза. Все ещё больно смотреть на свет.

— Подвал — не только тюрьма, но и укрытие. Там нет окон, но есть пол. Твёрдое основание. Если тебе не придётся убегать, ты сможешь вывести ее из подвала. Она хочет выйти, Сильви.

— Не притворяйся ее другом, Локи.

— Я твой друг.

Сильви поворачивает к двери:

— Ты можешь освободиться от этой ерунды сам. Потратишь полчаса. Пока.

— Спасибо тебе.

— За что?

— Ты подарила мне свободу, которой у меня не было. Я не смог бы ее заслужить.

Сильви долго смотрит поверх его головы, возвращается и молча взрезает узлы захватов.

Локи садится на кровати и разминает запястья, глядя в стену.

Сильви, наконец, говорит:

— Ты узнал главное еще до соединения. Только поэтому оно и произошло. Это так странно…

— Люди называют это эмпатией.

— У Локи такое бывает?

— Ну, есть и противоположная школа. Они полагают, это дедукция, что, строго говоря, является неверным употреблением термина…

— Ты болтун.

— Локи вообще болтуны… Все кроме тебя, конечно.

— Оденься скорей. Ты мокрый.

— И голый. Тебя это шокирует?

— Пожалуй.

Локи натягивает брюки, застёгивает рубашку. Он встаёт и осторожно берет Сильви за плечи. У неё дрожат губы. Едва заметно. Сильви говорит:

— Ну вот, теперь ты можешь то же, что и я.

— Можно, я буду навещать ее?

— Я бы тоже навестила твоего мальчика.

— Ты можешь то же, что и я, — отвечает Локи, — Но ты заходишь дальше.

Внезапный жар опаляет им кожу. Стена сгорает как свиток. Перед ними высятся огненные врата.

---

Новое рождение - 8

Глава восьмая

*


Дверь распахивается. Бальдри, размахивая желтым автобусом, бросается к Тору:

— Па! Па! Буу!

А Локи стоит на месте и смотрит на Джейн Фостер. На его устах возникает чарующая улыбка. Лишь немного медленнее, чем обычно. Как у Чеширского кота. Джейн вздрагивает при виде Локи и растерянно переводит взгляд на Бальдри.

— Это... Ах да, вы же знаете друг друга, — бормочет Тор.


Оба смотрят на Тора укоризненно.


— Добрый день, Джейн, — говорит Локи, — Незабываемое знакомство.

— Да, незабываемое... Тор, это... твоя дочка? Ты не говорил... Малышка, как тебя зовут?

— Бай, — отвечает Бальдри, но на всякий случай утыкается Тору в колени.

— Это моя дочь, — говорит Локи, — Бальдри, пойдём, мы не вовремя.

Тор открывает рот, чтобы уточнить статус Бальдри, но, представив, что именно придётся уточнять, меняет тему.

— Как твои минералы? Не зря ездил? — спрашивает он, пока Бальдри, чьё смущение не длится более минуты, набивает рот печеньем.

— В общем, да. Катализатор сработал, процесс пошёл.

— Хорошо. У меня тоже. Тони модифицировал одну ступу и скоро я отправлюсь в полёт.

Локи проводит ладонью по лицу, будто смахивая пылинку:

— Далеко летишь?

— Хочу осмотреть родные места. То есть место, где раньше был Асгард. После того, что мы устроили, там должно быть... интересно.

— Печенья Мадлен ты там не найдёшь.

— Что?

— Боже...— вдруг фыркает Джейн, — Пруст в твоих устах, Локи — это очень... забавно.

— Тюрьма сделала меня начитанным, Джейн. Поиски утраченного времени приносят много интересного — да все что угодно приносят, кроме утраченного.

— Я в тюрьме не сидел, так что моем образовании есть пробелы, — говорит Тор, — Тони составил такой лист заказов, как будто я в супермаркет отправляюсь. Анализы, пробы, эксперименты и так далее. Посылает мне статьи по физике и космологии, опережающие мое развитие. К счастью, доктор Фостер приехала помочь.

— Повезло. И мне тоже. Раз ты едешь с нашего хутора туда, где был град на холме, я попрошу тебя передать кое-что...

— Передашь — кому? И, главное, что?

— Тем, кого нет, то, чего нет, — говорит Локи совершенно невразумительно, — ... Выходит, у меня совсем мало времени, чтобы это закончить. Было приятно увидеться, Джейн.

— Сегодня у няни выходной! Ты хотел оставить мне Бальдри? — догадывается Тор.

— Она не даст вам говорить о космологии.

— Подбросишь Стиву? — спрашивает Тор и успевает пожалеть, что спросил.

— Не только сверхчеловек способен справиться с Бальдри. Мы очень демократичны, правда, солнышко?

*

Локи видит густой свинцовый туман, плотно заполняющий шар изнутри. Из тумана что-то рвётся, что-то хочет проступить, но его не пускает собственная плотность. Нужен воздух, но то, что сидит внутри, может не выдержать встречи с воздухом внешнего мира. Это всегда риск. Сможет ли Локи дать воздух, зависит не только от состояния среды внутри и снаружи, но и от того, сколько воздуха в нем самом. А он сейчас задыхается. Слишком быстро бежал от того, кто бежит от него.

Локи не нравится это затемнение сбоку. Его создание, ещё не родившись, завело себе тень. Тень смотрит на Локи, а само создание пока слепо. Локи закрывает глаза и продолжает видеть эту тень. Проекция. Он чего-то не видит, видя ее.


Негромко стучат. Локи щёлкает пальцами, дверь открывается. Перед ним стоит Наташа.

— Локи, я на два слова.

— Добрый день.

— Ну да, добрый. Решила зайти, потому что если я напишу, ты подумаешь, что это розыгрыш. Приглашаю тебя на ужин. Выпьем, поговорим. Когда тебе удобно?

«Вытаращить глаза» — иногда не метафора, а точное описание физического процесса. Вернув глаза на место, Локи поддаётся желанию ненадолго отвернуться от шара, в котором клокочет темное будущее:

— Наташа, дорогая, думаю, ты не так уж хочешь тратить на меня целый вечер. Давай сразу в пучину.

Наташа хмыкает и садится рядом с его столом.

— Без алкогольной прелюдии как-то жестковато, но, может, оно и к лучшему.

Похоже, люди не зря выдумали прелюдии. Наташа молчит, глядя мимо него в пустой угол.

— Хочешь, отправлю тебя в легкий транс? — наконец, предлагает Локи, — действует быстрее, чем виски.

— Нет, — ледяным голосом отзывается Наташа, — ненавижу, когда ты лезешь мне в голову.

Локи пожимает плечами.

Наташа тоже пожимает плечами и начинает говорить:

— Ты знаешь наше профессиональное искажение: все время кажется, что катастрофа близка. И тогда нет смысла ни в чем, что катастрофы не касается. Да и спать лучше не раздеваясь. Это утомительно, но... есть свои плюсы в ситуации, когда ты все время на работе. Хотя бы потому, что можешь не думать ни о чем кроме этой работы. Все сильные чувства проживаешь здесь. Но... Опять но...

— Но?..

— Как ты думаешь, что объединяет двоих в этой комнате?

— Все, кроме всего остального.

— И кое-что ещё. У нас обоих нет матки. Тебе это не помешало, а мне ...

— Я думал, тебя это устраивает.

— Меня это устраивало.

— Что-то случилось?

Наташа крутит в руках ручку:

— В общем, если ты не только в личных целях интересуешься невозможными рождениями, у тебя есть подопытная. Имей в виду. Я не имею претензий и готова к любому исходу. В конце концов, послужить науке — тоже какое-то оправдание.

— Ты хочешь завести ребенка?

— Ты спрашиваешь таким тоном, будто тебя ужасает сама идея.

— В моем случае это было довольно ужасно.

— Ужасы — наша профессия. Извини, а что было особенно ужасно?

— Чувствовать, как из тебя рвётся жизнь, которая тебя разрушает. И быть на ее стороне.

— Звучит многообещающе.

— Почему тебе не усыновить кого-нибудь?

— Порядочный человек так бы и сделал. Да, любой нормальный человек... Но я не нормальна. Я была бы чайлд фри, если бы у меня не отняли этой возможности. Меня выпотрошили, а я даже не успела это почувствовать. Меня сделали пригодной к использованию, но я никак не могу использовать себя до конца. Самый плотный график плотен недостаточно. Я чувствую пустоту. Как будто я только кажусь. Как будто меня нет. И это несправедливо. Просто оскорбительно. Ты чувствуешь, что ребёнок делает человека более реальным, чем он сам себя может сделать?

— Он просто реален. Он падает на тебя всем своим весом. И ты идёшь ко дну. Или всплываешь.

— Ты всплыл, и теперь тащишь за собой эту баржу?

— Так тебе нужно, чтобы я тебя отговорил?

— Давай. Я себя уже отговаривала.

— Не хочешь попробовать отношения со взрослым партнером? Можно подобрать необходимую дозу ужасного.

— Всю жизнь ждала этого совета.

— Ты ... раскаиваешься в чем-то? — он прикрывает глаза, потому что внезапно все стало очень громким и очень ярким.

— Нет. Это бесполезно.

— А если бы это было не бесполезно?

— ... Я живу энергией раскаяния. Я хочу все исправить в будущем, потому что в прошлом ничего не исправишь. А будущее никогда не наступит. Зато я на посту.

— И тебе нужен ещё один пост, от которого нельзя уклониться или взять увольнительную? Ребёнок не искупает грехов. Он делает их тяжелее.

— Продолжаешь отговаривать?

— Ты хочешь невозможного.

— Поэтому я пришла к тебе.

— Ты потеряешь возможное. О нем тоскуют сильнее всего.

— Я должна чем-то пожертвовать?

— Ты уже пожертвовала.

— Не то? Не тем?

— Ты думаешь, где-то сидит бог ещё вреднее меня и меняет одну ненужную ему вещь на другую по очень плохому курсу? Курса не существует. Обмена не существует. Но если ты исполнишь своё желание, ты станешь не тем человеком, который его пожелал.

— Ты хотел им стать?

— Я хотел, чтобы мне открылась щель в стене.

— И что, открылась?

— Открылась. И оттуда хлынуло...

— Какая-то дрянь?

— Нет... — На секунду Локи теряет внешнее зрение. Слишком ярок свет, бьющий изнутри. Он видит, что должен исключить себя из уравнения, которое решает. Он видит, что исключить себя невозможно, ведь его процесс — это игра с собственной природой, и только через неё — с чужой. Он должен уйти. И он должен остаться. Он должен уйти...

— Локи..., — Наташа быстро нащупывает его пульс, — Локи, врача?

— Нет, ничего... Совсем посторонняя мысль.

Минуту они так и сидят — Наташа держит его за запястье. Потом Локи кладёт ладонь ей на лоб. Наташа вздрагивает, но ничего не говорит. Скала. Земля. Стон из-под свежераскопанной земли. Или свежезакопанной. Он видит дыру, щель, шрам с чёрными расходящимися краями. Зачем он заглядывает туда, зачем... И зачем он чувствует эту беспомощную стыдную боль, которую никогда ни с кем не хотел делить...

Локи открывает глаза.

— Человеческие страсти не обладают творческой силой сами по себе, они — просто дыра, прореха в материи, создающая воронку. Воронка поглощает что ни попадя, пока что-то очень большое не заткнет дыру. Человек не сразу замечает это, ведь он так занят своей воронкой, — говорит Локи, едва удерживая Наташу в фокусе,— Твоя история отличается от моей. У тебя все будет иначе. Я не знаю как. Я ничего не могу обещать. Я лучше умею заводить в тупик, чем выводить из него. Довериться мне — это уже неприятность...

— Я поняла — ты согласен!

— Да. Невозможные желания действуют на меня наркотически.

— Спасибо. Что я буду тебе должна?

— Ты принесла на подошвах одну вещь... Я бы ее не выбрал, но выбирать не приходится. Так что кое-что я от тебя подцепил, — криво улыбается Локи, — до свидания, Наташа. Спасибо тебе.


*

Тор провожает Джейн к выходу из Башни, когда они встречают Наташу.

Наташа и Джейн бросаются друг другу в объятья. Девушкам как-то проще такое даётся.

После десяти минут новостей, выяснений и воспоминаний, Наташа вдруг поворачивается к Тору:

— Извини за интимный вопрос: боги вообще болеют?

— Обычными болезнями не болеют.

— Но страдают? Испытывают боль?

— Ещё как.

— И чем вы принципиально отличаетесь от людей?

— Последствиями содеянного разве что.

— Значит есть сила их содеять.

— Сила есть, — ухмыляется Тор, напрягая бицепс — но все же мы смертны. Или, как Локи думает, серийно смертны.

— Ты очень человечный бог, — улыбается Джейн, — едва ли не слишком. А от Локи... веет чем-то...

— Он тоже человечный, Джейн. Иначе ничего бы и не было, — говорит Тор.

— Ты про его тягу к предательству?

— Ты знаешь Локи только с одной стороны, — вдруг говорит Наташа, — А в его личности разные стороны отрицают друг друга. Тор, я права?

— Не то чтобы отрицают... вступают в бурную химическую реакцию. Итог непредсказуем.

— В общем, вам было бы интересно поговорить, — продолжает Наташа.

— Ох, если бы они поговорили, Локи понравился бы Джейн больше, чем я, — усмехается Тор.

— Не думаю, — говорит Джейн, — Но забавно, что у такого холодного существа лучезарная дочь. Она похожа на кого-то другого...

— На отца своего похожа, — пожимает плечами Наташа.

— Как раз непохожа на отца. Скорее, на Одина. Ты не видела Одина?

— Одина — нет, но она и на Тора смахивает.

— Это же странно!

— Эээ... почему? — спрашивает Наташа, потом переводит взгляд на Тора и поднимает бровь, — Ладно. Джейн, рада была тебя встретить. Позвони, когда будет время!

— Обязательно! Давай сходим куда-нибудь.

— Не знаю, как у богов с психосоматикой, но Локи плохо себя чувствует. Сегодня чуть в обморок не упал, — бросает Наташа на прощанье.

Тор поворачивается к Джейн. Он хочет... продолжить вечер? Договориться о новой встрече? Попрощаться? Туманная субстанция, в которую он был погружён весь день, тает на глазах. Джейн стоит в пустоте. Где тот, кто когда-то ей нравился? Он как будто не может больше претендовать на тождество с этим парнем. В тумане, который растаял, было столько всего. А остались только Джейн Фостер и Тор Одинсон, имена на бейджиках, выданных корпорацией Старка...


*
Весь вечер Тор занимался делами, не терпящими отлагательств. А ночью он со своим сердцем один на один, и не может не думать, что же там с Локи, если Наташа это заметила? Или Локи позволил ей заметить — может, чтобы уйти от ненужного разговора. Да мало ли зачем...

Тор надеется, что на расстоянии нейроцепь между ними лопнет.

Тор вернётся на землю. Все будет хорошо. В смысле — нормально. По-родственному. К счастью, он придумал себе полёт такой сложности, что нет ни смысла, ни времени думать о том, как оно будет после его окончания — и будет ли ещё сам Тор. Это его вдохновляет, это ему нравится.

Один всемогущий, его радует, что он может оставить свою дочь сиротой? — Нет, он оставит Бальдри с тем, кто родил ее в своих таинственных целях и ни с кем не хотел делить — И как это оправдывает Тора? Он должен вернуться ради Бальдри. Он хочет лететь и он хочет вернуться. И это, неожиданно, хуже всего...

Тор смотрит на часы. Уже поздно. Он может просто написать. Но не ждать же от Локи откровенности? Он должен взглянуть на него своими глазами.

Когда он подходит к двери номера Локи, его немного трясёт. Не понятно, почему. Звонить нельзя и стучать тоже — Бальдри спит. Собираясь набрать сообщение, он машинально дергает ручку, и дверь подаётся — с сопротивлением, как будто кто-то с другой стороны поворачивает в обратную сторону. Тор дергает сильнее. Дверь распахивается. В квартире тихо и темно. Видимо, Локи тоже спит. Можно повернуться и уйти. Но он не может так просто сдать назад, сделав шаг вперёд. Он просто посмотрит на Локи. Даже хорошо, что Локи не посмотрит в ответ. Когда-то, проснувшись среди ночи, Тор вглядывался в его спящее лицо, будто именно тогда оно открывалось ему до конца — ничего не скрывая и ничему не сопротивляясь.

Он уже касается двери в спальню, когда слышит негромкий голос за своей спиной:

— Тор?

Тор поворачивается. Локи стоит в дверях гостиной. Тор чувствует одновременно стыд и безразличие к этому стыду. Уже не важно.

— Я хотел зайти... И зашёл. Ты не запираешь на ночь?

— Запираю. Наверно, моя дверь подчиняется тебе.

— Кошмар какой-то, — искренне говорит Тор.

— Я уже привык.

— Может, когда я уйду за пределы земного притяжения, тебе легче будет выпутаться из этого плена. Я надеюсь.

— Мне легко. А тебе будет тяжело лететь без тех путей, которые Асгард создавал своим присутствием. Можно и навсегда заблудиться... Не знаю, насколько Старк это понимает...

— Я это понимаю, Локи.

— Мне не нужно, чтобы ты улетал.

— А мне нужно.

— Разве Тони не говорил тебе, что держать меня на привязи — это большая удача?

— Совсем не так он говорил. Ну, не совсем так...

— Похоже, он также упоминал, что это большое искушение...

— Ты подслушивал что ли? Тони тебе не враг. Просто он...

— Умный человек, и чаще прав, чем не прав.

— А я неумный и не люблю искушений. Такой я стал бирюк. Я лечу не из-за тебя. Мне нужно выйти! Вырваться. Я тоже чувствую себя посаженным на цепь. Я не создан быть полицейским. Я и в цари не гожусь, ты был прав когда-то. Ты тоже не годишься. Каждый из нас заблуждался на свой счёт.

— Ты царь. Ты победил в войне, которую я тебе когда-то навязал. Силы, развязанные войной, нельзя остановить простой переменой желаний. Я плачу по счетам.

— И сколько тебе ещё платить?

— На пожизненное я насовершал.

— Какая сознательность! Но ты ведь не собираешься отбывать весь срок? Давай, скажи мне, что не хочешь освободиться?

— Хочу.

— И, наверно, уже пробовал?

— Только пощупал. Твоя власть крепка, потому что она согласна с природой вещей. Один когда-то дал мне шанс быть человеком, а природа позаботилась, чтобы я им не злоупотреблял.

— Лучше б она позаботилась об этом вовремя.

— До моего рождения?

— До того, как ты выкинул меня из гнезда...Нет, это ерунда, конечно. Если бы у меня в юности была такая власть, я стал бы отморозком. А если бы меня не ткнули тогда лбом о землю...

— Стать отморозком никогда не поздно. Поэтому я отложил возвращение в родное синее тело на потом.

— Но ты будешь искать путь?

— Если ты мне позволишь.

— В смысле? На это требуется мое позволение?

— По закону — да.

— А можно и не по закону?

— Это законы гармонии, — усмехается Локи, — Конечно я могу их нарушить. Я могу создать другой звукоряд. Но мне не нравится музыка, которая из него выйдет.

— Почему ты раньше не попросил меня? Если бы я не собрался улетать, ты бы так и молчал?

Локи медлит с ответом.

Тор и сам понимает: гордость Локи такова, что ему проще молча переносить рабство, чем просить о разрешении искать себе свободы.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — говорит Локи, — Это не совсем так. Я был занят другим, тем, от чего не мог отказаться. Пора тебе рассказать, но лучше бы не ночью.

— Поторопись. У нас мало времени.

Локи подходит к Тору очень близко и привычным жестом кладёт ладонь ему на грудь. Вроде бы там ничего и не было, но от прикосновения руки скатывается тяжелый камень. Тор накрывает его ладонь своей. А Локи вдруг кладёт голову ему на плечо.

Тор обнимает Локи и чувствует, что-то в силах разжать ладони. Он не может вспомнить, почему так долго его не обнимал.

— Как же быть, — говорит Тор в каком-то тумане, — Почему ты так меня мучаешь? Нет, не говори. Я не должен тебя слушать.

Локи не отвечает на эти бессмысленные жалобы. И правильно. Ах да, Тор опять...

— Я забыл... Говори конечно. Не отвечай на эту ерунду. Я уже не знаю, от чего я бегу.

— От того, что я тебя мучаю? Как?

— Может, я сам себя мучаю. Такому как я глупо жаловаться... Еще глупее жаловаться на такого как ты.

Локи целует его в шею. Потом находит губы. Потом Тор сжимает ладонями лицо Локи и, кажется, проедает его губы почти до крови. Он вдавливает Локи в стену и целует все, до чего может дотянуться, не выпуская его из рук. Кажется, что поцелуи могут длиться вечно, но у тела короткий завод.

— Я сейчас кончу, — шепчет Тор.

Локи тянет его куда-то по коридору. В его спальне на приставной кроватке спит Бальдри. И во сне всегда переползает на большую кровать...

Они стоят у нетронутой постели в гостевой комнате. Тор смотрит Локи в лицо. Никаких следов магии. Задник не расплывается. Слепящие круги не плывут перед глазами.

— Ты, правда, хочешь? — спрашивает Тор.

— Да, — говорит Локи почти беззвучно, но ясно.

— Не смотри на меня. Ложись.

Скрывшись от этих опасных глаз, Тор погружается во тьму осязания — как поднимается в частом дыхании грудь, как движется в темноте чёрная щель на животе, как приоткрываются измученные губы... Он проходит тело Локи сантиметр за сантиметром. Оно гладкое как раньше, только нежную равнину вдоль и поперёк перепахивает кривая траншея шрама. Тор прикасается к его грубой оболочке, бёдра Локи изгибаются, он накрывает их своими. Это никуда не уходило, это как ночной зверь дожидалось своего часа — и час пришёл.


***

В первые секунды после пробуждения Тор удивляется яркости последних кадров уходящего сна. Он уже готовится перешагнуть черту, за которой они превратятся в серую зыбь, и вдруг понимает, что этой черты нет. Он в чужой спальне. Он провёл эту ночь с Локи. У него на губах вкус, пот и запах чужого тела; на животе — глянцевая корочка высохшей спермы, своей и чужой. Тор оглядывается по сторонам. Светло, чисто, пусто. Всего этого не может быть. Не должно было быть.
Он не хочет смывать с себя пленку этой ночи, но все же идёт в ванную. Потом одевается и думает, как встретит Локи, чей голос раздаётся где-то там, за тридевять земель в другой комнате. Что он скажет? Что Локи скажет ему?
Какая разница, убегать он не будет.

Стоя в дверях гостиной, Тор смотрит на Локи, который кормит завтраком Бальдри. Вернее, Бальдри упражняет искусство донесения ложки до рта, а ее учитель уклоняется от брызг. Локи поднимает глаза, улыбается и говорит:

— Добрый день. Завтракать будешь?

— Па! — Бальдри взмахивает руками в восторге и опрокидывает тарелку. Локи одним только взглядом подхватывает тарелку в воздухе и возвращает ее на место.

— Вот отчего у тебя так чисто, — смеётся Тор, — а у меня пол покрыт смесью из печенья, кубиков и Лего.

— Стыдно признаться, но я иногда убираю.

— Здравствуй, сладкая, — Тор целует Бальдри в щеки и заодно слизывает с них фруктовое пюре.

Тор садится за стол. Локи наливает ему кофе. Как будто так и надо. Как будто они вот так завтракают каждый день. Он смотрит на Локи. Глаза сияют, губы искусаны, а на шее все ещё видна отметина неприятной желтизны. Тор сказал Наташе правду: боги не болеют, и обычные раны заживают на них очень быстро. А эта все ещё на месте. Своевременное напоминание, почему Тору пора прочь отсюда... Тор отводит глаза и вспоминает разговор, который они вели ночью. Разговор, который так неожиданно превратился...Как это вообще вышло? Кто сделал первый шаг, а кто ответил на него? И почему так поздно... Стоп, для чего поздно?

— Локи, — говорит он, — теперь ты можешь сказать, зачем я тебе понадобился?

Локи на секунду закрывает глаза:

— Ах, ну да... Мне нужна твоя корона. Скипетр. И мантия. Та, красная.

— Красное тебе не идёт.

— Арбитр изящества: первые шаги.

— Я бы отдал, но она сгорела вместе с Асгардом. Локи, серьезно, расскажи то, что ночью обещал рассказать.

Локи вдруг протягивает руку и касается его щеки. Только на секунду.

— Ты спрашивал, почему я не просил позволения искать свободы. Рано или поздно, тому, кто привык брать без спроса, приходится просить... Это я знал. Но после того, как ты вернул мне человеческий облик, обнаружилось то, чего я не хотел знать. Я больше не мог вытеснить тебя, убрать из уравнения или переставить подальше. Ты был. И я признал тебя так, как признают правду, от которой больше невозможно уклоняться. Я мог бы сделать это давно, когда ещё был свободен и даже невинен. Столько всего не случилось бы... Но я был слишком мелким великаном и не мог вынести это невеликое бремя... Сейчас твоя сила, прошедшая сквозь мое признание, наконец, вступила в игру. Солнце отразилось в Луне. Гомонкулюс начал формироваться. Это зародыш, из которого вырастет новый мир. Теперь он готов зажить собственной жизнью. Остались последние шаги.

— Зародыш?!

— Это не младенец, не бойся. Я бы не стал второй раз... Помнишь, Один когда-то создал мир? Такое бывает.

Тор смотрит на Локи, вновь одержимого великим замыслом, и у него шевелятся волосы на голове. Прежние создания Локи оказались реальны. Глаз. Ребёнок. Однако — целый мир? Что это вообще значит? Тор чувствует дыхание нездешнего ветра. Он почти готов его вдохнуть. Но его вновь настигает проклятая ясность:

— Ты сказал, остались последние шаги? Что это значит? Тебе чего-то не хватает?

— Все ещё — тебя. Осталось немногое.

— И чего ты от меня хочешь?

— Я прошу, возьми это создание с собой и выпусти там, где раньше был Асгард.

Тор на минуту замирает, пытаясь связать случившееся и сказанное воедино:

— Ты, наверно, хотел отправиться туда сам? Довершить своё дело?

— Хотел бы.

— Но...

— У меня есть Бальдри. И ещё одно принципиальное препятствие...

— Бальдри и ещё кое-что. Тони не даст тебе корабль, выбраться с земли своим ходом сейчас не выйдет. Конечно, ты мог бы угнать корабль, ради великой-то цели, но рвать с землей ты не хочешь. Тебе нужно место, куда можно вернуться, дом для Бальдри. Да, о ней ты действительно заботишься. Что же делать? И вдруг счастливая неожиданность — я лечу туда, куда ты хочешь попасть. Ты переспал со мной, чтобы обеспечить техподдержку своему созданию. Наверно, было неприятно. И, главное, совершенно не нужно. Извини. Спасибо за кофе.

Тор встает. Он может или быть куклой в руках Локи, или драться с ним. Ни то, ни другое ему не подходит.

— Нет, — наконец, отвечает Локи,

— Что нет?

— Ты переоцениваешь мою расчётливость...

— Что ж ты так плохо рассчитываешь?

— Я не мог не поцеловать тебя.

— Зачем?

— Ты улетаешь. Когда ещё?

— Это не ответ на вопрос «зачем».

Тут Бальдри потрясает кружкой и кричит:

— Ва!

Локи уходит за водой.

Тор мог бы сказать «говори». Но он смотрит на стену, к которой прижимал Локи этой ночью. И не хочет объяснений.

*


Весь день Тор, Тони и механики осматривают, обстукивают и едва ли не обнюхивают аппарат, на котором Тор улетит от самого себя, а вечером это проклятое «себя» его нагоняет.

Может, он просто не оставил Локи выбора? Нет, Локи первый поцеловал его. И потом... он определённо хотел. Локи не может солгать в ответ на прямой вопрос. Правильно поставленный вопрос... Правильно — значит, узко. А если само это желание — просто технический момент другого, безмерного, всеохватного, того, которым Локи живет? Может быть, непреклонный, но изворотливый ум Локи использовал собственное тело, чтобы использовать Тора? Так можно далеко зайти. Может, и идею полететь на пепелище их дома внушил Тору именно Локи? Но зачем он ночью уговаривал его не лететь? Впрочем, это дань вежливости. Помни, если какая-то вещь существует, значит Локи может ее использовать...

А что значит «использовать»? — вдруг спрашивает себя Тор, — Я хочу, чтобы он от меня ничего не хотел? Или я хочу, чтобы Локи хотел от меня... чего? И чего хочу я сам?

Он вновь вспоминает сияющие глаза Локи. Локи может обойтись без любви, дружбы, близости, дома, сообщества. Он не может обойтись без великих замыслов так же, как Тор не может без опасных экспедиций. Хорошо, что страсть, когда-то заставившая его свергать Одина и атаковать Землю, развернулась в другую сторону, но благодарить за эту чудесную перемену можно только самого Локи. Тор тут не при чем.

— Чего я хочу на самом деле? Чтобы его глаза сияли от созерцания моей особы? Глупо. Нет, все ещё хуже. Один всемогущий, что я за идиот! Я жду, когда он позволит мне его простить, а ему совсем не нужно мое прощение. И непрощение не нужно. Он принимает меня. И это самое оскорбительное. Я у него на хорошем счету — среди вакандских минералов и других важных участников алхимического процесса. От меня много пользы, полагает он, хотя я мог бы растереть этого пользователя одним пальцем... Он обернул себе на пользу даже своё рабство, а я страдаю от того, что...

Вдруг он испытывает такую (все ещё внезапную) боль, что прекращает это бессмысленное самокопание.

Есть только то, что есть. 1. Они переспали. 2. Локи просит его запустить в космос какую-то фиговину. Вот со вторым пунктом и надо разобраться, поскольку первый ничего не значит (опять ничего не значит) и исчерпывается сам собой.

Тор пишет:

— Почему я должен тебе верить?

— Ты не должен, — отвечает Локи

— Ты хочешь, чтобы я тебе верил?

— Очень.

— Это невозможно. Но я тоже этого хочу. Почему?

— Суггестия. Я сейчас сам себе верю.

— И сам все портишь.

— Наверно. Прости.

— Можно посмотреть на твоё новое дитятко?

— Завтра в лаборатории.

*

Тор стоит перед шаром, полным глубочайшей, почти непроглядной синевы. Он чувствует легкое головокружение — взгляд теряется на непрозрачной поверхности шара, будто растворяясь в едва заметном сиянии.

— Я не понимаю, как эта вещь может быть создана из тебя? И, тем более, из меня?

— Каждый, кто создаёт, создаёт из себя. Но из себя ничего реального не создашь. Парадокс. Нужно заново открыться тому, чем ты был выведен из тьмы. Поднявшись к тому, что меня породило, я встречаю не самого себя, а то, чем я не стал. Несбывшееся. То, что было отброшено и погублено, и навеки несбыточное. Оттолкнувшись от одного, я должен отправиться к другому.

— Найти противоположный элемент?

— Найти по-другому сыгранную игру. Иначе прожитую жизнь. Не пустую возможность, но действительность. Оплодотвориться ею. Чтобы этот мир сбылся, он должен стать не твоим и не моим — своим собственным.

— А теперь глупый вопрос из аудитории. Зачем? Зачем новый мир во вселенной, переполненной мирами?

— Потому что в ней нет именно этого.

— Во вселенной много чего нет.

— На месте взорвавшейся горы образуется воронка. На месте Асгарда осталась дыра. Помнишь, что прячется в дырах?

— Тени?

— Тени. Несытые и ненасытные.

— Ты затеваешь новый сезон любимого сериала про возвращение того же самого?

— Любимого? Я ненавидел вечное возвращение слишком пылко, и, может быть, этим служил ему. Мир, который я замесил, не будет Асгардом. Но он даст место тому, что погибло в Асгарде. И тем, кто из-за него погиб.

— Из-за него?

— Из-за меня. Не из-за меня. Мне не отделаться от бремени вождя мертвых. Но я хочу, чтобы мы сыграли иначе, наконец. Неужели, в нас и правда нет ничего кроме того же самого? Той же ярости и той же слепоты? Неужели мы... опять?

Красноречие вдруг покидает Локи. Он проводит рукой по лицу.

— Я не знаю,— отвечает Тор, сам не ожидая того, что скажет, — Не знаю, что делать с собою. Только бежать... В конце концов, для этого я рождён — идти вперед и размахивать молотом. И я хочу, чтобы у этого бега был смысл. Как можно больше смысла. Нехорошо, если такая большая и ядовитая болванка будет заполнена одним только отчаяньем. Прости, я, кажется, невпопад...

Локи смотрит ему в глаза, разворачивается и неразличимым движением пальцев поворачивает что-то в белой стене. В ней обнаруживается небольшой сейф. Локи достаёт сияющий голубой куб.


Дверь в лабораторию со треском отлетает прочь. В комнату вваливается Старк в боевом костюме.

— Всем привет! Не был приглашён, но не опоздал! — говорит Тони с нервной ухмылкой, — о, уже и камешек достали.

— Интересуешься его судьбой? — Локи как будто не удивлён штурмом двери.

— Я не хочу, чтобы с камнем делали что-то, смысла чего я не понимаю.

— Тони, ты следил за мной и все ещё не понимаешь смысла?

— Я узнал, что ты навестил Корга, и вряд ли ради его прекрасных глаз. Я не ошибся. Подробности — за тобой.

— Я хочу дать основание новому миру. Мир уже зачат, но для того, чтобы он выстоял в недружелюбной внешней среде, ему нужен камень пространства. Тогда Тор сможет оставить его на месте Асгарда.

— Ох... Локи, я бы предпочёл, чтобы камень хранился в среде безопасной и дружелюбной.

Локи приподнимает бровь:

— Это на Земле?

— Да, держать его на Земле лучше, чем выкидывать за борт — бери кто хочет.

— Тони, камень в основании мира защищает мир, но и мир защищает камень. Они создают симбиоз. Если все пойдёт правильно, камень уже нельзя будет вырвать из его среды, и это лучшее, что можно с ним сделать. Вспомни, сколько крови было пролито из-за него.

— Сколько крови ты пролил из-за него? Спасибо, я помню. Это только подтверждает мою простую мысль: владеть камнем безопасней, чем не владеть.

— Безопасность — злая богиня, она требует самых больших жертв.

— Я знаю злых богов. Они даже не требуют. Просто приходят и берут.

— Слушай, Тони, — Тор, наконец, вмешивается в разговор, — Камень, строго говоря, наш. Это асгардское наследие, спасённое Локи. Да, я понимаю, чего ты боишься. Можно повесить вокруг опасного участка станции наблюдения...

— То есть я должен решать ещё и эту проблему? Ценой в несколько африканских бюджетов? Протестанты всегда выступали за дешевую церковь, а вы — боги, очень дорогие в обслуживании. Ладно, черт с ними, с деньгами. Тор, ты вообще согласен с Локи? Тебя устраивает идея закинуть вещь убийственной мощи, за которую заплачено многими жизнями, невесть куда, как чепец за мельницу?

— Чепец?

— Не важно. Устаревшая идиома.

— Именно потому, что за него дорого заплачено — говорит Локи негромко, — именно поэтому он должен быть... утоплен. Погружён в родовую жидкость. Я хочу, чтобы эта кровь вернулась обратно в сосуд.

— «Ваш спаситель пришел!». Я знаю, что тебя завораживает роль спасителя, от чего бы ни спасать, — в голосе Тони неожиданно слышится вкрадчивое сочувствие, — Но... не выйдет, Локи. Я не маг, но я тебе это обещаю. Ты не избавишься от своего бремени. Ты и есть оно.

— Поэтому я делаю то, что делаю.

— Поэтому я хочу тебя остановить.

— Ты хочешь запереть нас в подвале с нашим старым роком?

— А ты хочешь родиться новеньким и лёгким на этом новеньком синем шарике? С новым роком, с новым Локи?

— Нет. Моя история закончится.

— Что это значит? — встрепенувшись, спрашивает Тор.

— У землян есть пословица: рад бы в рай, да грехи не пускают. Правда, Тони? Они не пускают. Это физический закон, из тех, что не может преодолеть магия.

— А вычеркнуть тебя, и сразу получится рай? Какой ты эгоцентрик, Локи, — качает головой Старк, — Можно подумать, ты — единственное зло на свете.

— Нет, я просто ма-а-ленькая калиточка в преисподнюю. Узкие врата.

— Не бери меня на слабо. Даже если допустить безумную мысль, что у тебя тут заварилась какая-то новая жизнь, кидать камень в бездну — безумие.

— Я знал, Тони, что ты не пропустишь самое интересное. Все так удобно устроилось — и свидетель подоспел, — говорит Локи, как будто не слыша возражений Старка, — Сейчас я откажусь от авторских прав на этот шарик и передам его Тору. Для меня дверь захлопнется. Этот мир больше не впустит своего создателя.

— Но что я один буду с ним сделать? — растерянно говорит Тор, — Я не разбираюсь в выращивании миров из яйца.

— Ты просто отпустишь его в нужный момент. Ты сумеешь. Даже если древние мощные силы требуют противоположного...

Тор косится на Старка. Тони со странным выражением лица смотрит на Локи, будто забыв своё намерение вмешаться.

Локи возлагает руку на синий шар на серебряной подложке и говорит, будто преодолевая невидимое препятствие:

— Погибшая жизнь, восстань. Я хочу вернуть долг. Жизнь, никогда не бывшая, для тебя приготовлен сосуд. Жизнь, пришедшая вовремя, твой час настал.

Сияние шара возрастает.

— Тор, я дам тебе тессеракт. Опусти сверху. Он постепенно погрузится.

— А если я откажусь? — Тор встряхивает головой, пытаясь избавиться от наваждения.

— Тогда ничего не будет, — говорит Локи, бледный, но спокойный, — Я сделал то, что мог. Дальше можешь пройти только ты. Скажи, что ты хочешь за это, и я...

— Мне ничего не надо, — перебивает Тор с внезапной злостью.

— Полномочия, — встревает Тони, — возможность, а не только ответственность, вот чего тебе надо.

— Я отдам все, что можно отдать, — усмехается Локи посиневшими губами, — Тор, ты берёшь на себя это начало?

— Да, — наконец, говорит Тор.

— Тогда протяни ладонь.

Тор поднимает ладонь над шаром и чувствует одновременно тепло и страшную тяжесть — такую, что едва не роняет ладонь на синюю поверхность.

— Притяжение, — отвечает Локи на его тревожный взгляд. Он становится, пошатываясь, на одно колено, и протягивает Тору тессеракт.

— Бери. Теперь твоя власть.

Тор кладёт светящийся куб на шар. Свет внезапно гаснет, а ему в лицо ударяет горячий ветер, и какой-то бесшумный, но оглушительный взрыв выгибает барабанные перепонки. А потом, второй волной, обдаёт ледяной вихрь.
Когда он открывает глаза, изнутри шара пробивается сияние — уже не голубое. Оно похоже на огонь очень далекого очага — дымно-красный в ночной дали. Тор не знает, как долго он хватается за ускользающую нить чистого беспримесного света в красном венце. Наконец, его глаз, созданный Локи, подхватывает эту нить, его свет перевивает ее свет. Он чувствует, как множество ветвящихся лучей пронизывают его тело и уходят куда-то — вверх, вниз, натыкаясь на невидимые препятствия, обходя и одновременно вбирая их — как корни, которые ведут всюду и держат все. Ему вдруг делается очень тесно. Он вдыхает и корни раздаются вширь. Теперь он — это они. Он вдыхает ещё раз. Какой-то легкий звон. Тор перестаёт видеть свет. Шар потух, но не умер — как будто свернул свои щупальца и погрузился в глубокий сон.

Откуда-то берётся привычное освещение, такое тусклое, а вместе с ним и звук, и пространство.

— Локи, — слышит он встревоженный голос Старка, — Локи, что с тобой?

Тор поворачивается.
Локи лежит на полу, скорчившись, и не отвечает.


***
Продолжение следует

@темы: Фанфик. Мстители. Локи

---

Новое рождение -7

После долгого трудового запоя выкладываю продолжение эзотерических и экзотерических приключений Локи и его друзей)

Глава седьмая

— Я, кажется, спьяну сболтнул что-то не то? — хмуро говорит Тони, не отрываясь от трехмерной проекции узла.

— Пустячок, конечно, но не стоило намекать всем, что я теперь... имею влияние на Локи.

— И каково оно — быть хозяином своего главного врага? Ты не об этом полжизни мечтал?



— Не об этом. Кажется, тебе это нужнее, чем мне. Кто предлагал мне долю за то, что я заставлю Локи работать на Старк Индастриз?

— А кому предлагать? Локи официально не существует.

— Можно уже завести ему какие-нибудь документы? Но ты обьявил его своей собственностью. Очень самонадеянно.

— Собственность без документов — это головная боль, а не актив. Конечно, не в твоём случае.

— В моем случае это только и исключительно головная боль.

— Если ты и в самом деле, считаешь, что власть, тебе доставшаяся, — просто неприятность, то... может, это и к лучшему. Может быть, в твоих руках эта власть безопасна. «Может быть» — я бы не делал на это ставку... Потому такая власть открывает золотую дверцу в каменной стене. А ведёт она в бездну. И может развязать такие силы, для которых вы с Локи будете только оболочкой.

— Ты говоришь как маг. Не похоже на тебя, Тони.

— Говорю как человек, время от времени не способный справиться со своими желаниями. И как неанонимный алкоголик я это признаю.

— И что бы ты делал с такой властью?

— Если бы я был не я, а ты? Я бы помнил, что красная кнопка у меня в руках для того, чтобы не нажимать на неё. Что эта власть должна удерживать от турбуленций, а не быть их источником. Я бы вёл себя так, чтобы Локи не хотелось освободиться.

— Локи не может не хотеть освободиться.

— ...Чтобы он принял свою ограниченность так, как мы все принимаем свою...

— Ты принимаешь свою ограниченность? Шокирующая новость о Тони Старке.

— Потеряешь семь процентов капитализации за один день, тоже примешь. Кстати, что ты на меня кидаешься? Власть уже начала своё развращающее действие?

— Тебе виднее. Прости, Тони, я и правда не в себе.

— Ну, скажи себе, что это миссия. Стоишь на посту, стережёшь опасный артефакт, поддерживаешь мировое равновесие.

— Я думал, что ты лучше относишься к Локи.

— Я слишком хорошо отношусь к Локи. И поэтому я рад, что у него есть кнопка, и эта кнопка — у тебя.

— Боюсь, что я не справляюсь. Если бы я знал, как его освободить...

— А я боюсь, что твоей помощи он не попросит.


***

Тор встречает их у двери номера Локи. Они хохочут (Бальдри уже тоже умеет хохотать).

— Прогулка удалась? — спрашивает Тор.

— О, да! — Стив машет рукой, — мы даже познакомились с девушками.

— С девушками?

— По-твоему, мы совершенно безнадежны в этом отношении? — обиженно спрашивает Стив.

— Ну, если какая-нибудь девушка начнёт атаку, ты, наверно, выстоишь.

— Бальдри отняла у их мальчика совочек и стукнула его по голове. Локи был на высоте. Уже через двадцать минут они приглашали нас на ужин.

— У их мальчика?

— Их сын. Они пара, — говорит Локи.

— Понятно. Вас они приняли за такую же пару.

Это очевидный вывод, но Стив краснеет. Тем временем, Бальдри достала из кармана гусеницу и пытается пристроить ее на Тора.

— Заходи, — говорит Локи Тору, распахивая дверь, — Стив, отведёшь Бальдри к няне? Пожалуйста? Спасибо!

*


— Тор, ты не против остаться ответственным родителем на пару дней? Мне нужно слетать в Ваканду.

— В Ваканду? Ты умеешь заинтересовать.

— Хочу посмотреть на месторождения вибраниума. Вся Ваканда — в сущности, зона поражения метеоритом. Встреча с космосом изменила среду: в местных породах могут быть мутанты, которые пригодятся для моей мутирующей алхимии. Свинец и ртуть исчерпали себя.

— Ты ведь не золото собираешься делать?

— Кому нужно золото...

— Не хочешь рассказывать?

— Покажу, когда получится.

Они оба знают, что, если один скажет “рассказывай», другому придётся рассказать. Поэтому Тор этого не говорит.

—И... я поеду вместе со Стивом, — добавляет Локи.

— А он зачем? — спрашивает Тор, старательно ворочая языком. Сдавило сердце. Да что ж такое... Тор никогда не болеет.

— Какие-то дела в Ваканде.

— Неожиданно, что дела там у вас обоих.

— Бывает.

— Локи...

— Да?

— Значит, ты все-таки можешь мне лгать? Даже под заклятьем?

Локи подходит к Тору и кладёт руку ему на грудь. Тору кажется, что боль превратилась в маленький злой кулак, который колотит в ладонь Локи. Через минуту кулак неуверенно разжимается.

— Зря ты это, — говорит Локи.

— Ты не можешь не знать, зачем Стив летит с тобой в Ваканду.

— Могу, если не хочу это знать.

— Потому, что не хочешь, чтобы я это знал?

— Я думаю, что он имеет право на непрозрачность. В отличие от меня, конечно.

Тор кладёт руку на горло Локи. Такое гладкое. Такое нежное. Неужели эта плоть может быть преградой для правды, неужели что бы то ни было может быть такой преградой? Почему бы Тору не добыть ее, ведь ему ничего не нужно от этого хлипкого тела кроме правды? Она рядом. Не нужно насилия. Только задать правильный вопрос... Ничего кроме слова вопроса и слова ответа. Но Тор не может это сделать. Никто ему не мешает. Локи рассчитал правильно — Тор мешает сам себе.

Боль, которую Локи опрометчиво отпустил на волю, превращается в ярость. Тор сжимает чужое горло так, как будто сжимает своё.

Он чувствует биение жил под своей рукой. Капли холодного пота затекают в глаза, он поднимает тяжелые веки и встречает побелевшую голубизну глаз Локи. Тот смотрит без выражения, верней, с выражением, не окрашенным в тона желания или страха. Просто ждёт.

— Я мог бы тебя убить прямо сейчас, — говорит Тор, тоже лишившись способности как-то относиться к этому факту.

— Да.

— И?

— Ты можешь. Я не в силах этому помешать.

Тор отпускает ладонь. Локи начинает сползать вниз, так что Тору приходится подхватить его.

— Я же не...

— Нет... — Локи смотрит мимо него ясно-мутными, потерявшими фокус глазами.

Тор доводит его до дивана и порывается бежать за водой, но Локи вдруг хватает его за рукав.

— Шрам, — шепчет Локи

Тор задирает его чёрную футболку, увидев странно-яркую, налившуюся кровью борозду, расстёгивает джинсы. Локи прижимает его ладонь к шраму. Тор чувствует, будто змея движется под его рукой. Ему жутко.

Наконец, Локи растягивается на диване, брошенный невидимым демоном.

— Ты как? — спрашивает Тор хрипло.

— Похоже на сабспейс, — бормочет Локи.

— Это что-то космическое?

— Это когда боль освобождает от страха. Падаешь без... без чего там люди не могут падать..., но это тебя уже не заботит. Просто космос... в некотором смысле, — шёпот Локи переходит в смех.

Рука Тора упирается в натянувшуюся ткань трусов. Локи прикрывает глаза.

— Локи... Локи... — зовёт Тор почти бесшумно.

Локи кусает губы.

Тор вздрагивает и приходит в себя:

— Ты, кажется, здоров? Я пойду.

— Поезжай, куда хочешь! — кричит он уже от порога, боясь задержаться даже на секунду.

***

Тор сидит, уставясь в экран, где строятся космические маршруты.

Он не хочет. Он тысячу раз говорил: «Я не хочу». Но каждый раз, когда Локи манил его своим «хочу», он чувствовал, как какая-то отвязавшаяся часть его самого бросается к краю (Тор вдруг представляет себе, что именно Тони сказал бы о локализации этой части в организме). Он хочет овладеть собой, но перед ним всякий раз оказывается бог двусмысленностей и недомолвок. Может быть, Тор хочет владеть им больше, чем собой?

Он не понимает, почему двигался шрам — играет ли с ним Локи, или с Локи играет его заклятье, или дело вообще не в этом. И он не думает, что сможет это понять. Все, что соблазнительно лежит на обочине и шепчет «познай меня», положено там именно для того, чтобы соблазнять. Настоящие тайны потому и настоящие, что их никто не знает. Хотя он, мягко говоря, не Сократ, ему тоже остаётся только познать самого себя, пока он ещё может отличить себя от другого. Но с самопознанием у него ещё хуже, чем с тайнами. Пару настоящих тайн Тор все же видел, покров природы по случаю приподнимал. А где он сам? Иногда он путается в простейших ситуациях. Кто сегодня хотел задать вопрос? А кто препятствовал этому? Он бы хотел считать, что его совесть или хотя бы его гордость. Но почему же она не помешала сжать кулак на горле Локи? И в чем, собственно, состоит жгущий его вопрос? У Локи опять шашни со Стивом? Это точно не то, от чего Тор должен охранять землю, а уж нежные свои части Стив сбережёт сам. Почему он в бешенстве? Почему он в апатии? Почему он вообще вынужден интересоваться этой ерундой в своей голове, когда вокруг космос? Все его правила умственной гигиены взялись из бойцовских тренировок. Не гадай за противника — доверяй тому, что он делает, тогда не пропустишь резкий выпад. И только с Локи простые правила постоянно давали сбой...

Зачем-то он гуглит слово «сабспейс».

Узнав достаточно, он сперва думает, что не готов узнавать дальше и догадываться, как именно его гордый брат приобрёл такие вкусы. А потом ему в голову врезается свинцовый молот: какие вкусы, идиот! Он у тебя на цепи. Тело, которое не может избежать боли, впрыскивает себе наркотик насильственного наслаждения. Ты его насилуешь, даже когда его не трогаешь, а уж то, что было сегодня...

Выход есть, и самый простой, — уйти. Переместить себя в пространстве. Это не лучший выход — он просто сбросит с себя ответственность. Но что делать, если ответственность стала убежищем для силы, выворачивающей его изнутри, силы, которая хочет съесть то ли его, то ли Локи, то ли их обоих? Тор не знает, кого ей удастся переварить быстрее.

И какой смысл, спрашивать себя, чего он хочет, если он уже понял, что он должен делать?


***

Локи сидит, теснимый тысячей звёзд африканского неба, и смотрит на огонь. Звёзды зовут, а огню от него ничего не надо. Огонь его знает. Они знают друг друга. Потому что Локи — бог огня, хотя об этом мало кто помнит. Бог того, что сжигает. Бог того, что сгорает. Бог превращений и переходов. И самого главного перехода — в дым, что идёт к небесам.

Локи бросает мелкие осколки местной породы в огонь. Оттенки и запахи дыма сообщают ему достаточно. Те, что не высказались до конца, поедут с ним в Нью-Йорк.

— Ты нашёл что-нибудь ценное? — спрашивает Стив.

— Тут все ценно. Но пригодится немногое. А ты нашёл, что искал?

— Я, в общем, догадывался, что найду... Локи, у тебя чёрная полоса на шее.

— Ты вчера ее видел.

— А сегодня я о ней говорю.

— У меня все в порядке, Стив.

— Это у Тора все настолько в порядке? Чего он хочет от тебя?

Локи закатывает глаза. Зов звёзд все сильнее. Культ пантеры — очень понятная вещь. И привлекательная.

— Давай я спрошу так, — продолжает Стив, — Чего ты ему не даёшь?

— Спроси точнее: чего он у меня не берет? Впрочем, зачем брать то, что и так твоё...

— Не понял, но если тебе нужна помощь...

— Спасибо, дорогой, не нужна. Расскажи, как там Баки.

Стив привстает с циновки и наливает себе и Локи из фляжки. Застенчивым людям нужны порционированные ритуалы перехода.

— Я думал, что будет легче. Но время не лечит, а ползёт как гангрена по ноге. И чем дальше, тем больше нужно будет отсечь, чтобы выжить.

— Кого не лечит?

— Его. Ну да, меня тоже, но мое дело десятое. Баки не хочет жить. Баки не может жить. Баки сторожит сам себя. И если отрежет, то голову.

— А как он должен жить, по-твоему?

— Он никому не должен. Но живет так, как будто сам наложил на себя заклятье.

— Значит, кому-то должен, а расплатиться не может.

— Это, скорей, твоя проблема.

— А у него какая проблема?

— Он сделал из себя гроб для зла, которое с ним сделали.

— И которое по-прежнему с ним. Это плохое решение, но у него, похоже, нет лучшего.

— Я о том и думал. Локи, ты один можешь ему помочь. Или не можешь. Но никто другой и близко не подойдёт. Я прошу тебя, повидайся с ним. Баки я уломаю.

— Все, что я привык делать с людьми, далеко от психотерапии.

— Терапия ему не помогает. Здесь нужен тот, кто знает, что зло реально.

— Тот, кто реален как зло, хочешь ты сказать?

— Совсем не это. Но ты реален, я не могу этого не чувствовать.

— Ну, почувствовать меня легко, — Локи, смеясь, гладит Стива по колену.

Тот как-то странно напрягается. Локи поворачивает голову.

— Что ты хочешь увидеть? — неловко спрашивает Стив, — Рептильный мозг ещё не знает, что мы расстались. Вечно тормозит. Но, в конце концов, дойдет и до него.

— Конечно, — ласково подтверждает Локи

— Ты считаешь меня идиотом.

— Нет. Прекраснейшим из людей. Я, кажется, это уже говорил. Видишь, я тоже могу похвалиться постоянством.

Стив вдруг обнимает его за плечи. Звёзды стоят очень низко. Стив раздвигает губы Локи, и Локи впускает его язык.

— Я сам скажу Тору, — шепчет Стив, касаясь губами его шеи, — ты не должен быть с ним один на один...

— Нет, — вздрагивает Локи, — прости, я не могу... Вечно я сбиваю тебя с толку.

Стив отшатывается от него.

— Прости, — повторяет Локи, — Завтра поедем к Баки.

— Ты прости, — хрипло говорит Стив, — а сбиваюсь я сам.

***

— Ну вот, вы теперь знакомы. А у меня встреча с Т’Чаллой. Пока, — торопливо говорит Стив и забирается в вертолёт.

— Чем займёмся? — спрашивает Баки, — кстати, я о тебе достаточно слышал и терпеть тебя не могу.

— Хотелось бы ответить взаимностью, но нет... Не слышал о тебе ничего плохого.

— Все, что ты мог обо мне слышать — исключительно плохого свойства. За исключением сентиментальных воспоминаний Кэпа о нашем детстве. Может, мои подвиги уступают твоим — ну так я и не бог, а простой убийца.

— Допустим.

— Я не знаю, зачем Стив тебя привёл. Утешительных бесед, что я не делал того, что сделал, и что это делал не я, у меня было выше крыши. Мне они не нужны.

— Я хуже всех гожусь вести такие разговоры.

— Тогда что?

— Возможно, Стив думает, что мне это зачем-то нужно.

— Что нужно?

— Посмотреть на хорошего человека, который по случайности убил кучу людей.

— Да, именно так он и думает. Добро пожаловать в клуб. Ты тоже можешь стать хорошим человеком и обнулить свой счёт.

— А если я не хочу быть хорошим человеком? — улыбается Локи.

— В это Стив не способен поверить.

— Чем ты здесь живешь? — спрашивает Локи, оглядывая заросший сухой травой двор хижины.

— Вообще, охраняю заповедник. Мне достаточно одной руки, чтобы не оголодать, а тут ещё и вторую привесили. Клинт научил мастерить луки — все развлечение.

— Дашь попробовать?

— Пойдём в поле.

В саванне Локи натягивает сплетённый из того, что было, лук и влёт сбивает небольшую бурую птичку.

— Бесполезная смерть, — констатирует Баки, — тут мяса на один укус.

— Обидно, когда кто-то умер, даже не удовлетворив твои потребности, — усмехается Локи, берет маленькое тельце в руки и подносит ко рту.

— Съешь неощипанную?

Локи дует на этот ворох перьев; тот слетает с его рук, кувыркается в воздухе и, расправив крылья, с испуганным свистом улетает.

Баки смотрит на него с непрозрачным выражением лица:

— Удобно. И что, ты воскресил всех, кого убил ненароком?

— Нет. Не выходит.

— А что сейчас было?

— Ловкость рук с магическим компонентом. Когда я стрелял, велел стреле не убивать.

— Можно было провернуть этот трюк, когда ты явился завоевывать землю?

— Не знаю. Частично, может быть, но тогда мне в голову не приходило об этом позаботиться

— Я тебя ненавижу, — без всяких следов аффекта говорит Баки.

— За то, что я хорошо выгляжу после всего содеянного?

— За то, что у тебя был выбор, а ты его даже не заметил.

У Локи щёлкает внутри. Он разворачивается:

— Ты идёшь на задание. Ты видишь цель и мир, который тебя отделяет от этой цели. Тебе хорошо. Ты не в плену. Ты свободен. Свобода — это натянутая леска между тобой и твоей целью. Жаль, что все кончается, когда ее подсекаешь. Иди сюда. Ты сможешь идти вечно — эта цель тебя не обманет. Иди!

Верхняя губа Баки дергается, обнажая острые зубы:

— Кому ты это говоришь?

— Ты ищешь в прошлом момент, когда ты мог бы выбрать. Этого момента не было. Потому что ты был счастлив, Баки, а счастье не выбирают, оно падает как молния. Ты был счастлив омерзительным нечеловеческим способом. Ты имел жизнь со всеми преимуществами смерти. Вспомни своё счастье. Иди ко мне.

Голос Локи гремит как далекий гром и шелестит как листва на ветру. Он змеей пробегает по высохшим травам и достигает своей цели.

Баки обнажает десну совсем по собачьи и летит на Локи, выбросив вперёд стальную руку. Локи бросает себя навстречу этой руке и они оба катятся по земле, распугивая мелких тварей.

Баки очень быстрый и очень сильный, а его глаза ещё более стального цвета, чем его рука. Локи смотрит в эти глаза и шепчет:

— Я очень плохой, Баки. Я очень хорошая цель. Ты можешь меня догнать, Баки?

Он выворачивает живую руку Баки и выскальзывает. Он кружит по пыльному полю, задевая рыжий кустарник, и видит серые глаза, следующие за ним со скоростью, недоступной для смертного. Они спокойны. Есть ли там тот, кто способен потерять спокойствие, тот, кто бросился на него при слове «счастье», или его уже выкинули за борт? Локи не должен ему поддаваться, но хочет вызвать его на свет. Железная рука хватает его за волосы и вдавливает в землю. Локи ждёт, что его сейчас перевёрнут — Баки захочет взглянуть ему в глаза — но железная длань продолжает ровнять его с землей. Нечем дышать. Локи успевает подумать, что, в сущности, «хороший человек» значит до странности разные вещи и он мог не угадать...

Локи приходит в себя в хижине, крепко связанным, со страшной болью в голове, которую не сразу удаётся изгнать чисткой сознания.

— Как дела? — спрашивает он у хозяина, возящегося у печки.

— Неплохо, а у тебя?

— В общем, тоже. Только пить хочется.

— Да, здесь нужно много пить, — задумчиво говорит Баки, палкой разгребая угли, потом подкладывает внутрь клубни.

— Дай воды, пожалуйста.

Баки заканчивает своё дело, набирает в железную кружку воды, берет Локи за подбородок и аккуратно вливает воду ему в рот.

Он смотрит Локи в глаза, и, пожалуй, его глаза не стальные, а какого-то другого, трудноопределимого цвета — цвета влаги.

— Ну что, рассказывай, — Баки, садится рядом, — что ты сделал со Стивом? Как ты им управляешь?

— Никак. Или так же, как ты. Просто он считает меня смазливым и нуждающимся в помощи. Классический вариант, правда?

— Стукну.

— Уже было.

— А если убью?

— Меня убьешь не ты.

— А ты фаталист?

— Фаталист-динамщик, если хочешь.

— Назначаешь судьбе свидание и не являешься?

— Являюсь и предлагаю дружбу по интересам.

— Вместо горячего секса? Не заметил.

— Рад, что тебе было горячо.

Баки раздувает ноздри.

— Развяжешь — продолжим, — улыбается Локи.

— Ты думаешь, мне драк не хватало?

— Почему ты не в команде?

— Не хочу.

— Ты не хочешь снова испытать своё счастье. Потому что эта омерзительная вещь сильнее всех остальных. Ты веришь в ее власть над тобой.

— Ты про код активации слышал?

— Я знаю, что тебе здесь почистили мозги. Чего ты боишься?

— Они избавили меня от этих слов. Триггеров. Но слова могут быть и другими. А тот, кто подчиняется словам — на месте. Он и есть я.

— Я его только что видел. Сейчас ты способен услышать его и не подчиниться ему.

— С чего ты это взял?

— Как ты думаешь, зачем я изображал перед тобой демона-искусителя? Я не знаю твоего кода, но я погрузился сам и погрузил тебя в те придонные слои, где лежат наши заряженные ружья. Я сделал так, чтобы Баки Барнс мог шагнуть навстречу Зимнему солдату. Лучшее в тебе должно было крикнуть «фас» и худшее должно было радостно подчиниться. А вот дальше... Дальше было три возможности. Первая: Зимний солдат захватит Баки без остатка. Вторая: ты убьешь меня и вроде бы останешься Баки. И даже убедишь себя, что поступил правильно. Никто не будет знать, кто победил на самом деле... И третья возможность — самая хрупкая. Ты меня победишь, но что-то помешает тебе убить плохого, очень плохого человека, который пришёл к тебе с соблазном. Ты сам себя остановишь. Ты не сделаешь Зимнего солдата счастливым. Ты сможешь вновь отделить его от себя. И ты смог. Баки, у тебя внутри есть тот, кто способен сказать «не хочу», даже если другой страстно хочет... достичь своей цели. Не быть.

Баки сжимает переносицу и одним глотком допивает воду из кружки. Потом с силой брякает ее на стол:

— И ты пришёл со мной знакомиться, держа в уме пункты один, два и три с примечаниями? Я тебе не верю, Локи.

— Нет, конечно. Объяснение следует за видением. Я вижу, что-то торчит из земли, и тяну. А потом понимаю, что вытянул.

— Ты рисковал жизнью, чтобы дать мне сыграть с самим собой в русскую рулетку?

— Не совсем. Прости, я не был готов поставить все деньги на Баки. У меня есть кнопочка, чтобы вызвать Стива. Он недалеко.

— Но ты ей не воспользовался...

— Увлёкся.

— Ты сказал, Зимний солдат хочет не быть. Так что ж он просто не сдохнет?

— Не для этого его создавали, правда? Не быть — это значит, быть так, чтобы ничего больше не было. Он должен расчистить себе путь к небытию.

— Если он убивает, чтобы не быть, и я изо всех сил хочу, чтобы его не было, наши цели совпадают?

— Ну, если твоя цель — поскорее сдохнуть... Ты можешь умереть вместе с ним. Но у меня есть подозрение, что в тот момент, когда ты совершенно откажешься от своей жизни, он поднимет голову. Ведь путь смерти — это его путь.

— Что ты знаешь о сильных сигналах?

— Я бывал на обоих концах этой коммуникативной цепи. И отправление, и приём.

— Что ты приказывал, я знаю. А как насчёт подчинения?

— Да.

— Ты научился говорить «нет»?

— Скажем так, я проник в пункт отправления и взял его под контроль.

— А теперь давай ещё раз. Да, я не стал тебя убивать. Да, это был я. Ну и что? Как из этого следует, что, когда Зимнему солдату отдадут настоящий приказ, он не подчинится?

— Я посылал довольно сильные сигналы, чтобы добраться до Зимнего солдата. Не активировать код, а разбудить само это существо. И ты смог перехватить его.

— Я смог перехватить тебя.

— Это наказание за мои тяжкие грехи — все, что я делаю, находится далеко за пределами достоверности. Ты не согласишься меня развязать? Я кое-то покажу.

Баки хмыкает и просовывает металлическую ладонь под верёвки, впившиеся в тело Локи. Тонкое лезвие, выскочившее из ребра ладони, освобождает Локи заодно и от рубашки. Взгляд Баки упирается в шрам:

— Тебя коновал резал. Как ты жив-то остался?

— У коновала это был первый опыт...

Локи опускает глаза и вдруг обрывки верёвки на полу вспыхивают и превращаются в столбики пепла. Баки моргает.

— Подойди ко мне

Баки подходит

— Садись.

Баки начинает садиться в пустоту и падает на пол.

— Извини. Видишь, я быстро погружаю тебя в транс, ты повинуешься и садишься мимо стула. Это не трудно, потому что в тебе ничто этому не сопротивляется. Но когда я пытался воззвать к Зимнему солдату, все было иначе. Я видел его и видел тебя. Вы устремились в одну и ту же точку и столкнулись лбами. Ты выиграл.

— А если кто-нибудь надавит посильнее?

— А если кто-нибудь надавит посильнее на Стива, например? Если кто-то захватит его, как когда-то захватили тебя, и сделает ему лоботомию? Чипирует? Или просто уколет зонтиком? Кто может гарантировать себе полную независимость? Никто. Свобода не бывает доказанным и достоверным фактом. Она всегда под вопросом.

— Пока не отняли?

— Пока не отняли.

Баки трогает носком ботинка кучку пепла на полу:

— Значит, ты мог освободиться в любой момент...

— Когда я связан, отношения становятся доверительнее.

— У тебя извращённый образ доверительных отношений. И как теперь поверить, что ты не поддавался мне там, в поле?

— Не нужно доверять мне, чтобы иметь дело с собой.

— Я не хочу иметь с ним дела. Я не хочу встречать его. Знать его. Чувствовать его.

— Не пытайся его убить. Надо проводить его в страну мертвых. Там он найдёт то, что всегда искал.

— Как?

— Я не знаю. Я подумаю. Извини, у тебя не найдётся, чем наготу прикрыть? Стив не одобрит. Он все-таки немного пуританин, — улыбается Локи.

Баки лезет в пластиковый ящик и достаёт застиранную футболку:

— ...Стив пытался мне что-то про тебя рассказывать. Но так косноязычно, и все намеками, а намеки ему не даются. Он ждал, что я спрошу, а я не хотел спрашивать. Не мог представить вас вместе. А теперь, — он смотрит на Локи потяжелевшим взглядом, — наверно могу...

— Мы не вместе.

— Почему?

— Он слишком хорош для меня, а я слишком плох для него.

— Я знал, что ты не скажешь ни слова правды.

— Но я и не лгал.

— Хочешь есть?

— Хочу.

Когда Стив, измученный ожиданием, появляется в дверях, они уже пьют чай из местной травы с многообещающими свойствами и включённо наблюдают стадии транса.

***

Локи и Стив летят домой в самолете Старка, заполненном добычей Локи, которую удалось вывезти благодаря протекции Стива. К геологической коллекции Локи добавил мешочек травы от Баки.

Велики успехи космического шарлатанства, — рассеянно думает Локи, — помогаю людям выбраться из плена, а сам — в плену неизвестной этиологии. Никто не может гарантировать себе полной независимости. О да, боремся за неполную зависимость.

Локи знает, что этот плен начался задолго до того, как заклятье посадило его на цепь.

Он сделал то, что хотел. И он ошибся. Не тогда, когда самонадеянно решил, что, встав под солнце Тора, останется самим собой. Нет, он ошибся гораздо раньше — когда захотел победить это солнце, став им. Вражда связывает. Он не оставил себе собственного места в мире, когда склеился со своим ближайшим врагом и в страшной тесноте между ними хрустнул хрупкий радужный мост.

Не слишком ли много он думает о своей роли в истории, где все, в конце концов, должны умереть — и даже возрождение не является чудом? На этот раз Асгард погиб так, до этого он погибал иначе, так ли важны новации, внесённые ими в мощную драматургию этого сюжета? И все же: то, что каждый раз оставляет беспомощным по-новому, то и является новым. И эту невозможную новизну он любил даже больше Асгарда, больше всего, что можно вожделеть, в обладание чем можно верить. Он ведь не Асгарда хотел и не победы не над Тором, он хотел обойти сам закон вечного повторения — и поэтому он был так слеп, что не видел, как закон проходит сквозь него.

Но теперь он смог зацепить и разъять собственную скользкую природу, он поймал сам себя в сеть для лососей, и бьется в этой сети. Он смог создать в этом мире невиданный союз, дитя начал, уничтожающих друг друга, он снова сократил дистанцию — но теперь для рождения, а не для битвы. Он победил и он побеждён. Всякое изменение — это изменение самого действующего, и он изменился. Наверно, он может снять заклятие, но он не может отменить саму перемену.

По телу пробегает легкая судорога воспоминания... Он хочет быть свободным, но ещё он хочет, чтобы этот странный сиамский перегонный куб, двойной сосуд, в который превратились они с Тором, выдержал трансмутацию и то, что не имеет пока ни времени, ни пространства, вышло на свет...

— Прости, — вдруг говорит Стив, глубоко вдохнув, — за тот эпизод... у костра.

— Брось. Скоро ты и сам об этом не вспомнишь.

— Дело в том, что... Мне показалось... извини, это глупо звучит, учитывая историю наших отношений... мне показалось, я тебе нравлюсь.

— Тебе не показалось.

— Но?

Локи морщится:

— Знаешь, в дурных, или, по крайней мере, старомодных романах встречается оборот «принадлежать кому-то». Разумные читатели понимают, что это высокопарная метафора эротической одержимости или, наоборот, охранная грамота долга. Но есть те, кто знает, что такое «принадлежать» самым прямым образом. «Я принадлежу другому» звучит ужасно патетично, но верно описывает происходящее. И ничего романтического в этом нет.

— Значит, все же заклятие? Ты уже представляешь, как из него выбираться?

— Ищу способ. Я же не могу действовать как в случае враждебного поглощения. Нужно не навредить Тору.

— Я могу помочь?

Локи не хотел болтать на эти темы, но здесь лучше сказать, чем утаить:

— Знаешь, что хуже всего? Похоже, эта странная зависимость... она спровоцирована магическими действиями, но не совсем магическая по своей природе. Вернее, она магическая, но я сам ее такой сделал. Возможно, она не исчезнет, когда я справлюсь с заклятием.

— Локи, давай попробуем говорить на жалком человеческом языке. Я его лучше понимаю. Ты любишь Тора, да?

— Что значит «любишь»?

— Думаю, ты догадываешься. Ты по доброй воле родил ребёнка от Тора, преодолев законы природы и чуть не погибнув в процессе. То, что ты любишь его, в общем, правдоподобное объяснение твоему безумию. Странно только, что ты называешь это «хуже всего...»

— У моего безумия есть более запутанное, но более верное объяснение.

— Ты любишь его?

— Конечно люблю... Он, между прочим, мой брат. Но это другое.

— Помню я вас в период братских отношений... Ты как раз захватывал землю. Это и правда другое. То есть ты в него ещё и влюбился?

— Давай лучше поговорим о тебе и Баки.

Стив молчит и краснеет, что можно было предсказать, ничем не рискуя. Но хуже всего — если бы Локи вообще мог краснеть, он был бы красен как рак. Он чувствует себя голым — постыдная нагота, которой он никогда не ощущал, одетый собственной кожей.

На простом человеческом языке это можно описать именно так. Без кожи. Без достоинств. Без обещаний. Так вот он и стоит, взятый за горло человеком, который не хочет входить второй раз в эту неверную воду. Что у меня для него есть? Ничего. Значит, буду ничем.

Он чувствует странное тепло, надавившее на плечи, и рефлекторно дергается.

— Извини, — слышит он голос Стива, — это дружеское объятие. Не думай, что я пытаюсь тебя облапать.

— Облапывай на здоровье, — тут на Локи нападает смех, и он смеётся, пока слёзы не прекращают жечь глаза.

***

Продолжение следует

@темы: Фанфик, мстители, Локи

---

Новое рождение 6

Шестая глава


— Я люблю твою человечность, но я, как видишь, не человек, — говорит Локи, — Я родился чудовищем и не по зову совести перестал вопить: «На колени!». Хотя и рад, что перестал.

— Разве это не истинно моральное объяснение?

— Это вообще не объяснение.

— Ты перестал желать зла.

— Я наворотил столько зла, что потерял к нему вкус. В моих руках даже корона Асгарда превратилась в какую-то дрянь. Всему виной загребущие руки.

— Уже не загребущие.

— Теперь абразивные. Ими можно накипь счищать.

— Дашь попробовать?

Локи сжимает прочную перчатку Стива своими синими пальцами. Тот спокоен. Локи наклоняется и легко проводит языком по ткани — верхний особо защищённый слой расходится обугленными краями. Стив отшатывается, но быстро приходит в себя:

— Ты... нагнетаешь, — говорит он с укоризной.

— Немного усилил кислотность. Добавил драмы.

Стив вежливо отводит глаза от его улыбки. К красным глазам и сухожилиям навыворот он, похоже, уже привык.

— Так почему тебе не вернуться? Кислотность можно понизить. Тони что-нибудь придумает. Технические проблемы решаются технически.

— Похоже, я все уже решил, когда и не думал, что решаюсь именно на это.

— Ты хочешь остаться здесь? Жить в одиночестве, есть сырую рыбу и спать под скалой?

— Разве нет ничего важнее моих желаний? Хотя мне порой и нравится так думать, но это все же солипсизм для домашнего употребления. Когда-то я хотел уничтожить Ётунхейм и вот теперь я — последний из ётунов. Мы живем в мире следствий. Мои — со мной.

— Если в любом зле видеть возмездие за что-то другое, тогда и Танос — проводник космической справедливости. Выходит, он правильно о себе думал? И о тебе?

— Я не верю, что каждому выпадет возмездие, скроенное по фигуре. И, тем не менее оно становится впору и облекает нас как собственная кожа. Справедливо, что я убил Таноса. Справедливо, что это убийство отбросило меня к себе. Не знаю, почему именно оно, может, номер юбилейный? Перед ним было много других.

— Я видел Таноса вблизи. И думаю, ты спас землю от чего-то ужасного.

— Спасибо, Стив. Я рад, что не первый в рейтинге злодеев. Тебе, кстати, пора.

— Локи, я не перестану тебе надоедать.

— Стив, я больше не смогу сделать тебе ничего приятного. Ни в активной, ни в пассивной позиции.

Стив краснеет, стискивает зубы до скрипа, а потом спрашивает ровным голосом:

— Ты смотрел «Касабланку»?

— Кажется, нет. В ваши сороковые я не слишком следил за землей.

— Но ты наверняка слышал мем: «Это может быть началом прекрасной дружбы». Последнее кино перед тем, как все для меня кончилось навсегда. А оказалось, что на семьдесят лет. Всего-то... Локи, я твой друг. Я прошу твоей дружбы, чертов бог лжи!

— У тебя постоянный абонемент, дорогой. Какие-то семьдесят лет я даже не замечу. Твой-навсегда-друг.

— Можно, я обниму тебя на прощанье?

Локи кивает и распахивает объятья. Стив приникает к его груди, касаясь супертканью своего костюма ядовитой кожи, которая больше не нуждается в ткани. Находясь в опасной близости к щеке Локи, он шепчет:

— А Бальдри?

— Я не могу... поступить с ней так.

— А бросить ее — можешь?

— Нет. Улетай, темнеет.

***

В сущности, шутить не стоило. Не только потому, что такие шутки от ядовитой твари звучат несколько принуждённо. Бедный Стив и так вообразил, будто должен стоять в вечном карауле при его сизом теле, а играть в красавицу и чудовище Локи не собирается. Он желает Стиву лучшей участи. К тому же, от всего этого он размяк и теперь отравляет природу кислотными осадками.

Первые дни после превращения Локи напряженно прислушивался к своей новой старой плоти, ожидая, какой удар она нанесёт. Но его природа была повёрнута ядовитой шкурой к миру, и каким-то странным анестетиком к нему — своему врагу. Он пережил своё отчаяние. Это было трудно. Или не было трудно. Трудно ли течь реке? Она просто делает это. Трудно ли смотреть, как течёт река? Это просто очень долгий опыт, но в его жизни было много долгих опытов. И главными грехами всегда оказывались жадность и нетерпение. Локи сидел и смотрел, а все, что было вморожено в него, вскрылось и огромными бело-синими глыбами прошло мимо, исчезнув за поворотом. Растаяли богатства ледяного великана. Есть ещё сказка про лиса, построившего ледяной дворец...
В конце концов, он почувствовал нечеловеческий покой, лежащий, как те далекие синие горы, по ту сторону вскрывшейся реки. Снег на них никогда не растает. Значит ли это, что надежды нет? Или это и есть надежда?



Возможно, раньше его память была заблокирована преображающей магией Одина. Или всем, что он сделал, чтобы от Одина оторваться. Но каторжник, отбывающий срок, не дрожит больше за своё незаконное счастье, и воспоминания получают вольную. Теперь, когда он больше не сын Асгарда, он по-настоящему вспомнил своих асгардских родителей.

«Я так хочу увидеть тебя» — он не удержался и сказал это, глядя на дальние снега, где Одина нет и больше никогда не будет. А, собственно, почему не будет? Почему, когда Локи поворачивал колесо вечно-прошедшего Рагнарека, он был так уверен в своём одиночестве? Потому что если бы Один захотел, ничего бы не кончилось? Нет, он знал, что сила Всеотца иссякает, как всякая отцовская сила, как власть первого решения растворяется в неисчислимости следствий этого решения... Не может ли быть, что новая колея отправила его в самое начало его многократной истории? Пока у него нет ничего нового кроме внезапно оттаявшей старой памяти и тех бессмысленно острых чувств, которые она вызывает.

Один не был жесток с ним. Жесток, но величественен, был его эксперимент. Локи помнит, как этот холодный синий глаз вынул из него его маленькую душу, или что-то другое, что и сейчас неизвестно где. Помнит оглушительное чувство потери и одновременно приобретения — он потрогал меховую мантию и та была другой на ощупь. Снег вдруг обжег. Помнит, как Один улыбнулся ему с какой-то неимоверной высоты — всего лишь своего роста. «Теперь все будет иначе, мальчик мой. Все новое». Теперь он вспомнил то, что начисто забывал тогда. Видимо, Один дорабатывал Локи много лет, удерживаясь на теневой стороне его сознания. Он помнит благоговейный страх, связывавший его с его богом. Этот страх превратился в гнев, а подавленный гнев — в двуличие. Впрочем у Локи всегда было два лица — потому что не было одного.

Он увидел во сне Фригг. Странно, что жгучая кожа все же опознаёт жгучесть собственных слез. Видимо, всякая тварь, даже ядовитая, должна знать о том, что плачет. Он не знает одного: как существо прекрасное и мудрое смогло полюбить другое существо — созданное быть кривым зеркалом мудрости и красоты. Маленького уродца, в котором росла беда, о которой она догадывалась. А может быть, благородство и владение собой заменяют любовь так, что никто и не догадается о подмене. Люди склонны переоценивать свои аффекты. И все же, если это и не была любовь, значит есть что-то ещё, что позволяет исполнить долг, который налагает она одна.

Он их любил — этих людей, этих богов — и предал их, и растратил их наследство. Похоже, его любовь никуда не годилась. Похоже, Один ошибся в своём эксперименте — хотя бы потому, что требование существовать сверхприродным способом внушило Локи веру в особую награду, к которой ведёт такое усилие. Он добивался этой награды, а потом в остервенении начал вознаграждать себя сам. Подделками.

Впрочем он думает об этом не для того, чтобы упрекнуть Одина. Он думает о Бальдри.

Локи сказал Стиву правду — он не станет чудовищем для своего ребёнка. Но проложить тайную дорогу, перекинуть мост через трясину, выдолбить в стене дверь и вырастить за стеной зачарованный сад он может. Правда, он никогда не строил передатчик к младенцу... Такая связь направляется образами, а не словами, но что такое образ, для сознания, которое не связывает образы историями, не перекидывает мосты метафор и метонимий, а просто переходит от видения к видению? Разум младенца похож на сон, но в этом сне нет памяти о яви — он сам одна безвременная явь. Локи окликает Бальдри во тьме, не ожидая отклика. Он только надеется поймать волнение среды, совпасть с ним и усилить его.

Но их связь оказалась так сильна, что его младенец ему помог. Локи вступает во взор, вбирающий его целиком. «Локи», говорит она, «Локи». Внутренняя речь не знает проблем со звуком Л. И он говорит в ответ... впрочем, не словами. Он бросает зерно в мягкую землю. Он вызывает росток из земли. Он вытягивает его так, чтобы ствол был ростом с Бальдри, а дальше пусть растёт вместе с ней. Он дует на землю, чтобы из пара дыхания родился родник. Он пускает серебряных оленей бродить по ветвям, и, посомневавшись, подрывает землю у корня и поселяет там двух крошечных змеек, слепленных из этой же земли — с ними рискованно, без них — безнадежно.

— Иггдрасиль, — говорит он, — твоё дерево, дорогая.

Бальдри прижимается лбом к его лбу, и Локи чувствует, как все, кого он вспоминал, просыпаются в ней и опять уходят во тьму, которая будет ее лоном. А потом Локи падает из наполовину созданной вселенной на твёрдый снег вечной ночи. Он встретил в глазах Бальдри взгляд ее отца и не смог его выдержать.

*

Тор смотрит в голубые глаза Бальдри и вдруг будто на гвоздь натыкается. Один его глаз — тот, что создан Локи — вдруг перестаёт видеть. А другой видит сквозь чужую радужку то, что не в силах считать чужим. Этот-то и болит. Бальдри протягивает руку и говорит:

— Уоки.

— Я знаю, — машинально отвечает Тор и секундой позже вздрагивает, — Малыш, ты чувствуешь Локи?

— Уоки.

— Локи, если ты здесь, поговори со мной!

Бальдри сползает с его колен и бежит к своим игрушкам. Потом протягивает Тору что-то, что действует на его глаз как лазерный прицел. Он моргает и вслепую берет это. Потом открывает оба глаза.

Это изумрудная серьга. Трофей, добытый Бальдри, когда Локи во всем блеске своей красоты наносил ей визит.

— Я больше так не могу, — сообщает Тор пространству. Вроде негромко сказал, но мебель тряхнуло. Он озабоченно смотрит на Бальдри. Она насупилась, но не испугалась. Этого ребёнка электричеством не проймёшь.

*

Когда они втроём летят в ледяной край, по которому бродит ледяной великан, Тони не выдерживает:

— Так что, у тебя появились новые аргументы?

— Вроде того, — мрачно отвечает Тор. У него и старых-то не было. Просто повезло, что Локи ушёл, их не выслушав.

Но у него действительно кое-что есть. Он вспомнил свой курс магии, слетал в Асгардскую коммуну, там, исполнив свои скукожившиеся царские обязанности, обсудил вопрос с Хеймдалем и валькирией, порылся в жалких остатках дворцовой библиотеки, которые удалось спасти от огня. Он принял всерьёз рассказ Тони. И, наконец, — он допустил, что самые нелепые вещи, которые Локи ему говорил, могли и не быть ложью. Например, «я в твоей власти». Хотя это ему вспоминать тяжело.

— Итак, благородные мужи, я позвал вас на роль свидетелей.

— Намечается свадьба? — спрашивает Тони почти без ухмылки.

— Химическая. Ну, не совсем, химические реакции может и будут, но костюмы вас защитят. Просто для некоторых магических актов нужны свидетели. Бывают скрытые состояния, которые активируются признанием. А для признания нужен тот, перед кем признают. Вот так.

Стив смотрит взглядом, в котором угадывается опасение, но молчит. Он сам рассказал Тору, что летал к Локи. Щепетильность, вызывающая уважение. Но у Тора и так не было сомнений, кого позвать с собой.

На вертолете, который. как и все, почти совершенное, сделан компанией Старк индастриз, они кружат над сложными горами субантарктического острова. Пингвины. Тюлени. Тони включает программу распознавания. Красная стрелочка ведёт их вперёд и вниз, пока из какой-то щели в скалах не показывается высокая синяя фигура.
Тони удаётся посадить вертолёт на довольно ровной площадке. Ётун стоит и спокойно ждёт. У него на руке запеклось что-то тёмное. Тор вдруг понимает, что это кровь неизвестного животного. Вместе с его внутренностями.

— Привет, Локи — говорит Тони, — Как охота? ...Или рыбалка? Клюёт?

— Всегда, — отвечает тот, в чьих чертах Тор может теперь различить Локи.

— Вот и отлично. Посидим с удочкой. Я взял бренди.

— А удочку ты взял? — с интересом спрашивает Локи.

— У тебя не найдётся?

— Я ловлю руками, Тони. Горло перекусываю зубами. Аутентичный ётунский стиль.

— Здорово, что ты прикоснулся к корням. Но кажется, тебе здесь кое-чего не хватает. Посуды. Лабораторной. Колбочки, помнишь, кубы перегонные. Люди придумали много приятных приспособлений. А я придумал для тебя кучу идей.

Локи внимательно смотрит на Тони, ничего не отвечая, переводит взгляд на Стива, а потом на Тора.

— Рад тебя видеть, — говорит Стив.

— Я тоже, — отвечает Локи.

Тор на секунду завидует этой простоте.

— Локи, — говорит он, — Твоя дочь тебя ждёт.

— Она не ждёт ётуна.

— Она ждёт тебя.

— Я не уверен, что я существую. Или что мое существование чем-то лучше моего несуществования.

— Но ты выбрал жить.

Локи ничего не отвечает.

— Локи, ты не можешь поступить с ней так, как Лафей поступил с тобой, — говорит Тор и вдруг понимает, что этого говорить не стоило, — Прости, я не хотел...

Выражение лица Локи не меняется, хотя человеку трудно интерпретировать мимику ётунов.

— Локи, подойди ко мне, — Тор старается говорить твёрдо, но без неуместной торжественности плохих магов. Он не может до конца поверить, что Локи просто сделает то, что он просит сделать.

Локи медленно подходит к нему. Тор срывает перчатку и кладёт правую руку ему на плечо. Припекать начинает сразу.

— Нет! — Говорит Локи каким-то сломанным голосом и дёргается назад.

— Да. Ты этого хочешь.

Тор держит его как клещами. Он поднимает другую руку к небу. Для равновесия ему приходится нажать на плечо Локи с такой силой, что тот падает на колени. Голая рука горит нестерпимо, но Тор чувствует, что действие яда как будто наталкивается на какую-то границу. У него уже должно было слезть мясо с костей.

— Вы, бессмертные, и вы, смертные, слушайте! Локи из рода етунов, взятый асом Одином и преобразованный им, своей волей призвал мою силу в свое человеческое тело и открыл мне свою порождающую природу. Он вернулся в облик Ётуна. Но его природа обещана мне по праву первого решения. Пусть мое вернётся ко мне!

Тор чувствует, как нестерпимая боль, пронзающая его правую руку, поднимается вверх, проходит сквозь сердце и бежит по жилам левой, поднятой и затянутой в перчатку. Он резко раскрывает ладонь. Сноп молний разрывает все слои неснятой перчатки. Довольно ярко и довольно громко. Неподалёку с места срывается целый птичий базар, небо на миг темнеет и заполняется гомоном несогласия.
А потом небо темнеет ещё сильнее и какой-то неимоверной силы гром отвечает его собственному. Тор не уверен, что это хороший ответ.

— Он мой! — кричит Тор в пространство, — он принадлежит мне!

Краем глаза он видит, что Стива сбило с ног, а Тони прижат к скале. Кажется, будто под ногами совсем нет почвы и единственной опорой вдруг делается жгучее плечо Локи.

— Да, — слышит он тихий, бескровный голос в самом центре бури. Это голос Локи.

У Тора закладывает уши и как будто пыль попадает в глаза. Он рефлекторно трёт веки разодранной перчаткой, чувствует содрогания под другой рукой, вслепую хватает Локи за плечо, а потом просто падает на него, и они оба катятся куда-то по острым камням.

Когда Тор открывает глаза, Стив уже набросил на Локи спальник, удачно оказавшийся в вертолётном спасательном комплекте. Локи дрожит крупной дрожью, что неудивительно для голого человека, заброшенного в эти широты. Если ты не ётун. А Локи определенно больше не ётун. Глаза Тора полны слез от едкой пыли. Тони что-то говорит ему, но Тор почти не слышит.

— К вертолету! — уже орет Тони, — погода портится, пикник сворачивается!

— Локи, поедем домой, — говорит Тор.



В вертолете Локи сидит, прижавшись лбом к иллюминатору, закрыв глаза, и выглядит так, как будто его не освободили из заточения в етунской шкуре, а везут на вечную каторгу. Не злым, не взволнованным, а обреченным. Тор тоже закрывает глаза и кусает губы, справляясь с болью от ожога. Он не хочет на глазах Локи тянуться за аптечкой.

— Глупо терпеть, — хрипло говорит Локи, так и не открыв глаза.

— Ты опять все знаешь, — усмехается Тор и все же открывает навесную капсулу с лекарствами. Но там пусто. Похоже, техники, регулярно заменяющие старый набор новым, в этот раз отвлеклись.

— Я не могу тебе помочь, — говорит Локи, — во мне... пусто все.

— Ты истощён. И шок к тому же. Никуда оно не денется. Я требовал, чтобы мне вернули тебя со всеми параферналиями по списку...

— Напиши жалобу в небесную канцелярию. Но сначала придётся признать хоть какого-то Бога получше нас самих.
— Я был бы рад.
— Я тоже. И я даже встречал одного. Но он мёртв. Я его убил.
— Значит, ты человек. Я слышал, люди убили своего Бога и очень об этом жалеют.
— Ты пропустил самое интересное — он воскрес.

Тору надо отвлечься от боли и он спрашивает:

— Почему ты не хотел выйти на связь? Не сообщал мне, что я могу..?

— Ты можешь, — без выражения отвечает Локи.

Тор сам находит множество ответов, некоторые из которых пугают.

— Ты намекаешь, что, если я могу, то ты не можешь? Это игра с нулевой суммой?

— Ннет, не думаю. Иначе я бы ничего не мог с момента зачатия Бальдри...

— Но ты этого боялся. Поэтому тогда сбежал? Чтобы уравновесить слияние разрывом?

— Допустим.

— А потом вернулся, и сила осталась при тебе. Значит, ты восстановишься и на этот раз, — с форсированной бодростью говорит Тор, — давай, дуй.

Локи открывает глаза, осторожно берет руку Тора и поворачивает обгорелым мясом к себе. Он почти касается губами ожога — сначала ничего не происходит, но постепенно боль собирается на поверхности и застывает как пенка. Локи отпускает руку, и Тор видит свеженькую, указывающую на заживление корку.

— Некрасиво, — говорит Локи с досадой, — и главное, половинчато.

—Заткнись, эстет! Сработало же, — Тор выдыхает с облегчением, и не только потому, что уходит эта пронзающая мозг боль.

Локи поворачивает голову, как будто что-то хочет сказать, даже открывает рот, но видимо передумывает. Спальник сполз с его плеча и Тор видит тёмное пятно на белой коже — пятно в форме пятерни. Это не синяк и не ожог, больше всего оно похоже на родимое пятно, но Тор отлично знает, что у Локи нет родимых пятен.

— Ну вот, я тоже оставил на тебе свой след. Мы квиты, — шутит он настолько беспомощно, что Локи даже не улыбается, — не болит?

Локи отрицательно качает головой. Тор кивает успокоенно, закрывает глаза и проваливается в нервный сон.

...

— Приехали! — кричит Тони ему в ухо, — повезло, таксистом у тебя Железный человек.

— С меня чаевые.

— С тебя вечеринка. А вообще я тебе доплатить готов за Локи.

— Буду сдавать тебя в аренду, — Тор оборачивается к Локи, который смотрит на него расширенными глазами, сжав челюсти, — Да что с тобой? Шутка дурацкая? Ну, в общем, да, я мастер дурацких шуток. Прости.

Локи отворачивается и выходит из вертолета, придерживая спальник как мантию.

— Как ты? — спрашивает его Стив, — тебе нехорошо?

Локи пожимает плечами.

— Локи, да что с тобой? Скажи что-нибудь! — просит Тор.

— Спасибо, что разрешил, — говорит Локи самым спокойным из всех спокойных голосов.

— Когда это ты нуждался в моем разрешении? — возмущается Тор и вдруг до него доходит, — Черт, это потому, что я сказал «заткнись»? Час назад... Правда что ли?

— Древняя магия, доходящая до рептильного мозга, не ловит... регистры коммуникации. С метафорами и метонимиями тоже лучше быть осторожным.

— Так. Чего еще я не знаю?

— Того, что не знаю я. А я не знаю пределов твоей власти надо мной

— Э... , — говорит Тони, — но ведь систему можно обучить? Это же как искусственный интеллект — у меня вот Пятница шутки шутит...

— Чью систему? Мою? Тора? Можно конечно, — Локи пожимает плечами, — всю жизнь этим занимаемся. И шутки шутим...

— Ты поэтому не хотел возвращаться? — спрашивает Стив.

— Не важно. Я вернулся. С небольшой помощью моих друзей.

— Я не должен был соглашаться... — говорит Стив, — Прости. Я не думал...

— Жалость ко мне — это всегда ошибка, — Локи растягивает губы в улыбке, — Таноса пожалей: такой талант ушёл невоплощенным.

Стив стоит с опрокинутым лицом. Уже спускаясь вниз с вертолетной площадки, Локи оборачивается:

— Но я очень благодарен тебе за... за то, что ты на нее способен.

***

Два дня Локи не расстаётся с Бальдри, ещё три дня Тони практически держит его заложником в своей мастерской, затем он пытается одновременно быть с Бальдри и додумывать разные мысли в лаборатории, попутно они с Тором ставят внеплановые и непроизвольные эксперименты, происходящие из обычных бытовых транзакций.

А потом случается вечеринка. Официально это — очень запоздалое празднование победы над Таносом.

— Добрый Тони предлагал и Небулу позвать, но не думаю, что она уже готова радоваться смерти своего отца, — говорит Наташа, несмотря на выразительно поднятые брови Стива.

— Она жива? — удивляется Локи, равнодушный к намекам на сложные отношения отцов и детей.

— Ну да, она не участвовала в драчке, потому что Танос запер ее в дальнем отсеке.

— Великодушно с его стороны.

— И в его стиле. Некоторые превращают разумное существо во что-то вроде дрессированной собачки и только после этого могут расслабиться и... не знаю... привязаться? С Небулой работают наши психологи. Теряюсь, что они ей говорят. Мозги-то он ей промыл. Но выйдет ли любовь к отцу, родному или приемному, объявить результатом промывки мозгов?

— А чем одна любовь отличается от другой?

— С тобой не бывало, что иногда думаешь свои мысли, а иногда — не твои?

— Все, что я подумал — мои, — пожимает плечами Локи.

— А если ты не хочешь их думать? Или чувства какие-нибудь, которые ты не хочешь чувствовать?

— Они все равно мои. Только прожив их как свои, я могу с ними расстаться.

— А ты расстался? С чем-нибудь, чем ты был? — Наташа опасно покачивает стаканом с виски, — Мы все сговорились считать, что ты — новый человек... Но как на самом деле стать новым человеком, если на пути в Дамаск никто тебя не встретил, да и ты явно не в Дамаск шёл, а в другом направлении?

— Возможно, ты знаешь это лучше меня.

— Я знаю другое. Я оказалась не на той стороне и выбрала сторону получше. Но ты-то всегда был сам себе сторона.

— Я ... можно сказать, влюбился.

— Ооо... В кого?

— В другую сторону. В то, чем не могу владеть.

— То есть тебя изменила несчастная любовь?

— Почему, несчастная? — улыбается Локи.

— Потому что ты не можешь ею владеть?

— Мне и подчинить вселенную не удалось, но я счастлив, что она существует.

— Этого хватает для счастья? Неужели?

— Тебя не поражает, что то, что есть, все же есть, хотя гораздо естественнее ему было бы не быть?

— Меня поражает кое-что другое. Фил Колсон — помнишь такого? — был, существовал, и больше не существует, потому что кто-то пожелал желанного. И ещё сотня-другая смертных... Так что я рада, Локи, что теперь тебе достаточно бескорыстной радости от существования вселенной. Кому ещё ее испытывать, как не убийце, который выжил.

Наташа смотрит на Локи, Локи смотрит на Наташу. Кто-то делает музыку погромче. Но тишина между ними перебивает музыку.

— Я обещаю тебе, что тот, кто за них отомстит, уже в пути, — наконец, произносит Локи, — к сожалению, он убьёт меня неприцельно, вместе с целой толпой тех, кому повезло или не повезло родиться. Он вообще не имеет меня в виду. У колесницы Джаггернаута широкие ободья.

— Всё это не радует, — говорит Наташа, глядя на ободок стакана, — возмездие не радует. А в тот момент, когда оно радует, сам себя боишься.

— Да. Радует рождение. Но оно редко.

— И недоступно, и бессмысленно, раз, ты говоришь, таинственный «он» уже в пути. А самое смешное, стрелять в него мы будем вместе. По одну сторону...

— По одну сторону, — кивает Локи, — сторон не так много, гораздо меньше, чем трупов, которые нас разделяют.

— Что ещё за Он? — тянет Тони, непостижимо быстро набравшийся, — ты кассандрствуешь, Локи, а кассандрам никто не верит.

— Фактов пока нет. Так, легкий ветер из будущего.

— Когда ты уже это гребаное будущее отменишь нафиг?

— Я пытался, но вы не захотели. И, пожалуй, были правы. Попробуем иначе.

— Да уж, попробуем иначе, — Тони бьет Локи по плечу, — Тор, помнишь, ты говорил про аренду? Я дам тебе пакет акций, только заставь этого парня сосредоточиться на нашем искусственном интеллекте и чуть-чуть подвинуть свою алхимию. От неё нет стандартизированного выхлопа. Ее не пустишь в производство. Это не индустрия, а какое-то изготовление дорогих сувениров получается. Я понимаю, Локи важно создать единственное. Мне тоже важно единственное — в своём роде, но оно должно быть воспроизводимо, черт возьми!

— Чем вы вообще занимаетесь? — спрашивает Тор, чтобы отвлечь внимание присутствующих от слова «заставь», — Я вчера заглянул, ты распинаешься, в воздухе схемы рисуешь, а Локи качается на стуле и иногда меняет выражения лица.

— Это самое важное! То, чего Джарвис не может. Я говорю, а Локи слушает, где я сам себя обманываю, где готов себя убедить, где подробности опускаю неприятные. Дар у человека — вскрывать черепную коробку без помощи инструментов.

— А, ну да, — Тор видит окаменевшее лицо Клинта, на котором Локи когда-то опробовал свой талант, — После Альтрона ты себе не доверяешь?

— Кажется, я всю жизнь пытаюсь создать себе приличное альтер эго. А получается... тень, темный двойник.

— А на этот раз ты себе светлого завёл, — поворачивается к Тони Наташа, — как раз достойного доверия. Прости Локи, я, на самом деле, ничего против тебя не имею, за исключением всего, что я имею против тебя... себя, и устройства вселенной.

— Кризис среднего возраста, — сочувственно говорит Клинт, — ты теперь, главное, Брюса ничем не обидь.

Брюс улыбается с вежливым укором, но, выглядит невесело.

— А вот о промывке мозгов интересно... — продолжает Клинт, — Это же было со мной. Твой жезл, Локи, все дела... Странно: полностью остаёшься собой. Все твоё при тебе. Мааленький сдвиг, запускающий цепь событий, как бывает во сне: вот вишня цветёт, вот она превращается в перфоратор и ты должен просверлить себе ногу, а на земле почему-то лежит твой друг... И ты должен захотеть проснуться, но захотеть этого ты не можешь. Я одного не понимаю, Локи: это было навсегда? У меня вообще не было шанса что-то понять? А если понял, перестать подчиняться?

— В тот момент у тебя не было шанса, — говорит Локи, — Прости.

— Простить я, может, и прощу, я про другое. Что значит, «в тот момент»? А в другой момент? Или человек вообще бессилен против магического лома? И вся наша свобода — только до той поры, пока жезл целит мимо?

— С жезлом люди редко встречаются. И маги тоже. Тебе не повезло. В тех случаях завороженности, которые мне лучше известны, свободу отдают сами, когда... очень хочется. Отдают в обмен на желание, это кристаллизация обычного хода событий. Магия только ускоряет процесс так, что клиент не успевает опомниться и подобрать себя с пола.

— Стой, не философствуй. Скажи, могу ли я, обычный человек, что-то сделать против заклятья? Есть ли у меня что-то внутри, недоступное обману и даже самообману, точка, куда ни один дурман не дотянется?

Лицо Локи странно меняется, как будто он мог бы сказать то, что не хочет говорить. Тор так редко видит на его лице это выражение, что не удерживается:

— Локи, что у тебя на языке? Расскажи.

Локи смотрит на него еще более странным взглядом. Тор запоздало жалеет о своём порыве, но Локи уже говорит:

— Когда ты опрокинул меня на радужном мосту, я, как ты помнишь, отпустил твою руку и отправился в никуда. Где я только не был... На одной неважной планете я попал в плен к чёрному магу. Это... ну, представьте себе колдуна, чернокнижника, который заключил договор с нечистой силой. Так это раньше на Земле называлось. Он думал сорвать куш, но проценты в этом банке очень велики, и разорят любого. Маг рекрутировал меня в ученики, и я не мог выйти из под его власти. Наверно, я чувствовал почти то же, что Клинт. Но... я тоже был магом, хотя и очень неумелым. Он хотел не только повелевать, но и увековечить себя. В конце концов, он просто хотел поговорить с тем, кто хоть немного понимает сказанное. Он начал открываться мне, оставил щель в двери, отделяющей хозяина от раба. Я змеей в эту щель просочился. Чем ближе мы были, тем больше сила, которой он отдал себя, разделялась. Одна ее часть выбрала меня в качестве носителя, другая... тоже выбрала, но уже как пищу. Она очень убедительно предложила ему меня слопать. Собственно, для этого и нужны ученики. Но другая часть уже считала меня своим телом, и когда пришёл момент... утилизации, я смог опереться на неё. Я убил его, а не он меня. Моя сила сожрала его силу — то есть себя саму. Она спасла меня на миг, но поскольку самоедство не насыщает, она стала ещё голоднее. Так я прошёл конкурсные испытания. Я должен был занять место съеденного хозяина и подбрасывать в ее пасть новые тела. Но я не хотел судьбы чёрного мага. Я соблазнил эту владевшую мной силу второй раз, пообещав сублимированное удовольствие власти вместо грубого каннибализма... и отправился на переговоры с читаури. Встретил Таноса. А дальше вы знаете...

— Выходит, ты все же скормил кучу людей своей госпоже. Куда ни кинь, всюду клин. А как ты от неё избавился? — хрипло спрашивает Клинт.

— Великая милость поражения. Вернее, суровый рехаб поражения. Меня ломало как героинового торчка, но в асгардской тюрьме ей совсем нечего было есть и сила меня оставила.

— Переломался, значит?

— Да. Я остался пустым как бумажный пакет. И, добыв-таки власть в Асгарде, мог только симулировать Одина. Оно и к лучшему. Довольно противная история и, главное, для всех бесполезная, не знаю, зачем я ее рассказал.

— Тор приказал, ты и рассказал, — бормочет Тони, уставясь на него мутными глазами, — история интересная... а интересней всего, как переламываться будешь... на этот раз?

Локи наклоняется над Тони и нежно проводит пальцем по его переносице. Глаза
Старка светлеют, мышцы лица расслабляются, дыхание успокаивается. Через несколько секунд Тони спит.

— Совершенно не умеет пить, — говорит Локи с улыбкой сожаления.



*



Они очень бережны друг к другу. Почти образец почти неабъюзивных отношений (если бы у них были отношения, конечно). После нескольких случаев, когда Тор случайно выводил Локи из строя, он стал невероятно предупредителен, если и просит о чем-нибудь, то самым деликатным образом, включая в формулировку возможность отказа. Потому что, как выяснилось, опции отказа по собственной инициативе у Локи больше нет. Тора порой удивляет самообладание Локи. Он не упрекает, не срывается, не жалуется, не требует и не просит. Это не следствие заклятия. Локи сохранил нетронутый клочок самого себя даже во власти чёрного мага, а уж Тор, даже если б и захотел, не смог бы подчинить его сердце. Тем труднее, наверно, переносить несвободу действий. Зависимость обычно растит претензии, а тщетность заставляет их повторяться. Но хладнокровное достоинство, с которым Локи несёт бремя своего рабства, внушает Тору нечто, похожее на страх. Оправдывая возможную враждебность Локи, он начинает верить в неё.
А хуже всего то, что Тору хорошо быть рядом с Локи. Чем хуже, тем лучше и чем лучше, тем хуже.

*

Тор входит в номер Локи без стука, поскольку дверь приоткрыта, и видит странное: Локи стоит перед зеркалом и наносит мазки какого-то грима на лицо. Бальдри хватает с полки все, что Локи не успевает удержать одной рукой, и дёргает его за штанину, нечленораздельно требуя отдать добычу.

— Привет, — Тор заглядывает в зеркало, да так и остаётся стоять, затянутый процессом. Локи переписывает своё заострившееся, с годами все более жёсткое лицо. Губы Локи делаются более нежными, глаза — распахнутыми, складка между бровями исчезает. Локи возвращает своему облику обвораживающую мягкость юности — и Тор вдруг вспоминает влажно-нежный взгляд младшего брата за несколько дней до того, как Один сбросил Тора на землю и Локи занял вымечтанное место наследника. А потом представляет, как таким же взглядом Локи смотрел на своего чудовищного хозяина.

— Привет.

— Ты... на свидание идёшь?

— Нет. Хочу погулять с Бальдри.

— И?

— Боюсь, горожане все ещё помнят, как я выглядел в нелучший свой день. Гулять в чужой маске неприятно и Бальдри будет против. Легче изменить выражение, «нащупать свое лучшее Я» сказал бы Тони — и никто тебя не узнает. Как ты думаешь, это оно?

— Это...точно привлекает сердца.

— Значит, перебрал.

— Нет, хорошо! Слушай, это была ужасная вечеринка...

— Почему?

— На самом деле, все не так. Наташа тебя не ненавидит, все понимают, что ты...

— Что я? Не нападал на Землю? Наташа права. Пока я бродил за полярным кругом, сочась ядом, это можно было считать наказанием — в дантовском духе. Помнишь, ледяное сердце ада - как раз для предателей. Но ты меня от ада освободил.

— Ты не доволен?

— Я... доволен, но другие жители земли имеют право не быть довольными. Я хотел бы прожить две жизни внутри одной, но первая не кончилась, когда началась вторая. Я хотел бы, складывая два и два, получить девятнадцать, но для этого надо создать новую вселенную с другими фундаментальными законами, или лгать, не переставая. Первое не вышло пока, а второе...

— Может, если бы тогда я знал, что с тобой случилось, нам бы удалось договориться, не пролив столько крови.

— Вряд ли. Эту кровь пролил я.

— Но кто такой был ты? ...Что ты делал для этого мага?

— Все.

Взгляд Локи вдруг встречается со взглядом Тора в зазеркальном пространстве. Тор знает, что оба они подумали об одном.
Бальдри выдавила бежевую дрянь из тюбика себе в рот.

— Бальдри, фу! — кричат они оба. Тор подхватывает Бальдри и несёт в ванну.

— Малыш, нельзя есть что попало. Открой рот. Полощи. Выплюнь скорее. И брать то, что не дают, нельзя. И...

Бальдри выплевывает воду прямо ему на грудь. Тор предпочитает думать, что это случайность, а не отношение к родительским заветам.

Выходя с Бальдри из ванной, Тор натыкается на Стива в бейсболке и темных очках.

— Привет Тор, привет Бальдри!
— А почему ты усы не приклеил? — Интересуется Тор, в первый раз видящий Стива в бейсболке.
— Думаешь, надо? Локи тоже не приклеил.
— Вы вместе идёте?
— Да. Если ты не против.
— С какой стати я должен быть против? — Тор сопротивляется внезапному приступу гнева, — Кем ты меня вообще считаешь?
— Громовержцем, — отвечает Стив с вежливой улыбкой.
— Злобным неуправляемым придурком, понятно.

Тут из спальни выходит Локи с чистой одеждой для Бальдри, и Тору удаётся попрощаться со всеми в самом приличном и вежливом тоне.



*



Тор обнаружил, что бесится от ревности, которая только пронзительней из-за гнусной подпольной мысли: «Я могу пресечь это в любой момент...». Так и переходят на темную сторону. Хорошо, что власть над другим существом, которая свалилась на него, мало кому доступна. Но лучше бы и ему стоять от неё подальше. Тор запрещает себе думать за Локи, но знает, что уже подскользнулся — приняв то решение, которое теперь и связывает, и разделяет их.

«Это не мое дело» — повторяет он себе и отправляется испытывать хитрые штуки, которые изобретают инженеры Старка. Тор убедил Тони задуматься об усовершенствовании космического флота («Тор, удовлетворение твоей ностальгии меня разорит. Никому не нужен второй Маск») — и с удовлетворением думает, что отвратительный призрак «второго Маска» заставит Тони стать первым. А еще он думает о том, что напел Локи ветер из будущего. Тор и сам порой получает послания оттуда, и ему хочется быть ближе к их предполагаемому источнику.

***
Продолжение следует

@темы: Фанфик. мстители. Локи

---

Новое рождение 5

Глава пятая


— Да, это интересно, — говорит Танос, выслушав рассказ Локи, — Мы недооцениваем силу мертвых. Протащить твое тело через точку в твоём же сознании и выплюнуть на Земле... Неплохая работа. Локи, ты маг не без способностей, не хотел бы ты такой силы? Не манит, а?

— Манит.

— Ты можешь ее получить, если готов заплатить за это.

— Тот, кто действительно сделал это, силы не искал. Пока он был жив, он обладал ею даром. Может быть, это его и погубило.

— Он заплатил жизнью. А чего тебе жалко? Что ты теряешь? Возможность ловчить и трахаться?

— Я хотел бы верить, как некоторые, что, отдав привязанность, я получу просветление, но не верю. Я начну вожделеть само вожделение, питать страсть к страсти и прочее.

— Это дело самодисциплины.

— Я в некотором роде создан из дисциплины. Надо мною трудился великий маг... Но природа не захотела вступить с ним в добровольно-принудительный договор.

— Эта загадочную природу с капризным характером ты же и выдумал. Это ты сам.

— Это я. Или не я. Это пространство, где я себе не принадлежу и ничем не отличаюсь для себя от любого другого.

— Если ты и правда веришь в такую природу, как ты вообще занимаешься магией?

— Я предлагаю. Мне отвечают. Или не отвечают. Может быть, магия — просто вежливость, искусство верного обхождения?..

— Ещё недавно ты не ограничивался обхождением.

— В политике, но не в магии. Я хотел такой власти над разумными существами, какой не существует, а если бы и существовала, я бы ей не подошёл. Но я знал, что не могу принудить тайную природу. Она даёт иначе, если даёт.

— И то, и другое далеко от настоящей силы. Ты можешь успокаивать себя сколько угодно, но ты хочешь большего, Локи.

— Хочу.

— У меня оно есть. Избавься от веры в воображаемого друга, который ведёт тебя туда, куда бы ты сам не дошёл или туда, куда тебе совсем не надо. Маги были и до сих пор остаются капризными и боязливыми детьми. Они не научились подчинять себе природу хотя бы так, как она подчинена простой немагической технике. Мы бродим вокруг да около, и забываем, что мир - тоже артефакт, как те артефакты, которые изготовили наши руки. Мы можем создавать. Мы можем распоряжаться. Мы можем уничтожать. Мы можем. Но мы боимся.

— Ты боишься?

— Нет. Боишься ты.

— Знаешь, нам с братом пришлось уничтожить Асгард. Мы не нашли другого выхода, как не искали. Мы действовали разумно, но я оказался в плену у погибшего мира. Я не могу не думать о том, как родить его заново, хотя ничего невозможно родить заново.

— Родить — невозможно. Сделать — можно все что угодно. Но чтобы делать, надо превратить уже сделанное в материал. Не жалей об Асгарде. Не бойся уничтожать. Не думай, я не психопат, которому нравится убивать. У меня не бывает таких аффектов, Локи. Но если ты не сомнешь глину, ты не придашь ей форму.

— У вещей уже есть форма. Довольно интересная. И у людей.

— Безполезная для делания.

— Влекущая. Обещающая то, чего нет, конечно, но как ей удаётся обещать...

— Я вижу, ты пытаешься меня отвлечь. Ты все ещё низкий и сладострастный бог лжи и тебя притягивает все лживое.

Танос смотрит на него почти с вожделением. Локи знает, что это сильное чувство вызвано свежим запахом артефакта, который исходит от него. Этот запах — его единственный довод в неравной игре.

— Но если абсолютной власти мешает только наш страх перед ней, зачем нужны камни? Действуй без них, одним непреклонным духом, — улыбается Локи.

— Не изображай дурачка. Камни — это концентрат уже сделанного с миром. Камни — это прошлое, маг — это настоящее. Их соединение — это будущее. Но без меня ты в будущее не попадёшь. Кстати, где ты его нашёл?

— Я отдался в руки Старка и мы помогли друг другу выяснить, где находится тессеракт. Он и правда был недалеко, Танос, твой инстинкт правильно указывал тебе путь. Потом я заменил его симпатичной подделкой. И вот я здесь.

— Тебя ищут?

— Я больше не пленник и ушёл под благовидным предлогом. То, что осталось у них, выглядит не хуже, а что с ним делать, они, в сущности, не знают. Проблема отодвинута.

— Если ты пойдёшь со мной, проблем не будет вовсе. Кроме той единственной, которой стоит посвятить жизнь.

— Знаю пару-тройку таких. А сейчас я хочу увидеться со Стивом, — говорит Локи.

По бугристому лику Таноса пробегает легкая судорога:

— Я запер твоего парня в каюте. Мне не нравилось, что он шастает по кораблю. Иди, похотливец. Прикоснешься к двери, дверь и откроется.


*

Локи распахивает дверь.

Стив, лежащий на огромной кровати, поворачивает голову.

— Я добрался до тебя, дорогой — говорит Локи, улыбаясь, и распахивает руки для объятий . Он не уверен, что Стив, у которого хорошо с выдержкой, но не с артистической податливостью моменту, захочет ему ответить. Однако, поймав взгляд Локи, Стив вскакивает и за секунду оказывается у его губ. Локи, не ожидавший такого, погружается в момент слишком глубоко.

Оторвавшись от поцелуя, он проводит пальцами по удивительно чисто выбритым щекам Стива:

— Как тебе это удаётся?

— А тебе?

— Небольшое заклятье. В шестнадцать я был брезглив и отменил щетину вовсе.

— А у меня это вроде тюремного ритуала: бритьё, зарядка, дисциплина...Займись собой, когда не можешь заняться ничем другим.

— Ты все это время сидишь под замком?

— Твой приятель меня допросил, счёл идиотом и запер тут.

— Это не худшее, что он мог с тобой сделать.

— Я это ценю. Где ты был?

— Долго рассказывать.

— А почему вернулся?

— К тебе.

— Здорово, — говорит Стив и показывает глазами на душевую. Локи едва заметно отрицательно качает головой. Стив продолжает разговор как ни в чем не бывало:

— Что это было? Ты лежал три дня как Белоснежка в гробу, только без румянца, потом вокруг перемкнуло — лампы замигали по всему кораблю — а когда успокоилось, тебя уже не было. Ты очень эффектно пропал!

— Главное, спонтанно. Когда я говорил тебе, что мне нужно уйти в себя, я имел в виду не совсем это.

Локи рассказывает Стиву почти все, что с ним произошло, с важными, но аккуратными купюрами. Каюта прослушивается, но Локи не думает, что Таноса заинтересует расширенная версия его приключений. Заинтересует, верней, заденет его кое-что другое... Стив слушает его с таким увлечением, как будто в своём плену он ближе к шаху, чем Шахерезаде.

— Так ты остановил власть прошлого над настоящим? — спрашивает Стив, — Ты же хотел этого?

— Я остановил ее на себе. А поскольку я какой-никакой агент рока, может, оно и отзовётся на том конце бесконечной цепи. Люди способны создать то, что не способны познать. И боги тоже. Это их последняя надежда. Впрочем, раньше я думал, что познать — это подобрать отмычку по замку...

— Наверно, тогда мы с тобой познакомились.

— Ты познакомился с довольно неприятным типом.

— Видал я и понеприятней.

— Я опять не на первых ролях, — Локи склоняет голову и разводит руками, — жизнь — удар по моему тщеславию. Непрерывный. Одна радость — ты, кажется, больше не сердишься на меня?

— Нет.

— Спасибо. А почему?

— Без причины. Когда ты лежал три дня, не просыпаясь, у тебя временами было такое горькое выражение лица... однажды потекли слёзы. Я не мог тебе помочь, но вдруг перестал на тебя злиться. Это оказалось в моей власти, пока я сам был в чужой. Ну и... приятно, знаешь, навести порядок в своём уме. Действует почти как бритьё.

— Ты дал мне урок смирения. Я ведь тоже в чужой власти.

— Ты же умеешь пропадать даже из бочки.

— Но я в обиде на свою природу, а это дело гиблое — особенно для мага.

— Ты можешь ее изменить. Или нет?

— Как ни соберёшься ее изменить, ее всегда нет на месте. А, может, и не было. Может, она вспыхивает только в новом рождении. И в новой смерти.

— Значит, в момент нового рождения... ты ее чувствовал?

— Да. Она меня убивала.

— Ты можешь чувствовать ее только так? А в любви?

— Это и была любовь. Я никогда ещё не был ближе к ней...

— Неужели нельзя быть в ладу со своей природой?

— Можно. Тому, у кого эта природа есть, — Локи наклоняется к шее Стива и втягивает его запах, — у тебя есть.

Стив едва вздрагивает.

— И в свой час она потребует этого ... пропасть, порвать с собой, разорваться на части... — продолжает Локи, — Ты знаешь сам.

Задевая ресницами чужую кожу, Локи движется от скул к виску, и проводит языком по твёрдой припухлости под отросшими волосами Стива. Он фиксирует его шею левой рукой и острым ногтем правой вспарывает уплотнение.

— Ты что.?! — дёргается Стив, но Локи, твёрдой рукой сдавливает надрез. По виску Стива бежит тонкая красная струйка, Локи держит двумя пальцами мелкого металического клеща.

— Что это за тварь?

— Привет от нашего хозяина. Надеюсь, он не обидится, что я это вынул. У него ещё много ходов в запасе.

— Но зачем? Здесь и так все под контролем.

— Думаю, это не только шпион, но и психомодулятор. И просто маленькая бомба, готовая к активации в любой момент. Предусмотрительно. Танос тебя усердно допрашивал?

— А что меня допрашивать? — Стив пожимает плечами, — Что может знать охранник? Так-то он пугал конечно... Но на меня страх действует отупляюще, я показался ему безнадежным. ...И я же видел в зеркале этот синяк, но решил, что он остался от процедуры устрашения. Стыдно сказать, я бухнулся в обморок и после этого ничего не помню. Как ты думаешь, эта тварь не включалась? Я не выгляжу совсем бревном?

(Удивительных успехов может достичь в амплуа инженю высокий мускулистый мужчина с синими глазами. Локи не зря обработал его тогда, в душе — и похоже, выпустил наружу спящий талант)

— Ты выглядишь прекраснейшим из сынов человеческих, — говорит Локи, — Так что у меня нет сил на тебя смотреть. Выключим свет?

Стив выглядит несколько напряжённым. Локи уже делает многозначительное выражение лица, но бросает его на полдороге. Плевать. Он справится, никого не насилуя для общего блага.

Но Стив берет Локи за подбородок и целует в губы. Тогда Локи берет Стива за футболку и роняет на кровать. Он все ещё не уверен в этом «да», но он отыщет его источник, очень низко и очень глубоко, по ту сторону рассудочного согласия... Стив лежит, положив руки ему на плечи, а Локи спускается ниже и ниже, прижимается к его бёдрам и глотает его возбужденную плоть. Стив начинает дышать глубже, дёргается ему навстречу, потом назад, и хрипло шепчет:

— Ты можешь... Если ты хочешь...
— Что?.. — отрывается Локи.
— Ну... войти в меня...
— Если ты хочешь.
— Да.

В каюте темно, но зрение Локи питается иным источником. Оно вбирает облик прекрасного человеческого существа и растворяет его как всякую видимость. И сам Локи превращается — хорошо, что ты не видишь, Стив, — в чудовище без облика, в вещество, меняющее кровь тем, в кого оно просочилось, в сеть, соединяющую несколько вожделений. Вот вибрирует невидимая нить, ведущая к укрытому тьмой артефакту, вибрирует, потому что хозяин корабля идёт по его следам, торя свой ход к желанному предмету. Нить превращается в проводник. Локи раскрывает лежащее под ним тело как плод, он держит косточку его сердца в руках... Впрочем, сердце немного не там... Локи знает, это у Стива в первый раз, и легким касанием магии отводит боль — оставив ту, что неотрывна от наслаждения. Он входит в тесное живое отверстие, а тот, кто преследует его на невидимом пути, сбивается с него на страстную и неприличную картинку, которую посылает по проводу возбужденный мозг Локи.
Вдруг он перестаёт видеть невидимое и не видит видимого, он падает на мокрое тело под ним, как упал бы в волны.

*

Локи лежит в темноте рядом с живым и горячим телом, и вдруг его настигает приступ холодной печали, раньше его родившейся. Больше страха и старше, чем отчаянье, она являлась к нему, когда его ещё не было, и сейчас ему нечем от неё прикрыться. Голый человек, соткавший покров из своей наготы...

Он осторожно поднимается, чтобы идти в душ.

— Я с тобой, — шепчет Стив.

— Отлично.

Включив воду, они несколько секунд смотрят друг на друга с внезапной неловкостью. Потом Локи улыбается.

— Все хорошо? — спрашивает Стив.

— Мне нравится. А тебе?

— Ты пришёл не с пустыми руками?
— Да.
— Это то, что он хочет?
— Да.
— Но...

— Доверься мне, — прерывает его Локи и целует в губы, — Так тебе нравится?

— Да, — говорит Стив, догадавшись не задавать свой вопрос, — Очень.

Кабину сотрясает короткий звон и голос Таноса накрывает их сверху.

— Локи, хватит бездельничать. Я тебя жду.

— Ага, — говорит Локи бодро, — Мы пойдём вместе. Прогуляемся.

Стив отвечает ему внимательным взглядом и сплетает их пальцы:

— Отлично. Я давно не выходил.

Локи отводит глаза, но Стив кладёт ему руку на плечо и мягко касается щеки:

— Я сделаю все, что ты скажешь, — говорит Стив.

— Почему?

— Потому что ты сделаешь то, что нужно.

Локи понимает, что это говорит не любовник, а человек, вместе с которым они прыгнут в пропасть, и ему вдруг делается легче.

*

— Ну, — говорит Танос, косясь на Стива, — ты подержался за своего дружка, теперь пора идти к камню. Меня волнует только этот запах, а от тебя сейчас несёт совсем другим.

— Только этот? — улыбается Локи, все ещё держа Стива за руку.

— Видел бы ты себя... После собачей свадьбы.

— Будь осторожен. Венера наказывает тех, кто оскорбляет ее тайны.

— Венера?

— Афродита... Иштар... Фрейя... Сильные маги. Ты не знал их?

— Сдаётся мне, что и ты никого из них не знал, — отвечает Танос, слишком пристально глядя на Локи.

— Я чувствую их силу на расстоянии, которое не зря называют почтительным.

— Ты думаешь, что сил — много и пытаешься балансировать, растянув между ними свою паутинку. А сила — одна. Вот главная тайна, такая простая, что ты не можешь ее оценить. Сила — одна. И ее еще нет. Она станет силой, когда будет собрана воедино.

— Сила, собранная одним в одно. Целиком твоя?

— Хватит и на тебя. Сейчас ты живешь случайными подачками, а я открою тебе неиссякаемое начало.

Дойдя до выхода, Танос прижимает ладонь к чувствительному элементу и дверь отъезжает в сторону, открывая им ночь боливийского плоскогорья. Стив судорожно и оглушённо вдыхает земной воздух.

— Соскучился? — спрашивает Локи.

— Вернулся в реальность.

— Зачем он нам здесь? — хмурится Танос, как будто заново заметив Стива

— Он хочет на землю, — отвечает Локи, прыгает вниз и тянет Стива за собой.


Небо падает, опрокинутое собственной огромностью, и не долетает до них, повиснув на близких пиках. Оно пробито тысячью звёзд навылет, ему не устоять. Ниже неба камни и ничего кроме камней, словно Локи специально подбирал место, где только по небу и узнаешь Землю. Чистая химия первых элементов, свободная от путаницы паразитирующей жизни — тебе должно понравиться, Танос.


— Где он? — спрашивает Танос жестяным голосом.

— Ты чувствуешь его?

— Ты перебиваешь мне нюх.

— Пойдём.

Танос едва заметно шевелит пальцами и дюжина андроидов вываливается из корабля.

— Вперёд.

Их тени такие огромные, что они сами кажутся маленькими, как фигурки по шахматной доске этой долины. Андроидов чуть потряхивает на каменных россыпях.

— Локи, ты ведь не пытаешься меня обмануть?


Локи резко поворачивается и смотрит в огромное лицо Таноса.

— Ты чувствуешь, как я пахну камнем, но не чувствуешь его самого, не так ли? Ты искал его, пока я был со Стивом, и не нашёл. Ты не увидишь его, если я его тебе не покажу. Я многому хотел бы у тебя поучиться, Танос, но я не хочу свертывать землю в точку. Я меняю ее на камень. Идёт? Конечно, ты порвёшь мою сеть, но не здесь. Не на Земле. Ты улетишь творить великие дела, а я бы хотел пожить ещё немного, после того, как ты получишь камень.

— Ты всерьёз предлагаешь мне такой договор? И что заставит меня его соблюдать? Да я и сейчас могу оторвать твою маленькую голову и найти все, что в ней спрятано — благо, искать придётся неглубоко.

— Нет ничего проще, чем оторвать мне голову. Но видишь ли, камень — сильный артефакт. Слишком сильный, чтобы быть только камнем, который идёт в любые руки. Те, кто создали его, нуждались в его верности. Его можно привязать к хозяину, и я его привязал. Даже если ты избавишься от меня, камень будет сопротивляться, потому что здесь, на Земле, он мой.

— Я уже не верю, что он у тебя есть, — шипит Танос, но Локи видит, как вспыхнули маленькие глазки при слове «хозяин». А связь он конечно почувствовал, когда пытался нащупать камень без Локи.

Локи поводит рукой и сквозь его пальцы протягивается голубое сияние. Танос почти рыбацким движением подсекает это нечто. Но он опоздал. Сияние гаснет.

— Ты не хочешь идти вместе со мной? — спрашивает Танос почти мягко, — Ты так решил? Я ведь не дам второго шанса. Ты способен понять, что тебе предлагают, а отказ от понимания — грех.

— Не хочу, — пожимает плечами Локи, — и этого достаточно.

— Тщеславное насекомое, я и забыл, что ты везде хочешь быть первым и единственным. Но на Земле ты уже никогда не будешь первым. А единственным надо было родиться. Тебе ничего не удалось, Локи.

— Знаешь, я покончил с тщеславием. Меня интересует то, что даётся без роковых выборов и жертвоприношений. Без подделок. Всем.

— Что же это?

— Жизнь.

— Жизнь... — Танос мнёт жесткими губами неподдающееся слово, — Для этой малости тебе понадобилась вся твоя неудача. Я понял, что ты имеешь в виду. Итак, ты устроил все это — нашёл камень, что-то с ним намудрил, вызвал меня на землю и сейчас торгуешься со всей доступной тебе наглостью — только чтобы получить обратно эту мускулистую задницу? Правда, Локи?

Локи опускает глаза и прикусывает губу:

— Ты не поймёшь. Я сам понял слишком поздно.

— Надо было удавить его сразу, — брезгливо, но спокойно говорит Танос, косясь на Стива, и переводит взгляд на Локи, — Где камень?

— Отправь своих роботов обратно.

Танос делает жест, который андроиды понимают, и, покачиваясь, возвращаются на корабль.

— Стив, отойди подальше, за скалу, — говорит Локи. Стив делает несколько шагов назад, спотыкается, потом бежит к скале, похожей на букву индейского алфавита.

— Я все равно вернусь, — задумчиво говорит Танос, — И когда я вернусь, мне уже не будет до тебя дела, Локи.

— Может быть, и меня здесь уже не будет.

— Может быть. Только я к тому времени буду везде.

Локи отходит на несколько шагов; в воздухе начинается странное вращение — как будто что-то хочет вырваться из невидимости и разрывает покровы, которые и сами невидимы.

Голубое сияние касается лица Таноса и он жадно вдыхает его. Проступают грани куба — Танос протягивает руки, но куб плывет к кораблю.

— Иди за ним, — говорит Локи, — и улетай. Ты станешь его хозяином не раньше, чем выйдешь из земной атмосферы. Камни очень привязчивы. Сильней, чем люди.

Но Танос, оставаясь на месте, делает непостижимый рывок и хватает куб.

— Так надежней.

Вдруг ещё одним стремительным выпадом он хватает Локи за плечо.

— Мне хочется иметь тебя при себе, на случай неполадок. Или сюрпризов каких. На сюрпризы ты мастер.

— Иди один, — хрипит Локи, изворачиваясь, — А то сюрпризы будут...

— Какие же? Твои похотливые выдумки?... Камнезаводчик! Привязанность ... Слова-то какие... Локи, — Танос смеётся с неприятной искренностью.

Локи присвистывает и из куба в огромной ладони Таноса вырывается белый искрящийся столп. Тот роняет его. Локи перехватывает куб, пока он не долетел до земли, и бьет Таноса по локтю. Белый огонь лижет тело Таноса и к его треску вдруг присоединяется вой и свист со всех сторон. Танос, поняв опасность, как расправляется во все стороны как парус, его бронированное тело отражает удары, возвращая их противникам. Ему же как будто невозможно причинить ущерб. Танос жмёт на сигнал, вызывающий его механическую команду, и Локи слышит рассыпающиеся звуки стрельбы уже со всех сторон. Он изгибается в руках Таноса, пытаясь дотянуться до шеи, но Танос сдавливает ему грудную клетку.

Локи ещё слышит взрывы и удары вокруг, но неимоверная сила, выжимающая жизнь из его тела, отбрасывает бой далеко. Сквозь оглушительный шум подступает последняя тишина. Нестерпимая боль достигает порога, за которым избавление — и нужно только согласиться на него.

— Все было зря... — машинка мозга делает последние пустые обороты и предсказуемость, тупая очевидность этого зря вдруг вызывает в нем такую же последнюю ярость.

Ярость потоком бежит по почти перекрытым сосудам и прожигает их, ярость соединяет его с белым огнём у него в руке и он чувствует, как его жалкое мягкое тело обращается в лёд, а его ярость застывает в самый твёрдый материал в девяти мирах. Он не хочет больше жить, он хочет только стать палкой в колесе, остановить эту неостановимую силу. Тело — только орудие, мертвое, неубиваемое, несокрушимое. Локи — не человек, а огромная ледяная игла, и эта игла вонзается в плотную, но уязвимую плоть Таноса, пробивает мускулы гигантского плеча, проходит вдоль рёбер, раздвинув их, и входит куда-то, где не место живому, но он больше не жив... Локи не чувствует своей боли, она превратилась в боль огромного существа, которая давит его извне, но не может раздавить.

Он видит над собой страшно искаженное и вдруг очеловеченное мукой лицо, Танос, хрипит, роняя сгустки фиолетовой крови:

— Смотри, что с тобою стало, маленькая гадина...

И так, с хрипом последней насмешки, он падает всей своей громадой на Локи. Локи слышит хлюпанье разрываемого мяса так близко, как раньше не доводилось. И правда смешно, так, что разрывает от смеха, он разрывает все вокруг, он уже никогда не сможет это сшить...

Когда тушу, лежащую на нем, оттаскивают в сторону, и над ним склоняются знакомые лица, он уже не в силах удивиться тому, что они, видимо, с трудом убеждают себя в факте знакомства.

— Локи, — говорит Тони странным тоном, — Локи..?

Стив, бросив щит, становится на колени и притрагивается к его груди. Резко отдергивает руку и ругается. На его ладони расплывается розовое пятно ожога в ободке рваной кожи.

— Не трогай, — говорит третий голос, — разве ты не видишь?..

— Что с ним? — спрашивает Стив, кусая губы, — что это?

— Это... это ледяной великан, — отвечает этот, такой знакомый ему голос. Голос его брата. Его любовника. Отца его дочери. Его...

— Отойдите, — говорит Локи, — Я встану сам.

Локи встаёт и оглядывается. Корабль догорает, испуская ядовитый дым. Обломки роботов лежат на камнях. Почти невозможное удалось. Все вышло так, как он задумывал. Почти.

Он смотрит на свои руки. На голубеющие неживым светом руки великана с прозрачными жилами. Ощупывает лицо. Оно походит на лицо. Великаны — все же гуманоиды. Вот и все. Ты больше никому не сможешь солгать о себе, Локи.

Он смотрит на людей, к которым больше не должен прикасаться, и говорит, пробуя свой новый голос:

— Я не думал, что у нас получится, а получилось. Стив, ты был неотразим. Тони, вышла отличная маскировка. И куб сработал. Тор, прости меня, потому что сильнее чем... меня уже никто не накажет. Прощайте.

Локи уходит так, как умеет уходить: его новое старое тело помнит навыки старого нового. Он слышит, как Тор что-то кричит ему вслед, но остановиться уже невозможно и не нужно. Что ты готов отдать за силу, спрашивал его Танос. Он отдал все, что у него было. Он ненавидел свою ненадежную природу, и она уступила своё место наинадежнейшей. То, что он всегда хотел уничтожить, дало ему победить и победило его. Ты тот, кто ты есть — Локи Лафейсон, ледяной великан, которого Одину удалось подровнять, но не растопить, сам себе возмездие. Ты откупился от грехов старой жизни, но что делать с теми, которые ты успел совершить, пока не узнал в новой жизни старую? За ними следует новая кара, к которой нельзя подготовиться, как нельзя было остановить своё зло, пока оно не отделилось от тебя злодеянием. Ты опоздал к себе самому. Ты всегда опаздываешь. Время быстрее ловит зубами свой хвост.
Локи падает там, где вечные снега уравнивают температуру внутри него и снаружи. Он не думал, что отчаянье может быть таким холодным.

***

— Локи придумал план. Я придумал некоторые технические подробности, — говорит Тони, — проблема первая: Локи считал, что, если Танос завладеет настоящим камнем, нам с ним уже не совладать, баланс перекосит непоправимо. Значит, нужен поддельный. И не просто самоцвет, а правдоподобный, с особыми эффектами. Ладно, слетали к Коргу, вскрыли его, Локи буквально потерся о камень и замуровал его обратно, копию мы сделали вместе, за несколько дней, очень спешили, чтобы Танос не разочаровался и не выбросил тебя, Стив, в открытый космос. Проблема вторая: Танос не дурак и распознает подделку очень быстро. Локи назвал эту часть операции «покров»: пустить внимание Таноса в противоположном направлении, проложить для него искусственные каналы, так чтобы он сам все время сбивал себя с толку, короче не подпускать его к приманке близко. Знаешь, что вызывает у Таноса болезненное отвращение? И, к тому же, забивает запах камня запахом Локи?

Стив молчит и краснеет. Тор молчит и не меняется в лице. Тони ухмыляется самой мрачной из своих сатировых ухмылок:

— Ну да. Древняя магия, древнее всякой другой.

— Я понял, — говорит Стив, — понял ещё там. Это сработало.

Он бросает быстрый взгляд на Тора. Тор делает вид, что этого взгляда не было.

— Да, я специально не щажу твоих чувств и твоих чувств, и ваших чувств в совокупности, и хочу, чтобы вы оба вникли в вашу общую, так сказать, ситуацию и перестали держать покерфейс, — почти зло говорит Тони, — Я хочу, чтобы мы поняли, что произошло и что делать. Надо было бы подключить и Брюса, и Наташу, и Клинта, но в виду особого контента я объявил процесс закрытым... Короче, Локи понимал, что никого нельзя обмануть навсегда, а Таноса —особенно. План был рассчитан на разоблачение, нужно было только сделать так, чтобы разоблачение режиссировал сам Локи.

— Забавно, — глухо говорит Тор, — что вы ни слова не сказали мне о вашем плане.

— А о чем тут говорить? Локи начал операцию. Когда пришла наша очередь вступать, мы вступили. Чего тебе не хватило? Часов ожидания провала и мучительных фантазий?

— Я чуть лучше знаю его природу.

— Таноса?

— Локи.

— И чем бы тебе это помогло?

— Ты прав. Мне это ещё ни разу не помогало, — все так же глухо отвечает Тор.

Тони хватает себя за переносицу, как будто собирается вырвать ее вместе с носом. Делает круг по комнате и останавливается:

— Ну, говори, знаток природы, почему он превратился?

— Не знаю почему. Локи вернулся к заводским настройкам, так будет верней. Раз уж у нас оргия неслыханной откровенности... Перед операцией мы ссорились. Нет, не то слово. В общем, я сказал Локи, что он как был ледяная чушка, так ей и остался... И его это задело. Но это же ерунда. Грязевая борьба словами. Он сам иногда называл себя ледяным великаном, но он в это не верил. Все, что он любил и все, что он ненавидел, вся его жизнь лежала между ним и Етунхеймом. Другое дело, что он не верил до конца и своей человеческой природе.

— А ты знаешь, во что он верил? — интересуется Старк.

— ...В то, что можно погнать волны вспять и вернуть реку к истоку. Что там нас ждёт новое рождение... или не ждёт, а только может родиться через нас. Мне трудно говорить об этом, я всегда с ним спорил, а теперь у меня такое чувство, что я просто передал ему эту веру на аутсорсинг. Я как будто уравновешивал извне его тягу туда, куда и меня бы утянуло, если бы я изо всех сил не тянул в противоположную сторону. Может, я все неправильно делал. Неправильно чувствовал... Если бы я хоть шаг сделал ему навстречу...

— Перестань. Если бы ему это было нужно, он бы сам сделал хоть тысячу шагов.

— Вот от этой уверенности твоя личная жизнь ограничивается очень дорогим экскортом.

— А у тебя ее вообще нет.

— Нет, — соглашается Тор, — и не знаю, была ли. Когда один человек не понимает другого — для самосохранения и нуждается в нем — для саморазрушения, это вообще про личную жизнь?

Тони с разбега утыкается в окно.

— Куда он мог отправиться? — спрашивает Стив, — где на Земле есть место ледяному великану?

— Антарктида ближе всего, — пожимает плечами Тор.

— Полетим сначала туда?

— Стив, ты, видно, не понял, что Локи не хочет нас видеть. Или кого-то из нас. Вероятней всего, меня.

— Почему? — с видимым трудом спрашивает Стив, не могущий так запросто отказаться от такта, — Из-за грязевой борьбы словами?

Но Тор тоже начинает потирать переносицу и встаёт посмотреть, что там за окном.

Тони, изучающий нью-йоркский туман, говорит:

— Он боится.

— Трусость — единственный порок, с которым Локи не согрешил. Он не боится, он прячется.

— Ты уж прости, так вышло, что я заглянул Локи в черепную коробку, и знаю то, что мне знать не положено. Пока он был кем-то, похожим на человека, он боялся тебя. В смысле, не твоих кулаков, а какой-то власти, которую ты имеешь над ним и которая тебе совсем не нужна, а вот ему бы пригодилась... Не скажу, что проник в тайну ваших девиаций, тогда меня больше интересовал Танос.

— Какая власть? Да он хотя бы интересовался моим мнением?!

— Не знаю. Он ещё приговаривал, что сам виноват...склеил себя с тобой... а теперь пришла расплата и ты живешь в нем... Похоже, это как-то связано с головокружительным экспериментом по рождению Бальдри. Я как раз хотел вернуться к изучению этой темы, когда хлопоты кончатся. А они не кончаются...

— Я не понимаю, — бормочет Тор, — я не понимаю...

*

Продолжение следует

@темы: Фанфик. Локи. мстители

---

Новое рождение 4

Глава 4


Локи приходит в себя с чувством, что его тело только что было сбито заново плотником, не очень-то любящим свою работу. Некоторые клетки определенно не на своём месте. Он пытается пошевелить рукой — хорошо, что эта опция работает, ощупывает собственное тело, вздрагивает от боли вокруг шрама на животе, и понимает, что жив.

Локи приоткрывает глаза. Вокруг пусто. И просторно. И холодно. Вдруг раздаётся скрип старого дерева, чего точно не может быть на корабле.

Локи приподнимается с грязного пола в комнате с полуободранными обоями в желтых пятнах. В окно потоком входит предвечерний свет и делает пятна золотыми.

Локи выглядывает в окно. Заброшенная ферма вдали от больших дорог. Здесь он вырвал из себя Бальдри. Здесь он последний раз вслух простонал имя Бальдра. Видимо поэтому мёртвый бог вернул его тело сюда. Бальдр, которого он убил, вывел его из тупика. И теперь Локи в новом тупике.


Он выходит на лужайку, покрытую свалявшейся прошлогодней травой, сквозь которую тесно растут новые зелёные стрелки. Послать свой образ не получится — канал между ними слабоват. Локи вдруг почти серьезно думает, что высокоразвитая способность делать всех вокруг своими врагами — верный знак того, что не стоит и пытаться покорять мир. А уж попытки спасения мира эта суперспособность пресекает на корню. Он снова смотрит в небо, нащупывает расположение вышек сотовой связи и старается переложить свое краткое послание на радиоволны.


Он сидит в саду на старом хрупком пластмассовом стуле, у которого есть все шансы пережить человечество, и продолжает смотреть в небо, которое как будто стало выше и больше. Яблони цветут. Локи не понимает, была ли встреча с Бальдром победой или поражением. Может быть, ни тем, ни другим. Чтобы выпустить Бальдра на свет, нужно стать таким же невесомым, как он сам. Локи оказался слишком тяжёл. В гул шмелей постепенно вливается рокот. Ветер бросает белые лепестки ему в лицо. На лужайку приземляется хорошо моторизированный и не менее хорошо вооруженный человек.

— Как давно я этого не видел, — говорит Тони, подняв шлем, — весна... все ещё действует на нервы.

— Хорошо, что я вытащил тебя за город.

— Сам-то ты как сюда добрался?

— Чудом. Тони, я не вызывал Таноса.

— Я думал об этом и склоняюсь к тому же выводу. Ты не оставил бы Бальдри.

— Как она?

— У нас отличная няня с британским произношением. Тору подходит отцовство. Ты его недооценивал.

Локи смотрит в сторону и говорит:

— Стив остался там. Надо что-то делать.

— Да. Летим домой.

— Я — магнит для Таноса. Думаешь, мне стоит появляться в башне?

— А где тебе вообще стоит появляться?

— Уверен, у тебя есть варианты... Жилья, хорошо ограждённого внутри и снаружи.

— Тогда случилось обидное стечение обстоятельств. Мы как раз тестировали новую защитную систему. Второй раз этот тип не пройдёт. А насчёт хорошего ограждения ты прав.

Тони достаёт наручники и, склонившись, преподносит их Локи так, как будто это обручальное кольцо. Два обручальных кольца.

Локи протягивает ему руки кротким, но царственным жестом невесты.

Они начинают смеяться одновременно. Все ещё смеясь, Тони защелкивает наручники на запястьях Локи и надевает тонкую цепочку на лодыжки.

— Домой в тюрьму, — криво улыбается Локи.

— Что делать, если ты не нажил себе другого дома. И другую жизнь.

— Я все ещё жив.

— Ты хочешь что-то рассказать мне о своей другой жизни? Что-то, чему я поверю? — догадывается Тони.

— Теперь можно. Я закончил раунд. Кое-что я запер в прошлом, а с остальным придётся начать заново. Но мне опять придётся рассказывать вещи, в которые тебе трудно будет поверить. Даже Тор не справился.

— Тут важна процедура. Я придумал, что делать с твоей неотразимой неубедительностью.

— Надеюсь, не иголки под ногти?

— В том-то и дело. Экологичный способ.

Тони пристегивает Локи к себе и поднимается в воздух.

*

— Прости, но я очень давно не ел, — когда Локи падает на зубоврачебного вида кушетку в подвальной лаборатории, он чувствует, как все древние властители человека — от голода до страха — вонзают в него кривые зубы.

— Вообще препарат безопасен, но побочка случается. Может стошнить, — озабоченно говорит Тони, — Ну, на, перекуси.

Он бросает Локи протеиновый батончик. Очевидно, Тони многого не договаривает о свойствах нового препарата, но Локи доверяет ему в кредит.

— Разденься догола. Камеры будут фиксировать язык твоего тела. Кое-что прицепим...

— Все время приходится раздеваться, чтобы поговорить о важном. Так это войдет в привычку.

— Ну, если это будет худшая из твоих привычек...

Тони смешивает бесцветные жидкости из флаконов, отмеченных цветными бумажками:

— Понимаешь, люди всегда хотели от детекторов лжи не того. Не так важно знать, считает ли человек правдой то, что говорит. Не зависимо от того, насколько точно и даже насколько искренне ты пытаешься рассказать мне свою историю или ответить на мои вопросы, я обычно не вижу, как именно твоя история становится такой. Я могу только реконструировать и попадаю в плен проекций или остаюсь в кругу самого общего и тривиального знания. А этот препарат выворачивает процесс рассказывания наизнанку. Он высвобождает главное человеческое желание ¬¬– рассказывать, снимая все внутренние ограничения, страхи, желание обратной связи. Такая речь не решает никаких внешних задач и отвечает на задаваемые вопросы только попутно. Поэтому спецслужбы, связанные наивным утилитаризмом, не понимали ее ценности. А я понял. Конечно я не увижу того, что видишь ты. Но я увижу, что ты пытаешься сделать с тем, что сам видишь.

— Интересно. Потом покажешь мне запись?

Тони смотрит на него с сомнением:

— А ты не боишься? Это ведь полное разоблачение, как будто кожу сняли. Все навыворот. Я-то всего не пойму, а ты поймёшь то, что тебе не понравится.

— Я носил своё зло вместо лица. Может быть, с изнанки я гораздо привлекательнее.

Тони хмыкает и набирает жидкость в шприц. Он действует уверенно, но все же видно, что у него другая специализация:

— Не зло. Отсутствие.


— Да, на это я бы посмотрел. А процесс обратим? Человек вообще надевает себя обратно, после того как его вывернули наизнанку?

— Испытуемые проходили тесты до и после приема. Никаких изменений. Они конечно и до того умом не блистали. Смертники...

Локи дергается.

Тони поднимает бровь:

— Ну, Локи, не тебе упрекать меня в моральной неразборчивости. Естественно, мы брали только добровольцев, а им, естественно, хотелось ещё пожить. Одному в итоге удалось отменить приговор. Я похлопотал.

Старк довольно ловко вонзает шприц в вену. Локи чувствует озноб. Горячая и одновременно холодная струя поднимается по руке все выше, доходит до горла, потом накрывает целиком.

— Рассказывай, Шахерезада.


**

Локи ещё помнит сквозь туман, как Тони сказал:

— ... Давай все же разберёмся с этим чертовым камнем... ещё укольчик.

Потом он теряет нить и идёт ко дну.

Иногда злой крючок выдергивает его наверх, но он не может удержаться на режущей поверхности и падает на дно. Он ляжет здесь на камне под толщей преломляющей свет воды, пусть она раздавит его, он будет плоский как рыбы, два глаза переедут на бок, их не выжжет это зелёное мерцание. Он видит свою синюю руку с лиловыми венами — нам синим страшен прямой яростный свет. Рука становится морскою звездой, кто-то хватает ее и подносит к жгучему солнцу, жгучая пена идёт изо рта пожалуйста пожалуйста детское бессильное слово оно не поможет никогда не помогало где же вся твоя сила у меня нет...


— Мы не знаем, какую кровь ему перелить. На Земле нет ее аналогов.

— Синтезируйте его кровь!

— Мистер Старк, вы уже попробовали себя в экспериментальной медицине. По крайней мере, удержитесь от безумных советов!

— Вы правы, доктор, но я вас уволю. За препирательства. Уволю с золотым парашютом, если вы его спасёте.

— Тони, я согласен с доктором Штайном. Меня ты тоже уволишь?

— Тебя уволишь, Брюс, как же.

— Надо позвать Тора. Все же он ближайший родственник.

— Не сейчас! Я знаю, что будет. Он выведет из строя аппаратуру и мы погубим Локи окончательно.

— Тто-ор, — хрипит тот, кто почти не помнит себя, — Тор...


— Он пришёл в себя?!

— Что он сказал?

— Да вызови ты, наконец, Тора!


Он опять погружается, между водой и воздухом полоса боли, воздухом стало невозможно дышать — меня переделали так, чтобы я мог, но я не справляюсь больше, я правда больше не могу прости меня папа я не гожусь я синее чудовище отпусти меня брось меня на дно, я не выдержу вашего солнца.

Кто-то тянет сеть. Огромный светлый — не мучай меня! — он останавливается, он оставляет в воде, ... этот свет, доходящий сквозь толщу — его свет, я могу смотреть, я могу видеть тебя...

— Тор, — шипит тот, кто почти не имеет голоса, — Тор...

— Это я, — говорит большой светлый человек, — Локи, я с тобой.

*

— Уж не знаю, что и помогло. Может, очистка крови, а может, рука Тора.

— Да уж, рука бога, в строгом смысле слова. Тор, пойди отдохни.

— Тони, не говори со мной сейчас. Я потеряю концентрацию. Нанесу тебе большой финансовый и моральный ущерб.

— Вспомни, что ты сам недавно с ним сделал.

— Заткнись!

*

...Он открывает глаза. Перед глазами торчит длинный стебель капельницы. Но он чувствует: движение крови имеет другой источник, его можно проследить физически — стыковка и шлюз там, где его пальцы впились в чужую горячую ладонь. Ее хозяин дремлет, опустив голову на другую руку, так что длинные светлые волосы свисают до колен.

— Это ты.

Белокурый просыпается и встряхивает головой:

— Локи... Как ты?

— Не знаю. Ты устал?

Сидящий вглядывается в его лицо, сдвинув брови. Понятно, что он устал и тревожится. Но Локи все ещё видит в этом лице отсвет изумрудной дали и говорит:

— Я так рад, что это ты.

Белокурый вздрагивает и судорожно жмёт на кнопку вызова.


Вбегает врач, следом приходит темный-с-бородкой, врач задаёт вопросы, с бородкой перебивает и задаёт свои, потом Белокурый, подпирающий стену, рявкает:

— Тони, заткнись!

— Уволю всех, — говорит Темный куда-то в потолок и затихает. Когда он молчит, у него виноватое выражение лица.

Локи дают пить какую-то дрянь и делают укол, имеющий неожиданно быстрое следствие: слова, наконец, сходятся с вещами, имена с образами, а Локи определяется с последовательностью требующих реакции событий:

— Сколько времени? Давно я здесь лежу? Где Стив?

— Спасибо, доктор Штайн, — торжественно говорит Старк, — вы можете нас оставить.

— Я не разрешаю деловых разговоров, — говорит врач, но его уже никто не слышит.

*

— Не очень помню, что именно ты искал во мне, но нашёл ли ты что-нибудь? — спрашивает Локи.

— Ты, правда, спускался к мертвым? ...Зачем я спрашиваю — во всяком случае, твой мозг в это верит... Одного не понимаю, когда ты совершаешь свои странствия, ты как шаман бросаешь своё тело на месте, откуда ушёл, да? Каким образом Бальдр вернул тебя на землю?

— Не знаю. Возможно, мертвый бог — самый сильный из богов. Или даже единственный настоящий.

— Сила в немощи совершается... — хмыкает Тони, — может быть, но откуда вам, скандинавским язычникам, это знать?

— Он сказал, что прощает меня. И я рассыпался в прах. Прощение трудно пережить. Но этот прах собрался заново, возможно потому, что у меня остались здесь дела. Надо вернуть Стива. И одновременно с этим надо решить проблему Таноса. Ты ведь понял про Таноса?

— Ну да, пытаясь пробраться сквозь твою историю, я искал насущное: что за гоблин среди бела дня заявился в мою башню, снес стену кулаком и раздавил людей как комаров. Он ищет Камень пространства, который упакован в тессеракт. Для этого ты ему и понадобился. Так?

— Не то чтобы он особенно привязан к тессеракту. Это начало. Камень проложит дорогу к остальным.

— А к нему проложишь дорогу ты?

— Танос так думает. Находясь в его обществе, я не мог всерьёз проверить эту гипотезу.

— Ты сказал, Танос нашёл тебя среди миров, именно потому что ты был помечен камнем. Потом ты вдруг вспомнил о последнем Рагнареке, и всплыла какая-то каменная чешуя... живая могила — твои слова. Я сделал таймкоды. И тут мы зашли в тупик. Смотри.

Старк включает запись. Тор, наклонявшийся, чтобы наблюдать экран маленького ноутбука, почему-то вздрагивает и отводит глаза, увидев на экране — ах, да — обнаженное тело Локи.

«— Мы не могли победить Хель. Я никогда не одерживал побед, у которых был шанс, но пережил безнадёжную победу. Мы победили, потому что избавились от надежды, мы обрушили собственный мир, уничтожили ужасное... Ты узнаешь ужасное, когда увидишь его. Оно не имеет второй стороны. Так я понял, что не гожусь в злодеи, хотя и прошёл кастинг. Я знал, что мы не выдержим, когда она захочет взять все. Значит, всё должно погибнуть вместе с нами, и я пошёл ... забыл... Тони,... о чем мы говорили?

— О Таносе, но ты почему-то вспомнил Хель. Они похожи?


— Танос не сидел тысячу лет под замком и спокойней относится ко времени. Он слишком любит свои медленные пустынные мысли, и когда эти мысли наталкиваются на какую-нибудь маленькую запятую, он стирает ее. Но Танос делается все быстрее. С камнями он будет неудержим.


— Значит, ни при каких условиях мы не можем обменять Стива на камень?


— Он врос в каменную чешую, его все равно что нет. Камень - живая могила камня. А если и станет мертвой, не будет худшей могилой.


— Могила камня? О чем ты?


— Не знаю... цели Таноса настолько нелепы, даже смехотворны, что не веришь в его силу, и только когда наталкиваешься на эту величественную каменную непроницаемую бесчувственную глупость, соединённую с проницательностью, стратегической мощью и магическим даром, тогда понимаешь, что ему достанется все. Он неуязвим.


— Так, Локи, давай все же разберёмся с этим чертовым камнем... ещё укольчик».

Тони выключает видео:

— Дальше не интересно ... Тор, не смотри на меня так.

— Каменная чешуя... — повторяет Локи, — она же — живая могила. Почему эти малоизысканные кеннинги пришли мне в голову при мысли о Таносе?

— Ты как будто не мог сказать прямо. Это странно, потому что препарат уничтожает зазор между сознательной речью и бессознательной.

— Цензура бессознательного поддается корректировке. Меня отталкивал какой-то невидимый мне предмет. Слишком заметно отталкивал — так бывает, когда на человека не слишком аккуратно наложили заклятье забвения. Если все работает правильно, рассказ начнет искривляться заранее, так что ни слушатель, ни автор не почувствуют неровности. А здесь мы споткнулись о невидимый камень преткновения... опять камень...И тогда я перехожу к Рагнареку. Что я сделал в безнадежном положении... Трудно вспомнить, с тех пор маловато было небезнадежных положений.

— Каменная чешуя... — вдруг говорит Тор, — Похоже на Корга.

— При чем здесь Корг? Корг... — Локи застывает, — Не может быть... Один всеотец...

— Что?

— О чем я думал в безнадёжной ситуации? О том, чтобы в руки Хель не попал тессеракт. Я же шёл за ним! Что у меня было под рукой? Наш каменный друг, нечувствительный к излучениям. Я рассек ему бок, сунул камень между его булыжниками, заживил рану и наспех наложил заклятие забвения. Но я тоже мог попасть в руки к Хель, поэтому я заклял самого себя! И тебя, видимо, тоже, раз ты меня о нем не спрашивал. Тор — ты алмаз...

— Знаю, неограненый, — ухмыляется Тор

— Вызываем каменного друга на рентген, — встаёт Тони.

— Лучше отправить рентген к нему. И не надо никаких изменений. Корг — просто идеальный саркофаг для тессеракта, если уж Танос его не почуял.

— И как нам вытащить Стива?

— Теперь думать об этом будет чуть легче, — Локи падает на подушку.

— Может, хватит с тебя на сегодня? — спрашивает Тор.

— Я хочу видеть Бальдри.

— Сейчас позвоню няне.

— Нет. Не в палате. Я пойду сам. Тони, ты теперь знаешь меня так, как я сам себя не знаю. Разрешишь мне ходить без наручников?


— Да, конечно. Хотя тебе идёт, — хмуро улыбается Старк, — Я так понимаю, наступил формальный момент для извинений. Локи, я перегнул палку с дозировкой. Прости. Но я не мог тебя не проверить. Груз ответственности — такой груз, который схлопывает любое доверие. А уж если доверия не было и не могло быть... Локи, ты ведь меня понимаешь? Я и сейчас тебе не доверяю. Но я рад, что ты с нами.

— Понимаю. Мне не доверяет никто, я не доверяю ничему. Никаким мировым законам. А уж себе и подавно. Я бросаю кости и надеюсь, что мною сыграет случай, который милосерднее человека.

— Если не предавать чужое доверие, будет полегче, — не выдерживает Тор.

— Наверно ты прав. Не знаю только, как применить твою мудрость. Мог ли я предать то, чего не было? Если мне и тому, кто спит рядом, снятся разные сны, кто должен перестать грезить? А если это были не сны? А может быть, никто никогда не верит чужому слову, люди просто разделяют общие иллюзии?

— Ладно, мне пора, — торопливо говорит Тони и уходит.

Тор смотрит на Локи и зачем-то ищет ответ на риторические вопросы:

— Значит, это я виноват в том, что ты сделал?

— Нет. В том, что я сделал, виноват я. Ты спас мне жизнь. Спасибо.

— Когда?

— Когда держал меня за руку.

Локи закрывает глаза, и Тор вдруг видит как он исхудал. Невозможно поверить, что они когда-то дрались на радужном мосту и Тор едва победил.

Локи открывает глаза, щелкает пальцами и оказывается одет в камзол с изумрудным отливом. Серо-бледный изможденный человек в больничной рубахе вдруг превращается в бога с царственной осанкой: отражением солнца во льду сияют глаза, локоны блещут чёрным лаком. Тор чувствует дыхание, так ему памятное — холодный и чистый воздух вершин Асгарда.

Локи улыбается ему своей дарящей улыбкой. Тора сражает радость, которую он комкает и отбрасывает прочь. Слишком дорого она обходилась в прошлом.

— Это правда, — Тор рисует рукой в воздухе, — или блестящая видимость?

— Правда, на которую не хватает средств, превращается в видимость.

— Ты вырядился как на свидание.

— Фактически, на первое.

— О чем ты вообще думал в пубертатный период?

— Ты же знаешь, о мировом господстве.

— Локи, она может тебя и не вспомнить. У младенцев короткая память.

— Я выкрутил яркость, чтобы понравиться ей заново.

*

Но она вспомнила.

— Бальдри, — зовет Локи и садится на пол.

Бальдри делает шаг вперёд, падает, но не тратя времени на плач, ползёт к Локи. Она хватает его за длинные пряди, упирается и встаёт. Они оба говорят что-то невразумительное и, видимо, понимают друг друга. Бальдри дёргает изумрудную серьгу в его ухе, с невинным намерением оставить ее вместе с ухом себе. Локи подхватывает Бальдри и целует в золотую поросль на макушке.



— Миссис Беггинс, позвольте вам представить Локи... Одинсона. Он тоже родитель Бальдри.


Миссис Беггинс медленно поднимает брови, потом опускает их:


— Ээ...Ваш супруг?


— Мой брат.


— Приемный, — добавляет Локи.


— Боюсь, я не совсем поняла...


— Он ее ... как бы это объяснить... родил. Локи у нас на переднем крае науки и даже по ту ее сторону, время от времени совершает чудеса, насилует природу, ох, извините...


— Инцест, флюидность биологического пола, молнии из рукава — для людей это, возможно, чуточку слишком, а для богов — давняя традиция, — поясняет Локи с любезной улыбкой.


Брови миссис Беггинс совершают то же путешествие в более быстром темпе.


— Миссис Беггинс, я так рад познакомиться с вами, — все лучезарней улыбается Локи, — Много о вас слышал. Спасибо за ваш труд и надеюсь, скоро вам станет легче. Я собираюсь вернуться к полноценной родительской жизни.


— Вы были в отъезде? — вежливо спрашивает миссис Беггинс.


— В тюрьме, в космосе, в мире мертвых, в больничной палате — отвечает Тор.


— Но сейчас у меня образовалось несколько свободных часов, и вы можете отдохнуть, — завершает Локи.


— Авау! — кричит Бальдри, потрясая добытой сережкой, и щедро предлагает ее Тору.




Тор сначала думает уйти вслед за миссис Беггинс, но падает в кресло, да так и не может подняться. Все же он сутки просидел, держа Локи за руку. Сквозь дремоту он наблюдает, как Локи и Бальдри проводят время на ковре. Им определенно хорошо вместе. Иногда кажется, что Локи примешивает к общению немного магии, а может и Бальдри, сама не зная того, содействует ему. Все же она дитя Локи, хотя породой и в Одина. Мозг постепенно деревенеет, и от этого перестаёт быть больно, остаётся только покой и странная легкость.


Когда он просыпается, Бальдри спит на ковре среди игрушек, накрытая пледом. Локи тоже спит, прислонившись к креслу Тора. Темная голова легко касается его колена. Тор не может и не хочет пошевелиться. Как будто кто-то выключил время для них троих. А потом этот кто-то его включит.


Локи откидывает голову и его неожиданно темные в сумерках глаза снизу утыкаются в лицо Тора.



— Я хотел, чтобы Бальдри была инкарнацией Бальдра. Говоря высокопарно, я намеревался дать миру новое начало. Если рассказывать ту же историю в логике подозрения, я надеялся похоронить свои грехи вместе с общим прошлым. Но грехи остались моими. А Бальдри — твоей дочерью.


Некоторые вещи все равно тяжко слышать. Тор спрашивает сквозь зубы:

— И какая из версий верна?


— Не знаю, может быть, третья, четвёртая, или пятая, ещё не рассказанная. Одна будет про одиночество и потерю прежних путей, другая про веру, которая опережает реальность и искажает ее, а последняя — про идиота, который создал лучшее, что у него есть и погубил лучшее, что у него было. А самая страшная из историй, где он губит то, лучше чего не бывает, уже рассказана.


— Выбери одну, чтобы ей можно было поверить.


Локи усмехается:


— Специально отобранная правда — наилучшая из неправд. Тебе нужна такая?

— Мне ничего не нужно. Забудь.


— Тебе нужно, чтобы я сказал, что я виноват. Что, то что я сделал отвратительно. Что ты вправе меня ненавидеть. Это так. Я могу повторять это вновь и вновь. Ты вправе, а я не прав. Но если бы я был прав, у нас не было бы Бальдри. И может быть, я не спустился бы в мир мертвых и не остановил одно ржавое колесо...

— Я думал, ты бросил меня ради кого-то другого, вернее, ради другой. В конце концов, я с этим смирился. А ты сделал это ради мистических опытов с моим ребёнком. Ты заранее отнял ее у меня. И все ещё считаешь это оправданием.

— Я хотел тебе рассказать. Позже. Но сначала ты бежал от меня как от чумы. А потом... это делалось все тяжелее. Я откладывал и опоздал.


— Я должен был обеспечить тебе радостную встречу? Облегчить тебе жизнь? После того, как ты исчез, даже записки не оставив?


Тор встаёт так быстро, что Локи едва успевает отодвинуться, хватает его за рукав и тащит в спальню.


Он толкает Локи на кровать и запирает дверь.


Локи смотрит на него с недоумением. Тор предпочёл бы более сильные чувства.


— Узнаешь эту постель? Мы спали на ней несколько месяцев. Иногда, обнявшись. Помнишь? Не буду спрашивать, что ты чувствовал при этом — мне достаточно унижений. Но хотя бы вчуже, не примеряя на себя, ты можешь понять, что я страдал? Я такая огромная мускулистая скотина, что невозможно в это поверить, да?


— Я не так высоко ценю своё общество. Я не только не хотел тебе боли, я думал, что освобождаю тебя от ненужного бремени. Ты считал все, что я говорю, игрой моего беспокойного ума и был не совсем не прав - эти призраки явились по мою душу, не по твою.

— Тебе являлись не призраки, а твоя любимая мысль: как бы изменить неизменяемое. Может быть, на этот раз ты достиг успеха. Поздравляю. Но и тогда, когда тебе нравилось быть злодеем, и сейчас, когда тебе нравится совсем другое, ты действуешь так, как будто ты единственный настоящий человек в девяти мирах. А ты ведь просто ...совсем иное существо. Один ничего не смог в тебе исправить. Ты убил своего настоящего отца, чтобы доказать, что ты лучший сын приемного — только уроду, монстру могло придти в голову такое доказательство!


Локи сжимает ладонями виски, и Тор понимает, что смог его задеть — не понятно чем, ведь он повторил слова, которые слышал от самого Локи. Но в этом есть какая-то желчная, свербящая радость и он продолжает:

— Мы не знаем, что в Бальдри — от тебя. Может, она подрастёт и решит, что твоя печень отлично подходит для жертвоприношения. Надеюсь, что нет. Но, в конце концов, она начнёт задавать вопросы. Тебе будет тяжело на них отвечать.


Локи, наконец, поднимает голову:

— Не знаю, помнишь ли ты, после коронации я поцеловал тебе руку.


— И сказал, что никогда не будешь моим подданным.


— А ещё, что никогда не смогу тебя предать. Это была клятва.


— Видимо, это была очень обтекаемая и подвижная во все стороны клятва.


— Если я ее нарушил, ты можешь меня наказать. Я в твоей власти. Только подожди, пока мы закончим с Таносом.

Локи выходит из спальни. Он склоняется над Бальдри, жадно вдыхает ее дыхание и выскальзывает за дверь.


*
Продолжение следует

@темы: фанфик, Мстители, Локи

---

Новое рождение - 3

Локи прижимает к себе Бальдри, она хватает его за нос и говорит что-то важное, но неразборчивое, потом стены комнаты падают, за ними стоит неисчислимое множество существ, которым невозможно посмотреть в лицо. «Я должен возглавить мертвецов» вспоминает Локи и его накрывает тоска. Бальдри одна живая среди мертвых, они сделают ее мертвой, если это поймут. Он течёт, подхваченный серым морем мертвых, вперёд, он ищет развилки или щели, чтобы ускользнуть, но вокруг только безнадежно плоский простор никуда не идущей дали. Все движется все стоит все движется и стоит быстрее и быстрее. Локи теряет ориентацию. Тут он понимает, что его руки пусты. Сердце сжимается, он шарит по карманам: должен же где-то быть тайник, в который провалится целый мир, но там одни табачные крошки... Ее нет. Он потерял ее. Он упустил Бальдри, ее больше не будет и ничего не будет...

Он бьется и рыдает, он умоляет кого-то все исправить и открутить назад, но этого кого-то не существует.

Локи вскакивает на постели, хватая сердце руками. Слезы холодными руслами прорезают лицо. Он сползает на пол и нетвердым шагом идёт в ванную, чтобы иметь право застонать.

Он сидит, положив голову на железную раковину. Сейчас у Локи нет ни мыслей, ни утешений, ни иллюзий, которые он создал бы для кого-то другого.

В дверь толкают. Потом он слышит громкий шёпот:

— С тобой все в порядке?

— Все так, как должно быть, — отвечает он, сдавив горло, — спи.

Этот сон напомнил ему о том, как именно все должно быть. Где бы он ни был теперь, что бы не делал, он шаг за шагом продвигается или к концу, или к тому, что его отменит.

*

В обществе Таноса Локи решает две противоположных задачи: понять, где сейчас камень и затормозить процесс его поиска. Пока не решается ни одна, так что можно считать, что умеренный прогресс достигнут в обоих направлениях. Так бы он отчитывался какому-нибудь начальству, если бы согласился его иметь, но Таноса этим надолго не успокоишь.

Пока Локи играет с неизвестностью, Стив бродит по кораблю, проверяет интеллектуальные способности роботов и перебрасывается словечком с Небулой, приемной дочерью Таноса, которая не в восторге от Локи. Но кажется, и Стив тоже от него не в восторге.
Локи физически чувствует дыры в коммуникации, которые после их разрыва нечем латать. Они живут в одной каюте, рассчитанной на титана. Они спят на огромной квадратной кровати. Стив ведёт себя ... достойно — да и кем надо быть, чтобы вынудить Стива вести себя недостойно. Как-то Локи кладёт руку Стиву на плечо. Стив молча ложится на пол. На секунду Локи чувствует себя задетым. Потом вспоминает, чем и насколько задет Стив. Для Стива он враг, освобождённый из заключения другим врагом и прихвативший его с собой на всякий случай. Локи обычно не ожидает от своих контрагентов доверия, и привык действовать так, чтобы оно и не требовалось. Но сейчас ему не на что опереться кроме той единственной вещи, которой у Стива для него больше нет.


*

— Похоже, Танос считает, что я — вроде компаса, указывающего на камень, — говорит Локи в ухо Стиву под привычный шум воды.

— А на самом деле?

— Не знаю, что и думать. Если бы я заметил такое в своё время, у вас было бы больше проблем. Может, это просто часть его бреда, но у сильных магов бред иногда изменяет близлежащие слои реальности. Не так конечно, чтобы реальность подчинилась фантазму. Иначе во всех битвах побеждали бы сумасшедшие. Но появляется зона интерференции, в которой невозможно отделить то, что есть, от его преображения в мощном сознании.

— Разве только у магов так? Ты поживи с людьми...

— Люди берут массой. А тут достаточно одного заблудившегося ума. Видишь ли, Танос может использовать для установления связи с камнем меня, или какой-нибудь другой предмет или существо. Я же не единственный его трогал. Но я удобен ему как разумный и хорошо настроенный прибор. Сейчас я должен этот прибор отключить. Уйти в себя.

— Как?

— Тебе не надо это знать. Пока я буду в нетях, Танос, вероятно, захочет покопаться у тебя в мозгах. Подменить себя ты не сможешь. Никто не может просто выбросить себя за дверь. Но ты можешь показать ему правду...

На последнем слове голос Локи меняется. Он приникает к Стиву, оплетает его ногами и руками, присасывается губами к его губам. Он как будто просачивается сквозь поры, он открывает свои. Он не присваивает другое существо и не открывает его тайны — сейчас и Стив, и он сам далеко на обочине себя самих, твёрдая почва исчезает под приливом вечных подземных вод, они погружаются, погружаются, и Локи чувствует, что уже почти способен дышать в этой воде, но этого почти не хватит, чтобы остаться, и точно не хватит на них двоих; так и надо, ведь он погружался, чтобы всплыть, но что, если когда-нибудь...
Со вкусом когда-нибудь на губах он всплывает, и чувствует, как по его лицу текут тепловатые потоки здешней воды.

Стив ловит губами воздух, закашливается, глотает воду и захлебывается, Локи бьет его по спине и обнимает одновременно.

Стив смотрит ему в глаза и шепчет по-настоящему удивленно:

— Ты ведь... чудовище.

— Да.

— И как тебе с этим живётся?

— Спроси у Халка.

— Брюс — прекрасный человек, а Халк мне не ответит.

— Ну а мне повезло сформировать целостную личность. Несколько противоречивую, но рабочую, — улыбается Локи.

— Тебе нравится... эта личность?

— Если и не нравится, ты думаешь, я могу запросто поменять ее на другую? Нет, но я могу делать разные занятные вещи, используя то, что есть.

— Занятные?

— И даже полезные, поверь мне.

— Я не уверен, что человек, который всегда лжёт, может отличить полезные вещи от неполезных.

— Моя репутация мне определенно мешает. Ложь - это очень затратное решение, за него дорого платишь. Поэтому я лгу меньше, чем остальные. Вспомни, я оторвался от тебя только для того, чтобы тебе не лгать. Наверно, это было глупо.

Стив вздрагивает:

— Глупо?..

— Не лгать — не значит говорить правду. А быть неубедительным хуже, чем быть лжецом.

— Ты сказал, перед тем как... впиться в меня, что вот это вот — будет правдой?

— То, что ты почувствовал — правда. И Танос увидит именно это.

— То есть это правда для Таноса. Хорошо.

— Это правда для тебя. Я не лгал тебе, когда мы были вместе. Я не лгу тебе сейчас. Я не враг тебе, Стив. Я на твоей стороне, — говорит Локи и как никогда чувствует странное бессилие того, что люди называют искренностью.

Стив упирается в него своими непреклонными глазами:

— Я знаю, что ты не лгал... в ту ночь, когда вернул меня на землю. Спасибо тебе за ту ясность, и хорошо, что мы покончили с этим. У меня нет способов узнать, лжёшь ли ты сейчас, но это и не важно. Выбор обычно приходится делать в условиях недостатка данных. Сейчас мы — союзники. Все?


Локи вдруг хочется сбросить со стола фигуры, которыми они сейчас обменялись, но партия закончена и закончена хорошо для всех, не стоит хватать партнера за галстук. Тем более, что никакого галстука на партнере нет.

Поэтому он просто приникает к его мускулистой груди и целует место, откуда растёт красивая шея. Стив отталкивает его и сам ударяется спиной о близкую стену.

Он возбуждён, и покраснел от того, что возбуждён.

— Извини, — говорит Локи, выключает воду и выходит из душа.

*

Ему нужно пройти мимо того места. Путь уже проложен и заблудиться трудно, но есть места, которые никто никогда не захочет навестить. Ум делает их невидимыми, и только содрогание сердца указывает на опасный поворот — однако именно его и надо выбрать. Он много раз подходил к нему и каждый раз падал.

Возвращаясь в прошлое, он идет не только своему пути, но и по пути Одина, который каждый раз терпел поражение и каждый раз начинал сначала, и более того, сумел превратить последовательность поражений в устройство мира. Один мёртв, всецело и до конца, и никто не может рассказать правды о гибели мира и его новом рождении. Да и разве творец знает правду о своём творении? Один мёртв, но призрачное бытие прошлого мира никуда не исчезло, и будущее все ещё принадлежит мертвым — тем, которые не нашли покоя, потому что зло, причинённое ими, или зло, причинённое им, были непомерно велики.

Один назвал его Локи — его, жалкого карлика, оставленного умирать. Потому что сразу узнал в этом младенце своего побратима, того, кто принёс ему драгоценные дары и убил прекраснейшего из его сыновей, того, кого он сам не мог убить своей рукой? Или Один сам каким-то образом, (о, теперь, Локи может многое предположить...) вновь вызвал к жизни это существо, желая исправить историю, которая тем или иным способом ведёт к общей гибели? Нет, важно не это.

Один хотел попробовать иначе. Можно ли сказать, что это иначе не удалось? Огромная тяжелая повозка, разваливаясь на ходу, вышла из колеи. Рагнарек пошёл не по правилам. Локи не возглавил армию мертвых, но защищал живых. Им с Тором удалось остановить гибель девяти миров, отдав свой. Но мертвые, умершие не доблестной и не вольной смертью все прибывают, и Локи многих отправил в этот нарастающий поток, опрокидывающий все временные постройки, поток, который унаследует всякую землю.

Идя в след мыслям Одина (или мыслям об Одине) и собственной расдвигающейся памяти, он проходит долину, ведущую все ближе к его дурной вечности.

Вот это место. Еще ни разу он не смог пройти дальше. Эта пещера, куда они привели его-не его-прежнего его — пещера, где он должен расплатиться за свою свободу, за ее неукротимую силу и неукротимое зло. Вот, со связанными руками, стоят его дети: Нарви и Вали. Локи смотрит в лицо Нарви, смотрит в лицо Вали — он больше никогда не увидит их, и даже если это никогда повторится тысячу раз, оно останется тем же никогда. Сейчас один из них потеряет своё лицо, а другой потеряет его на миг позже. Он не сможет это забыть и поэтому он выйдет на битву со стороны мертвых — сколько раз это было и сколько раз должно совершиться ещё? Среди тех, кто убьет его детей, Тор — тот прежний Тор, о котором нынешний ничего не помнит, и хорошо, что не помнит. Но у Локи долгая память, она и привела его в щель времени, из которой идёт тяжёлый, лишающий разума дух. Они говорят «смотри», и он смотрит, как юное тело Нарви разрывает звериный хребет, как тусклеют его голубые глаза и омерзительная пасть навсегда отбирает у него слова, как он погружает клыки в своего брата, и последний крик Вали смешивается с тоскливым воем лишенной слов твари, когда она уходит в чёрную дыру.

А потом ему в глаза льётся жидкий огонь, Локи кричит, раздираемый этим огнём и просит только, чтобы он выжег навсегда глаза, видевшие то, что они видели. Но зрение впилось в него как этот ядовитый поток.

Он глотает жгучие капли, падающие на лицо и сам становится ядом, становится огнём. Сейчас, когда он видел муку своих детей и муку Сегюн, видевшей муку своих детей, он должен разорвать оковы. Локи прожигает кровавую пуповину из плоти сына, которой они привязали его. Сейчас он страшнее всех в девяти мирах. Он пробивает тесный потолок пещеры. Он может начать Рагнарек. Небо рухнет, когда он порвёт Биврёст как пеструю ленту...

Сейчас.
Локи встаёт и протягивает обугленные руки к серому безвидному небу. Он кричит:

— Я не поведу мертвецов! Я хочу пустить эту реку вспять и отказываюсь от мщения!

Он стоит и ждёт ответа, не уверенный, что ответ вообще возможен.

Локи слышит треск камней за спиной. Потом нарастающий шум, как будто ураган приближается к нему со спины. Этот шум внезапно стихает.

Далекий голос говорит:

— Иди.

Ледяной ветер охватывает Локи и бросает в бездну, разверзшуюся сразу со всех сторон. Он падает в темное и глухое место. Локи лежит, не имея сил поднять голову, не думая ни о чем, потеряв счёт времени. Наконец, он открывает свинцовые глаза. Где-то вдали мреет слабое сияние, похожее на те иллюзии, которые глаз сам создаёт себе в полной темноте. Все же Локи встаёт и идёт ему навстречу.

Он проходит сквозь узкий проход и упирается в его источник. Посреди тьмы парит обнаженное белое тело, испускающее какой-то бессильный, не одолевающий тьму, но и недолеваемый тьмой свет. Это тело лежит на воздухе так, как лежат статуи умерших на старинных надгробиях, но оно прекрасней любой статуи, которую могла бы выточить грубая человеческая рука.

Локи подходит к нему и падает на колени.

— Прости, — говорит Локи вместо «здравствуй».

— Здравствуй, Локи, — отвечает голос, легкий как дуновение ветра.

— Ты узнал меня? — спрашивает Локи. Быстрота мысли вдруг отказывает ему.

— Я всех узнаю.

— Ты... Это всегда так? — вопрос ещё более бестолковый, но собеседник понимает его.

— Иногда мне кажется, я мог бы встать, но это настолько не важно, что я не встаю. Все не важно. Это и есть смерть, Локи.

— Ты больше не можешь сделать неважное важным?

— Да.

— Я пришёл, чтобы... Я хочу все исправить.

После долгого молчания он слышит очень тихий шелест и не сразу понимает, что это смех.

— Зачем ты убил меня, Локи?

Локи едва не отвечает: «Это не я». Это и правда был предыдущий Локи, но опустившись на самое дно своего рока, не будешь ребячески ныть, что тебе выдали чужой номерок. А хуже всего то, что Локи может извлечь из дальних углов самого себя воспоминание, почему тот не-совсем-он пожелал убить самого светлого из богов:

— Ты как будто выиграл в игре, в которой все обречены проиграть, так что проигрыш и не считается таковым. Ты был непричастен никакому злу. Твой отец Один умел справляться со своим злом, но я знал, что это за зло и как ему тяжело с ним. Твоя мать Фригг, может быть, справлялась лучше, но и сил у ее зла было меньше. А мне зло вовсе не казалось преградой, а только орудием. Я умел им пользоваться. Но ты был обещанием, которое никто никогда не исполнит, вратами, в которые никто не войдёт. Ты был непроницаем, пока моя мысль не нашла трещину в твоей золотой скорлупе. Только одно зло пятнало тебя — твоя смертность. И оно притянуло меня, как вино — пьяницу. Я не мог не испытать тебя на прочность. И ты не выдержал, Бальдр. Ты был лучшим, что есть во вселенной, и это лучшее не устояло перед веточкой омелы. Я пробил дыру и мир начал тонуть.

— Этого ты не ожидал... в сущности, странная причина для конца мира...

— Я видел лучшее, что можно увидеть. Я знал, что оно — лучшее. И я уничтожил его, потому что мог. Разве то, что красота не способна выдержать холодный и внимательный взгляд — не достаточная причина миру не быть?

— Тогда зачем ты пришёл?

— Потому что портить то, что боишься полюбить, — это бездарность космического масштаба. Я не умею просить прощения, и не думаю, что вправе его просить. Я принёс тебе свою повинную голову — вдруг она на что-нибудь сгодится.

— Это очень умная голова, наверно приятно иметь такую, но я давно уже обхожусь без обстановки.

Локи улыбается, но чувствует тесноту в сердце. Он не думал, что мертвые способны отшучиваться. И он понимает, что должен первым сказать то, чего не говорит Бальдр.

— Как я должен умереть, чтобы ты воскрес?

— Тебе достаточно было просто заплакать.

— Я был гордый ублюдок и не плакал на людях. Но я научился. Хочешь, теперь я нарыдаю целый океан?

— Спасибо. Но не все поправимо, и поэтому мы ещё отличаем истину от лжи, а да от нет. Мою жизнь нельзя обменять на твою смерть. И даже на твои драгоценные слёзы, Локи. ... Хорошо, что у меня нет искушений. Если бы я принял твоё предложение всерьёз, неужто ты бы согласился поменяться со мной местами?

— Да. Я бы выпустил тебя на поверхность, а потом позаботился о себе. Я был в изгнании, в магически укреплённой тюрьме, на десятке случайных планет, и каждый раз мой случай находил меня. Я достаточно маниакален, чтобы ждать и дождаться.

— Если бы ты оказался на моем месте, ты бы ничего не ждал. Не мог бы этого захотеть.

Когда Бальдр умолкает, уши закладывает чудовищная тишина места, в котором дышит только один из двоих.

Локи протягивает руку, чтобы прикоснуться к его руке, но нестерпимый холод вдруг скручивает пальцы. Смерть не подпускает его к Бальдру, или Бальдр не подпускает своего убийцу к себе?

Локи заходит с другой стороны:

— Но ведь ты должен воскреснуть после Рагнарека?

— Верить в то, что время идёт по кругу, и утомительно, и утешительно, правда? Но это не совсем так. Оно умирает, и ты чувствуешь это. Поэтому ты решил зачать новую жизнь. Такую, которой ещё не было. Ты не знал до конца, зачем идешь, но шёл сюда не ради меня, а ради неё.

— Ты знаешь... Значит, ты слышал мой призыв... тогда?

— Я не мог тебе ответить.

— А я не мог надеяться, что ты ответишь. Я шёл сюда ради неё, но я родил ее для того, чтобы прийти сюда. Я посвятил этого ребёнка тебе. Когда я расшатал свою природу, чтобы вывести ее из тупика, я вспомнил тебя, Бальдр. То непоправимое, что я сделал тогда, и то неслыханное, что пытался сделать сейчас, встало на одну линию, как становятся планеты. Все, что я искал, стрелкой компаса указало на свой полюс. Новая жизнь, вырванная у невозможности, требовала, чтобы я вернул все долги. Я старался, как мог, освобождая путь, но дорога оказалась долгой , а некоторые участки были почти непроходимы для меня. Я ничего не мог изменить в прошлом, только иногда — залечить раны и возместить не самый главный ущерб, но я двигался к точке, где возможно сделать бывшее небывшим, расцепить роковые сцепления, обновить время. Я шёл к тебе.

— Мертвые не знают будущего, но настоящее мы видим во всех подробностях, наверно потому, что ничем к нему не привязаны. Ты хочешь немыслимого, Локи, и иногда почти достигаешь его, но ты отводишь глаза от того, что прямо перед тобой. Я скажу тебе, что я вижу. Ты сотворил ребёнка, призывая мое имя, но от семени моего брата. Ты оторвался от своего солнца и отдал свою самую подвижную и самую уязвимую часть во власть солнцу Тора. Ты связал себя с ним. Ты делал то, чего пожелал, не беря в расчёт его волю, и вот теперь ты накрепко привязан к нему.

Локи стоит, скованный внезапной усталостью. Он должен был это знать. Собственно он почти знал это. Именно поэтому он бежал от Тора, именно поэтому он вернулся. Он пытался держаться на расстоянии, но это расстояние непредсказуемо изменялось. Он не нащупал безопасной дистанции. Ее не может быть с тем, перед кем ты виноват. Удар Тора чуть не убил Локи, хотя этому тычку было далеко до тех ударов, которыми они обменивались раньше. Но это пустяк, есть вещи и похуже...

— Ты думаешь... Ты видишь, что я не смогу расцепить эту связь? — спрашивает Локи.

— Я не знаю. Прими то, что есть. Ты связан с Тором. Тор — отец Бальдри. Бальдри — не искупление твоих преступлений, не увенчание твоих подвигов, не последняя ставка в космическом споре. Она рождена. Она отпущена в мир. Ее будущее уже разошлось с твоим. Ты им не владеешь.

— Я знаю это. Знаю с того момента, как она появилась на свет.

— Но ты не утратил веры в свой план?

— Я стою перед тобой, хотя и не верю этому. Не надо верить, чтобы сделать шаг в пустоту. Если веришь, пустоты нет.

— Тебе пора, Локи. Возвращайся домой. Пустота на поверхности не хуже пустоты в бездне.

— С чем я уйду от тебя, Бальдр?

— Может быть, ты ко мне ещё вернёшься... — говорит Бальдр, будто сам удивляясь своим словам.

— Бальдр ... — говорит Локи, сам не вполне понимая, что хочет сказать, и вновь тянется к белой узкой ладони. Ледяные пальцы утыкаются ему в лоб. Тончайший клинок вдруг пронзает мозг. Все делается ясным в такой нестерпимой степени, что вещи не выдерживают этой ясности и рассыпаются в алмазную крошку. Локи тоже рассыпается миллиардом разумных монад, но каждая монада слышит провожающие ее слова:

— Я прощаю тебя, Локи.




*
Продолжение следует

@темы: «Мстители», «Локи», фанфик

---

*
Новое рождение

Глава вторая



Утром они собираются в комнате, в которой одно из кресел прикручено к полу и снабжено элегантными захватами.


Все (не все, конечно — а те, кто уже по уши в этом мутном деле) — то есть Тор, Стив и Наташа, а также специально приглашённый Брюс Беннер — уже на месте, когда Тони вводит в комнату Локи. Со стороны могло бы показаться, что он за ним ухаживает — так ласково он сажает его в спецкресло и застегивает зажимы. Локи бледен, но спокоен. Не в первый раз под судом, думает Тор.

— А эти штучки, — говорит Тони голосом детского доктора, — электроды. В восьмой лаборатории разработали новый усовершенствованный тип детектора лжи. Вам будет интересно вместе.

Он сажает чёрные нашлепки на виски и запястья Локи.

— У тебя сегодня просто праздник какой-то, — улыбается Локи его энтузиазму.

— Момент, когда узнаешь что-то по-настоящему новое — лучше оргазма, правда?

— Правда, — соглашается Локи.

Тор мрачно смотрит в сторону.

— Итак, начнём, — объявляет Тони, — Жаль, у меня нет судебного молоточка. Было бы эффектно. Давайте быстро кокнем этот казус с отцовством, а потом обсудим кое-что посерьезней.

Тор вдруг начинает понимать, почему Старк многих раздражает.

— Сразу к делу... мы естественно сделаем все тесты. Так что нет никакого смысла лгать о сути дела. Но, как я уже сейчас могу предположить, медики не скажут нам, как это все оказалось возможно. Давайте зафиксируем позиции сторон: Локи, ты признаешь, что Тор — отец Бальдри?

— Признаю.

У Тора как будто раскалённые камни шевелятся внутри. Хотя он и не сомневался. Сегодня с утра он долго смотрел на Бальдри, и поражался, как мог сразу не узнать мощный лоб Одина, оттенок голубого, играющий на радужке, и царскую посадку глаз, но даже узнав — как мог он верить в какой-то магический импринтинг, проходивший сквозь Локи? С другой стороны, зная Локи, как мог он полностью отрицать невероятное? Именно так Локи и вносит в жизнь невыносимую сумятицу: ты веришь во что угодно потому, что не можешь верить ничему.

— Как произошло зачатие?

— Классическим способом.

— Я представлял его иначе.

— Тем не менее, это был секс.

— Тор, ты подтверждаешь факт... в общем, факт?

Тор уже ночью понял, что выпустив наружу свой гнев, он сделал неизбежным этот миг, позорный и смешной одновременно. Его тайна пустячная и совсем не мистическая, но все же невыносимо, что теперь он вынужден обсуждать это вот так.

— Да.

Краем глаза он замечает, что Стив опускает голову и сжимает губы. Он вообще моралист. Впрочем, не понятно, почему моралист питал такую слабость к Локи? Возможно, он думал, что Локи зачал непорочно?

— Локи, какое именно участие ты принимал в зачатии ребёнка? — переформулирует Тони.

— Прямое.

— ?

— Был принимающей стороной.

— Прости, но тебе нечем принимать.

— Да, это проблема. Не знаю, как и объяснить вам. Я спустился к андрогину, освободил свою лунарную половину, прикованную к солярной, — это удалось только потому, что лунарная у меня сильнее... Когда Анима лишилась своего солнца и осталась совершенно одна, она стала искать нового соединения, и мое желание ее увлекло...

— И что, твоя Анима создала тебе яйцеклетку? И матку заодно?

— Описать событие на языке мира, в котором оно невозможно — ещё одна проблема. Я не знаю, как соединить языки, но я знаю, как соединить миры. Вернее, я могу нащупать точки перехода.

— Я смотрю, ты не хочешь сотрудничать со следствием?

— Напротив, это единственное следствие, с которым я хочу сотрудничать. Я ведь и сам не знаю, что твои ученые обнаружат в анализе генов. Надо потратить жизнь на то, чтобы придумать эффективный перевод с языка митохондрий и теломеров на язык, который сам участвует в делании, и обратно. Мне некогда.

— Ладно, когда у нас будет полный результат, я натравлю на тебя биологов. Что ж, вернёмся к юридическим темам. Тор мог ожидать, что от вашей связи родится потомство? Ты говорил ему о своих планах?

— Нет.

— Почему?! — наконец, не выдерживает Тор.

И тут в первый раз он видит на лице Локи некий оттенок растерянности:

— Я не был уверен, что это получится. Что это вообще возможно для меня. Это была попытка с довольно шаткими средствами. Чудо, что она удалась.

— Но после того, как ты понял, что она удалась, ты пропал, — Тони сверяется с записями в блокноте, — не так ли?

— Да.

— Почему?

— Оказалось, для того, чтобы добраться до рождения, я должен... в общем, довольно много должен был сделать.

— Что? — спрашивает Тони с искренней заинтересованностью.

— Не думаю, что это может быть предметом судебного разбирательства, даже такого мило патриархального.

— В патриархальном суде тебя бы допрашивали не так, — Вдруг голос Тони обрастает стальной арматурой, — Локи, ты очень способный враг человечества. По крайней мере, был им. Если ты полагаешь, что когда Тор притащил тебя на землю и сказал «ребята, вот ваш новый товарищ», ребята заплакали и поклялись простить прошлое, ты ошибаешься. Ты не в камере пожизненного заключения, только потому, что я договорился о том, что ты на моем балансе. Это стоило мне некоторых ...усилий. Официально Локи не существует. Я отвечаю за тебя и могу убрать, если что-то пойдёт не так. Более того, я обязался это сделать. Естественно, я учел трудности, которые должны возникнуть у владельца такого сложного актива: ты у меня помечен самыми разными способами. Я был готов к неожиданностям: когда ты ушёл, я собирался следить за тем, что ты делаешь.

— И что же я делал? — с интересом спрашивает Локи.

— Не знаю! — Тони пожимает плечами с некоторым мимическим преувеличением, — Контакт пропадал. Иногда появлялся. Опять пропадал. Появлялся очень коротко, пропадал надолго. У меня есть график. А когда контакт пропадал, обнаруживались не просто помехи, но какие-то следы... как будто тени другого контакта, который ты поддерживаешь с неопознанным адресатом. Видишь ли, Локи, сейчас мне позарез необходимо узнать, куда и как ты пропадаешь, и не придёт ли к нам сквозь эту дырочку целый строй наших братьев по социальному дарвинизму. И я это узнаю.

— Подожди, Тони! Ты знал, что этот придурок жив и не сказал мне? — тяжёлым голосом уточняет Тор.

— Давай без молний! Ты бы только дёргался каждый день. Ровная меланхолия не так разрушительна для сердца.

— А как, Тони, ты вообще берёшься судить о чужом сердце? Выбирать для него вредное и полезное? — внезапно говорит Стив, — Ты думаешь, мы все тебе принадлежим?

— О, я ждал тебя, голос незапятнанной совести! Который странно слабеет и чувственно задыхается, встретив очередного убийцу со сложной судьбой! Такой вот сострадательный некоторыми местами герой!

От настоящего гнева Стив не краснеет. Он бледнеет. И поднимается с места.

— Хватит! — очень громко говорит Наташа, — Локи, как ты это делаешь? Споры распыляешь? Или боевой НЛП?

— Никаких спор не надо, — улыбается Локи, — Люди все делают сами, ты же видишь. Может быть, и я не бог лжи, а всего лишь ангел недоговоренности.

— Удовольствие от скандала близко коитальному, но для этого он должен быть коротким, — внезапно успокоившись, говорит Старк, — вернёмся к теме. Локи, изволь сказать, что ты делал, пока мы были лишены счастья тебя видеть.

— Скитался.

— Делал что?

— Боюсь, Тони, я не могу этого рассказать.

— Почему же?

— Потому же, почему я скрывал происхождение Бальдри, пока она сама его не предъявила. Я мало знаю про квантовую механику, но слышал, что наблюдатель влияет на события в микромире. В сфере моих интересов проблема наблюдателя ещё серьезнее. Магическое событие, пока оно не завершится, открыто для всех участников поля. Все, кто знают о нем, влияют на него. Со случайным вниманием ещё можно справиться. Но если слишком сильные человеческие страсти вмешаются в процесс, они его изменят. Поэтому тот, кто ждёт избавления от заклятия, молчит о своей тайне. И тот, кто заклинает, тоже молчит.

— То есть... если бы она не заискрила, я бы так ничего и не узнал? — спрашивает Тор со все возрастающей мрачностью.

— Пока она не заискрила, как ты выражаешься, я и сам не знал, что именно она от тебя унаследовала. И не пытался узнать. Я не менее опасный наблюдатель, чем любой из вас. И даже хуже — потому что я мог пожелать чего-нибудь, что вступило бы в схватку с ее природой. Дело мага — не бегать с палочкой, а ждать, пока посеянное зерно взойдёт.

— В этом и дело, Локи, — говорит Тони, — Не посеял ли ты зубы дракона? И я совершенно точно не могу ждать, пока они прорастут.

— То, что я делал, никак не угрожает Земле и ее обитателям. Даже наоборот. Клянусь.

— Чего стоят твои клятвы? До сих пор ты хотел и добивался только одного — власти. Есть ли что-что нибудь, что ты пощадил по пути?

— Так было. По крайней мере, так оно выглядело. После гибели Асгарда мои желания изменились.

— Я не обладаю способностью читать в твоей душе, Локи. Ты должен что-то дать мне. Что-то весомое.

— У меня этого нет, — отвечает Локи, — пока нет. Но у тебя есть твой супердетектор. Что он вычитал в моей душе?

Тони смотрит на экран телефона:

— Ну ты его подогрел...Похоже, вся эта ерунда, рассчитанная на человеческую психофизиологию, на тебе не работает.

— Он показывает сто процентов искренности, не так ли?

— Это меня и смущает. Будем дорабатывать. Подумай, Локи. Я даю тебе время. Найди выход для себя и для меня. Потом я буду вынужден перейти к мерам активного воздействия.


— Знаешь, Тони, я тоже когда-то громко угрожал. Я проиграл. И тебе не стоит быть таким громким, — говорит Локи спокойно, но голос его вдруг делается невероятно отчетливым, обдаёт их эхом со всех сторон, а когда оно умолкает, все видят, что умные нашлепки на висках и запястьях Локи чёрной пластиковой грязью стекли на пол.

— Это креслице ты так не расплавишь, — хрипло говорит Тони, сжимая невесть откуда взявшийся пистолет,— ты бог эффектов, Локи. Но сила — у меня. И сейчас равнодушные к чарам роботы отведут тебя в камеру.

*

Тор приходит в комнату, забранную прозрачным суперстеклом. Это уже не палата, а камера, в стене есть специальные переходники для разговоров и передач, что позволяет вообще ее не открывать.

Локи сидит на полу, как он любит, задумавшись. Тор подходит, включает передатчик и стучит по нему пальцем. Локи оборачивается и встаёт. Он хромает... Нет, это к его ноге прикована какая-то гиря с датчиками.

У Тора ведь был план разговора. Был... Но когда он видит Локи прямо перед собой, он забывает все его пункты:

— Локи, — орет он в совершенно не нуждающийся в этом микрофон, — Локи ... и дальше выражает свои чувства исключительно всплывшими в оперативной памяти ругательствами, стервенея от сознания бессмысленности этого шума.

Локи слушает с выражением вежливого недоумения. Когда Тор заканчивает свой монолог, треснув по стеклу, он ждёт ещё полминуты, а потом отвечает:

— Ты считаешь, что я зря пошёл на конфронтацию со Старком. Ты думаешь, что ребенок связывает мне руки. Ты волнуешься за меня. Я правильно тебя понял?

Тор глубоко вздыхает:

— Ты, безответственная тварь, пропустил первую половину.

— В первой какие-то болезненные фантазии о том, что ты со мной сделаешь.

— С тобой это сделают другие.

— Радуйся. Такие вещи лучше отдавать на аутсорсинг.

— Что за дрянь у тебя на ноге?

— Очередная старкова гордость. Если со статусом моего физического тела начнут происходить какие-то перемены, она взорвется. Наверно разнесёт эту башню. Тони выдумывает вещи более опасные, чем все мои скромные опусы.

— Ага. Забывает с тобой посоветоваться.

— Стив мне рассказывал про Альтрон.

— Да, твои достижения пожиже.

— Так ты согласен с Тони?

— Нет, не согласен, — неохотно говорит Тор, — ты мерзавец, и я никогда не прощу тебе историю с Бальдри. Но я не думаю, что ты — какой ты есть сейчас — играешь с землянами в очередную стрелялку.

— Почему?

— Ты сказал ему, по крайней мере, одну правду. Твои желания изменились. Я же чувствую, что тебя ...возбуждает. Иногда это какая-то бессмысленная хрень вроде многократного прошлого Асгарда. Но ты точно расхотел быть его царем.

— Расхотел, ну и что? Зачем быть царем без царства? Как ты понял, что я не хочу быть царем Земли?

— Я понял, что ты не хочешь, потому что ты понял, что ты не можешь. Быть царем.

— Все же обидно это слышать, — морщится Локи, — но продолжай.

— Под маской Одина ты попробовал царскую власть и тебе стало скучно. Тебе хотелось быть героем-спасителем, когда не вышло — героем-истребителем, но не сводить же концы с концами — а ведь это и есть власть — к тому же концы у тебя никогда не сходятся. На самом-то деле, ты хотел славы, а не власти, хотел стоять в луче света, омываемый общим благоговением, отразиться в увеличительном зеркале чужой любви, чтобы она сделала тебя настоящим. И одержимый призраком чужой любви, ты сделал все, чтобы тебя ненавидели.

— Нет. Или не совсем. Да неважно. Тебе-то понравилось?

— Быть царем? Я и не попробовал толком. Да, на корабле... я понимаю, это не доказательство — корона Асгарда уже не имела смысла — но прежний ты пытался за неё убить, а теперешний помог мне короноваться. Тогда я почувствовал, что твои желания поменяли русло... они как будто ушли под землю. Ты стал искать другой власти. Которая даже не похожа на власть. Она глубока как природа, а может она и есть природа вещей.

— Но мерзавцу она не даётся в руки, — улыбается Локи одной половиной лица.

Они молчат и смотрят друг на друга сквозь прозрачную толщу.

— Тони нанял супер-няню для Бальдри, — сообщает Тор, — увёл из королевской семьи.

— Я ее не видел. Они приносят мне Бальдри с такой помпой, в костюмах химзащиты и с кучей роботов...

— Все же на земле уважают богов Асгарда...

Локи усмехается в ответ, и Тор, наконец, говорит:

— Локи... У тебя не так много времени, чтобы решить.

— Ты имеешь в виду, если я решу неправильно, я больше ее не увижу?

— Думаю, да.

— Хорошо, что у неё есть отец. Ты справишься. Тем более, что твоего в ней так много, а наклонности ко лжи она пока не проявляет...

Видимо, Локи хотел пошутить. Но ему приходится отвернуться и скомкать финал.
Тор вдруг чувствует себя опустошенным и даже совсем пустым — ярость оставила его.

— Локи, — зовёт он, — Локи...

Локи, не приближаясь вплотную к преграде, кладёт на неё руку. Тор кладёт свою. Они слишком далеко от источника своей мощи (да и существует ли ещё этот источник...), стекло не плавится, но Тор вдруг чувствует необъяснимую радость — такую, как будто он вернулся туда, где было хорошо, где всегда будет хорошо, и чья-то любовь смотрит на него зрячими глазами, все видит, все принимает, со всем согласна, и все то, что она приняла, и правда, делается достойным любви.
В следующий же миг он понимает, что это не его чувства. Он стоит на выступе скалы, а его окружает громада многоокого моря, и волны поднялись уже по грудь.

Тор отрывает руку от стекла:

— Спасибо, Локи. Это здорово, но долго так не выдержишь.

— Поэтому оно и не остаётся с нами надолго. Никто не выдерживает.

— Люди не так уж хотят, чтобы их обманули. Тем более, когда обман настолько ... масштабный.

— Это источник любого обмана, это источник любой истины. Кто виноват, что сил у нас хватает только на то, чтобы обманываться?

— Похоже на Солярис.

— Ты фильм смотрел?

— И книгу читал.

— Это не Солярис.

— Похоже, оно заманивает, чтобы съесть.

— Так, пожуёт и выплюнет обратно.

— И зачем ты мне это показал?

— Чтобы ты это увидел.

— Ты морочишь мне голову, а я пришёл не за этим.

— Зачем же ты пришёл?

— Локи, спаси себя.

*

Локи совершает предписанный ему путь, нежеланный, но необходимый, и никакая бомба на лодыжке не может помешать ему двигаться туда, куда не идут ноги; но перед тем самым местом, в сотне шагов от которого замирает сердце, его выбрасывает по эту сторону реальности чудовищный шум.

Прозрачная стена камеры рушится внутрь, рассыпаясь мелким жемчугом. На пороге стоит чудовище, и у Локи есть всего секунда, чтобы исправить выражение лица и сказать:

— Здравствуй, Танос! Какая удивительная встреча!

— Здравствуй, Локи. Я искал тебя по всем мирам и конечно нашёл за решеткой!

— Я тоже рад тебя видеть.

— Что это у тебя? — Танос нагибается к бомбе у него на ноге и гигантскими пальцами расшелушивает ее как зернышко.

— Никто другой не смог бы оказать любезность так непринужденно, — улыбается Локи.

— Ты мне нужен, — пожимает плечами титан и хватает его за плечи. Локи чувствует себя Пиноккио, которого хозяин кукольного театра собирается бросить в камин.

— Где Камннь пространства, Локи? — спрашивает Танос, не имеющий вкуса к светским беседам.

— Неожиданный вопрос. Знаешь, с тех пор, как мы виделись последний раз, все очень поменялось...

— Ваши микроскопические перемены меня не занимают. Камни — существа постоянные. И они прямо-таки пальцем показывают на того, кто к ним притрагивался, Локи.

— Очень давно притрагивался. У нас в Асгарде была небольшая заварушка, и я выронил его из рук.

— Асгарда больше нет.

— Ты верно ухватил проблему. Асгарда больше нет. Нет и камня.

— Камень есть. Он способен пережить хлипкую постройку старины Одина.

— Не смею спорить. Тогда он может быть где угодно.

— Ты пойдёшь со мной. Ты поможешь искать камень. Должна быть какая-то польза от того, что я полчаса искал тебя в этой голубятне.

Локи тянет укусить губу, чтобы проснуться от этого сна и вернуть предыдущий, но он не позволяет себе даже этого. Если уж ему суждено идти с Таносом, пусть тот хотя бы не считает его своим пленником. Это невыгодное начало для длинной игры.

Они выбираются в коридор, поворачивают. Локи видит несколько тел в белых, нет, уже не белых халатах, очень некрасиво лежащих на красном и грязном полу. Он все же прикусывает губу.

Одно из тел шевелится, поднимается на локтях — Светлые глаза смотрят на него из тьмы кровоподтека. Танос уже протягивает свою смертоносную руку, когда Локи кидается вперед и закрывает лежащего.

— Что такое? — спокойно, но с некоторым раздражением спрашивает Танос.

— Он мне нужен, — быстро говорит Локи, — Я возьму его с собой.

— Зачем?

Локи глядит в маленькие глазки-буравчики на огромном лице, открывая настежь все, что держит обычно у себя на задней полке. Смотри на мои жалкие секреты, чем они опасны для тебя? Еще один повод презирать человечество и примкнувшего к нему ледяного недоростка.

Хорошо солгать можно, только выставив правду на позор.

— Гадость, Локи, — говорит Танос, скривившись, — тебе придётся отвыкать от этих привычек, если ты останешься со мной надолго.

— Я не могу стать из Савла Павлом за пять минут.

— Ладно, бери. Если это поможет тебе адаптироваться.

Танос бросает ему что-то, отцепив от своей брони.

Локи подхватывает связку, быстро защелкивает на оглушенном Стиве наручники, а кольцо на конце тонкой цепочки продевает себе на руку. Стив смотрит на него мутным взором и ничего не говорит — может быть потому, что губы у него разбиты.

Танос, дошедший до конца коридора, одним ударом вышибает закаленное пуленепробиваемое стекло. К бездне у его ног причаливает трап корабля.

— Вперёд, Локи, к великой жизни!


«Бальдри, — думает Локи, нет, не думает — Бальдри, Бальдри, Бальдри». Он закрывает глаза, чтобы Танос не прочёл в них это имя, и, придерживая Стива, делает шаг на корабль.

*
К счастью, сыворотка старшего Старка продолжает работать. У нормального человека были бы раздроблены кости, а Стив через несколько часов со стоном поднимается с серого покрывала, оглядывается по сторонам мерзейшей, на взгляд Локи, зато просторной каюты и, наконец, останавливает на нем сколько-то сфокусированный взгляд.

— Ты...ждал его? — спрашивает он голосом, в самом тоне которого, кажется, запеклась кровь.

— Вот уж кого я не ждал...

— Он...

— Ищет Камень пространства.

— И...

— Мы ищем вместе с ним.

Если бы взгляды протыкали, Локи безусловно был бы в безнадежном положении.

— Пойдём, — говорит он, — тебе нужно в душ.

— Я справлюсь сам.

— Мне тоже туда нужно.

— Так иди.

Стив, как это ему свойственно, проявляет некоторую ригидность воображения.

Поэтому Локи просто берет и тащит его едва ли не за шкирку, что удаётся только потому, что Стив ещё очень слаб.

Локи запирает их в тесной кабинке душа, Стив сползает на пол, Локи понимает, что срывать со Стива одежду с присохшей кровью будет неприятно для обоих, раздевается сам и садится напротив. Вода довольно тёплая, со слабо неприятным запахом, напоминающем о том, сколько очисток она уже прошла. Стив сидит, закрыв глаза, под этими слабыми струями, потом снимает промокшую футболку и протирает ею рваные царапины на плечах:

— Ты не дал меня убить. Почему?

— В смысле — под каким предлогом? Для сексуальной эксплуатации.

Стив двигает распухшими губами влево, изображая кислую гримасу.

— Ты что, даже не дашь мне пощечину? — удивляется Локи.

— А надо?

— Ты все ещё не принимаешь меня как злодея всерьёз.

Стиву, наконец, удаётся улыбнуться.

Локи наклоняется к его мокрому уху:

— Кого он успел убить?

— Человек семь из лабораторий. Просто раздавил... они ничем не могли ему помешать, — шепчет Стив в ответ, — Наших не было на месте. Бальдри тоже. Тор унёс ее на прогулку.

— Хорошо, что ты был без своих игрушек. Похоже, он не понял, кто ты.

— С игрушками у меня был бы шанс.

— Он бы просто тебя убил. Стив... Ты не можешь справиться с Таносом. Я не могу справиться с Таносом. И вместе нам это не под силу. Мы можем только ждать. Слушать. Понимать. Не пытаться опрокинуть его одним ловким приемом. И уйти в подходящий момент. Танос требует уважения.

— Что это значит?

— Что ты будешь вести себя тихо и мирно. Не привлекать внимания. Не показывать, кто ты.

— А ты?

— А я буду заглядывать ему в рот, пока чего-нибудь там не высмотрю.

— Откуда такая скромность?

— От былой нескромности. Разговаривать будем здесь. Скандалить на посторонние темы, если хочешь, можно в каюте.

Стив хмыкает, кривится и трогает запекшиеся губы. Локи легко касается их своими.

Стив отворачивается, но его боль явно стала меньше:

— Домашняя магия... все ещё действует?

— Исходные условия не менялись.

— Но ведь... — Стив обрывает себя, — Спасибо. И давай выйдем из душа, если у нас нет больше тайн.

*

Общение с Таносом — довольно простое дело, если увести его от нелепых предложений космического благоустройства к сложным плетениям межпланетных магических отношений. Но эти навязчивые фантазии все же начинают тяготить Локи:

— Если ты ополовинишь все миры, свободы внутри не прибавится.

— Мне не нужна их свобода. Мне нужна чистота. И что ты вообще называешь свободой?

— Возможность случаться. То есть разным причинно-следственным цепям —аннигилировать друг друга. Случай есть высшее цветение свободы.

— Тогда случай это новый уровень порядка. Избыточный.

— Но мы живем, чтобы стяжать избыточное. Ведь и жизнь сама по себе не необходима.

— Ты любишь свободу, как вор любит толчею и суматоху — там легче красть.

— Ну, раньше-то я вовсе не любил свободу. Я любил свои грандиозные планы.

— И когда ты успел к ней привязаться?

— Когда все потерял.

— Ты типичный политик в изгнании.

— А ты, похоже, ничего не боишься потерять?

— В этом моя сила, — кивает Танос.

— А что ты хочешь приобрести?

— Я хочу откатить назад. Я хочу остановить этот бессмысленный хаос. Величие безграничных пространств, Локи, — это и есть свобода. Чистая космическая свобода, не оскверняемая жалкими попытками нанести сюда всякой дряни. Ты же маг, разве ты не чувствуешь, что эфир переполнен мелкими вожделениями миллиардов существ, так что далекие голоса гаснут в этом шуме?

Локи пожимает плечами:

— Тем интересней. Пустота не может отразить сама себя. Harmonia Caelestis не родится из одной тишины — только шум делает ее членораздельной.

— И что, ты доволен этим шумом? Ты бы оставил все как есть?

— Нет. Из некоторых ситуаций я бы стёр себя.

— Помочь? — Танос порой шутит и юмор у него довольно увесистый.

— Зачем тебе? Мое космическое назначение — служить агентом-провокатором конца света. Похоже, я твой пятый элемент.

— Так ты это знаешь, Локи? Наблюдая твои метания, я думал, ты действуешь бессознательно. Ты действительно пригодишься для конца света.

— Ты принимаешь мои шутки всерьёз.

— Я вообще принимаю шутки всерьёз. Вы все — люди и боги — слишком высокого мнения о своей способности выдумать другой мир, хоть чем-то отличающийся от вашего.

Локи вдруг думает: может и правда, выход — это радикальная самоэкстерминация, а не тот долгий путь, которым он идет, протаптывая прошлое в обратном направлении. Слабость, любовь к жизни, любопытство, желание попробовать иначе и лучшими средствами, сыграть еще раз ... — назови как угодно то, что держит его здесь, это будет правда. Но не вся правда. Он бросил в будущее новое зерно. Он не может его оставить. Тем более, оставить на волю этого поклонника госпожи Смерть.

Бальдри... Бальдри... Бальдри... Стиснув зубы, он улыбается Таносу.

*

Продолжение следует

@темы: Фанфик. Мстители. Локи

---

В случае полной ликвидации нашего всего - я на АОЗ под тем же ником.

Но пока айсберг погружается, оставлю здесь свой последний фанфик.

Это продолжение истории о Торе и Локи "мы все не умрем, но изменимся"

Здесь первая глава. Следующим постом вторая




Новое рождение




— Без магии, — сказал он тогда, — пожалуйста, Локи, я хочу быть с тобой, а не с твоими наваждениями.

— Тебе не нравились мои наваждения?

— Я хочу добраться до тебя. До реальности. До того, что есть. Асгарда больше нет, я не хочу чувствовать его вкус на губах.

— То, что есть, не вызывает любви, братец.

— То, чего больше нет, ты тоже не любил.


Тор знает, что не справедлив - Локи любил Асгард оскорбленной и жадной любовью незаконного сына. Или справедлив, но что значит справедливость в отношениях с тем, кого по справедливости стоило бы повесить?

В хаосе, который царит сейчас на большей половине земли, Тору удалось-таки найти место для беженцев из Асгарда, и сам он туда порой заглядывает. Но дела ведут Хеймдалль и Брунгильда. Тор считает, что в команде мстителей он сейчас нужнее. И Локи нужен именно там, хотя некоторые земляне смотрят на него косо (опять же, по справедливости). Впрочем, Локи умеет питаться чужими недобрыми чувствами, и улыбка его делается ещё ослепительнее, отражая ненависть.

Тор знает, чего хочет, потому что знает, чего следует хотеть: спасти то, что есть, от безымянной безликой сокрушающей силы, которая смыла Асгард и уже приближается к Земле. Сейчас нет ничего важнее. Локи нельзя обвинить в безучастности: он вместе со Старком придумывает какие-то хитрые стратегии, пытается интегрировать магию и науку, если надо, сражается как член команды. Можно сказать, Локи расплатился за свои долги перед Асгардом, но счёт перед Землей все ещё открыт. Однако Локи определенно смотрит в сторону. И Тор не знает, как с той, другой, стороны выглядит судьба остающихся миров.

А не знает этого Тор потому, что так называемые «отношения с Локи» вообще вряд ли являются двусторонними отношениями (дипломатический термин, словечки из амурного языка еще меньше сюда годятся).

Тор опять возвращается в тиски той унизительной минуты, когда он прошептал:

— Я хочу чувствовать тебя из плоти и крови.

А Локи, устав отшучиваться, зло ответил:

— Да ты бы не смог даже прикоснуться ко мне, если бы я был из собственной плоти и крови! Я переделан. Перекроен. Переплавлен. И продолжаю делать это с собой, чтобы быть сколько-то выносимым недозлодеем. В конце концов, я ледяной великан.

— До великана ты не дорос, - ответил Тор.

Ему тяжело думать, что это тело под его рукой, где под горячей кожей как будто и правда текут реки холодной крови, это гладкое и сильное тело – для Локи выдумка, вернее, поверхность, созданная волей Одина, удачный, но дорого обошедшийся проект. Сам Локи с детства знает именно ее, с чем же он не может смириться? Или мало смириться с реальностью, чтобы полюбить ее?

Тор знал, что у этой поверхности есть нутро. Он хватался за это знание. Ведь Локи тогда впустил его в себя. В самом прямом смысле. И тут же он вновь почувствовал холодное веяние наведённого образа:

— Что ты делаешь?
— Ничего дурного, - Локи пытается поймать его губы, — поверь мне.
— Нет.
— Почему?
— Потому что мы — здесь. Здесь и нигде больше.

— Это так интересно — быть здесь?

— Мы должны быть здесь, чтобы спасти то, что у нас осталось.

— Я здесь, — отвечает Локи, — чтобы спасти этот мир, не нужно закапываться в него, как муха в навоз.

— Какого черта! Мы с тобой сейчас в койке - кто здесь муха, а кто – навоз?

Локи не выдерживает и начинает смеяться:

— Зачем же ты взял с собой в койку всю свою планетарную ответственность?

Тор понимает, что кажется смешным. Это его паранойя — Локи заманил его в их странные отношения обманом, чтобы продвинуться дальше на пути магии. «Или чтобы вернуть тебе глаз?» спросит Локи. Или чтобы почувствовать себя живым, когда их мир стал таким мертвым... Стоп, кто именно хочет почувствовать себя живым? Кого поймали на эту приманку? Его, Тора, и поймали, поэтому для него так невыносимо вторжение чужой воли в его сознание — сколь угодно ласковое вторжение...

Когда Локи начал уходить от него? Может, Тор настолько слеп, что придумывает кризис и перелом там, где с самого начала и не было ничего кроме Локи, шедшего по своим таинственным делам сквозь его спальню, сквозь небоскрёб Старка, сквозь одну никудышную планету.

Тор вспоминает странный разговор, который уже не раз заводил Локи - разговор, который Тор не хотел вести, потому что он возвращал его в утраченный мир. И здесь Локи был неприятно дотошен:

— Помнишь старые фрески, которые поступили под новыми, когда пришла Хель? Не думаю, что и они отражают реальность. Возможно, все было еще хуже. Или иначе. И мы можем это вспомнить.

— Мы не можем вспомнить то, чего с нами не было.

— Твоя невинность несколько затянулась. Перечитай Снорри Стурулсона. Впрочем верить ему не надо. Его сбивают с толку даже не плутни богов, а привычные повествовательные паттерны. Но кое-что он понял. Вот, послушай:

«И в тот же миг Ганглери услышал кругом себя сильный шум и глянул вокруг. Когда же он хорошенько осмотрелся, видит: стоит он в чистом поле, и нет нигде ни палат, ни города. Пошел он прочь своею дорогой, и пришел в свое государство, и рассказал все, что видел и слышал, а вслед за ним люди поведали те рассказы друг другу.

Асы же стали держать совет и вспоминать все, что было ему рассказано, и дали они те самые имена, что там упоминались, людям и разным местностям, которые там были, с тем чтобы по прошествии долгого времени никто не сомневался, что те, о ком было рассказано, и те, кто носил эти имена, это одни и те же асы. Было тогда дано имя Тору, и это Аса-Тор Старый».

— Это определённо не я.

— Определенно. Время Асгарда — своего рода последовательность вмятин в одном и том же месте, один виток искажает линию другого. Это была предыдущая или предпредыдущая версия тебя. И тогда ты был выдумщик. Видишь, асы рассказали Ганглери, который вовсе не Ганглери, историю о самих себе, и срочно начали подравнивать реальность под рассказ.

— Пока неубедительно.

— Насколько я понимаю, асы рождались не вполне заново. Их жизнь похожа на миф, который рассказывается поколениями рапсодов, каждый раз заново и каждый раз с изменениями, которые незаметны для рассказывающих. Асы переходили от итерации к итерации, и каждая предыдущая отделялась от последующей почти непроницаемым занавесом забвения. Прежняя жизнь не исчезала, но как будто теряла связь с настоящей, тонула в ней. Как будто... Но теперь после краха Асгарда защитная магия слабеет, и мы можем вспомнить. Только начни.

— Как можно вспоминать то, чего с тобой не было?

— Наши века отложились во внешней памяти, почти неузнаваемые в пересказах полуграмотных жителей земли. Можно навести раппорт между своим сознанием и этими странными историями и вычислить коэффициент искажения. Но даже и с этим искажением в некоторых... вопиющих случаях ... ты услышишь отзыв.

— Отзыв?

— Вопль. Ты пока не знаешь, как вопит узнавание, когда оно себя узнало.

— Ты все это придумал, чтобы доказать себе, что наш Рагнарек не последний?

— Не первый.

— И я ещё думал, что это у меня фантомные боли...

— У меня не фантомные.

— Потому что ты чуток приблизил конец света?

— Спасибо за высокую оценку моих способностей. Но Рагнарек никогда не бывает похож на себя. Те жизни, о которых мы забыли, не включали эту. Но эта наша жизнь включает забытые предыдущие. Жизнь Асгарда поддерживалась многократным забвением. Один не нашёл другого способа справиться...

Локи морщится и щёлкает пальцами в поисках точного слова:

— ...Представь, что слишком много грязи налипло на колёса - колесница вязнет. Колея не отпускает. Нужно начать время с самого начала. Невинными. Один не зря отдал глаз - его мудрость купила нам это время. Но время, многократно прокрученное в колесе забвения, истрепалось и наши страшные сны вырвались наружу.

— Если верить старым рассказчикам, ты всегда был страшным сном.

— И как ты думаешь, нынешний я — худшая или лучшая итерация?

— Посредственной ты быть все равно не согласишься.

После таких разговоров Тору казалось, что Локи сходит с ума. И даже если он прав, что знание о прошлом может изменить в их будущем? Какой бы не была магия Одина, она развеяна. И все же Тора затягивало это сумасшествие, потому что оно, единственное, удерживало их общий мир от полного исчезновения.

*

Но Локи предпочёл сходить с ума в одиночку. Он пропал. Это стало понятно дня через четыре, потому что кратким исчезновениям Локи никто не удивлялся.
То, что испытал Тор, не было похоже на горе потери или разлуки — или он сейчас задним числом отказывается его признавать?— скорей, на страшную усталость, какая, видимо, настигает родных сорвавшегося наркомана. С чем ты придёшь на этот раз, Локи? Как спасать от тебя мир, как спасти тебя от мира?

Проходили месяцы. Та угроза, которая вспыхивала тут и там, подбираясь все ближе, продолжала подбираться ¬– это стало привычным как глобальное потепление или развитие хронической болезни. Исчезновение Локи ничего не изменило. День за днем кольцо вокруг мира сужалось, а реагировать было не на что. Нет нападения - нет обороны. Только разведка. И, может быть, только от недостатка боевой нагрузки, просыпаясь под утро с мокрым и мятым лицом, Тор чувствовал, как Локи болит у него в груди.

*

Тор шёл по коридору и вдруг увидел, что дверь номера Локи (он все не может привыкнуть, что это и есть его дом, и называет их квартиры в небоскребе Старка номерами) приоткрыта. Сердце тяжело отдалось в груди. Номер чистят, чтобы передать кому-то другому?

Он старается, непонятно зачем, тихо открыть дверь и проходит в зал.

....И смотрит, целую вечность смотрит на это лицо – серое как будто от многодневной усталости или боли, исхудавшее и одновременно одутловатое от мешков под глазами – ¬да, Локи, чего бы ты не хотел, это далось непросто или вовсе не далось...

Что-то мешает собрать видимое воедино. Тор ещё несколько секунд не может распознать этот выпадающий элемент, пока, наконец, глаза не побеждают упирающийся мозг. Лишнее — то, что Локи держит на руках — младенец.

— Где ты его взял? - спрашивает он, забыв все остальные свои вопросы.

— Здравствуй, - говорит Локи.

— Ты его украл? Где его родители??

Локи молчит, не пытаясь парировать или шутить, как будто в ступоре, и Тор понимает, что это значит худшее - он сделал что-то, чему даже сам не может подобрать оправдания.

— Они живы?

— Живы, - отвечает, наконец, Локи.

— Так где же они?

— Неважно.

— Ты думаешь, что я смирюсь с таким ответом?

В коридоре раздаётся шум и в гостиную входит Стив с сумками в руках:

— Локи, вот еда и вещи...

Он останавливается, глядя на Тора и продолжает почти не дрогнувшим голосом:

— Привет! Ну, я пойду. Тор, сложишь еду в холодильник?

— Кэп, подожди, — говорит Тор, — скажи, тебя, правда, ничего не удивляет? Или ты знаешь больше чем я?

— Я знаю чуть больше, чем ты, — мягко отвечает Стив, — и меня многое удивляет. Мир, знаешь ли, полон чудес.

Тут младенец издаёт какой-то писк, который сразу переходит в плач. Локи молча уходит в спальню и закрывает за собой дверь. Тор не собирается уходить и чтобы показать это, садится за стол. Стив садится напротив. Плач, дошедший до отчаянных нот, стихает.

— Господи, что он с ним делает? — Тор сжимает кулаки.

— Ну, он знает что делать. Наверно...

— Может, объяснишь, откуда ребёнок?

Стив беспомощно смотрит в сторону спальни. Видно, что он бы хотел телепортироваться сию же секунду, но его щепетильность не позволяет ему оставить Локи на Тора. И это неожиданно оскорбляет Тора больше всего. Как будто он, при всей своей вспыльчивости, не более достоин доверия, чем этот самозваный предводитель читаури.

— Я понимаю, на Земле кризис ценностей, но вряд ли киднеппинг разрешили.

— Киднеппинга не было.

— А что было?

— Вечером Локи все равно придётся встретиться со всеми. Он объяснит.

— К вечеру он придумает в высшей степени убедительную историю.

— Пусть попробует. Я сказал ему, что смогу подтвердить только то, что видел сам.

— Что ты видел?

Вроде бы нормальный вопрос, но Стив, улыбаясь ещё более мягко и утешительно, кладёт ему на плечо свою почти стальную руку:

— Тор, друг мой, я сказал Локи, что не буду лгать. В ответ он попросил не рассказывать ту правду, которая касается только его самого. Я согласился. В общем, мое дело - да, нет, а что сверх того, то от лукавого.

— Что за странная пословица?

— В ней сформулировано достаточно тонкое этическое правило, которому должны были бы следовать христиане. Должны...

— А тебе не кажется, что лукавый - это Локи?

— Но ты все же не уверен?

— Я все же не собираюсь ждать до вечера.

Стив встаёт, как будто пытаясь его опередить, подходит к двери спальни и очень тихо приоткрывает ее. Оборачивается и прижимает палец к губам. Тор подходит и смотрит в щель. Локи спит, прижав к себе младенца - самое противоестественное зрелище в девяти мирах.

*

Вечером они собираются для «мониторинга» (дурацкое словцо Старка). обсуждают карту обнаруженных аномалий, ищут утраченные связи случайных событий, планируют то, что ещё поддаётся планированию. Все уже знают о странном появлении Локи. Тор места себе не находит, остальные несколько взбудоражены, но не слишком - появление Локи во главе армии инопланетных захватчиков наделало когда-то больше шума.

— Ну и где он? — спрашивает Тони, — Не удивлюсь, если Локи выспался и отправился в пятое измерение, оставив нам подкидыша.

— Он же сам подкидыш, да, Тор? — уточняет Клинт.

— Гордые люди сражаются с собственным сценарием, хотя победа в таких делах стоит дороже, чем поражение, — сообщает Старк, не дав Тору открыть рот.

— Я проверила сводки - младенцы не пропадали, — говорит Наташа, — Но это конечно ничего не значит.

Тор вздрагивает. Да, это первое, что пришло ему в голову, но ему неприятно, что другие разделяют его мнение о Локи. Его? Мнение? Господи, да нет у него мнений о Локи, иначе Тор давно бы его убил.

— Вы говорите обо мне — продолжайте, это приятно! — Локи внезапно проделывает путь от двери до кофемашины и вставляет в розетку какой-то приборчик. Он выглядит лучше, чем днём и явно подправил лицо косметикой. Молотобоец внутри Тора кривится, хотя ему ли не быть толерантным... За Локи следует Стив и это почему-то задевает.

— Ну, Шахерезада, где же ты шлялась триста ночей? — восклицает Старк

— Меньше, — поднимает бровь Локи, — вы, что же, не вычеркивали чёрным карандашиком каждый прожитый без меня день?

— И денег на твой счёт не клали.

— Что ж, я давно хотел попрактиковаться в смирении, случая не было.

— Теперь будет, — кивает Старк.

— Спасибо, я уже принял полный курс. И вот я здесь, полностью усмирённый. Если надо будет драться, надеюсь, Тони оплатит бебиситтера. В лаборатории справлюсь и так.

— Напрасные фантазии, — отзывается Клинт, отец трёх детей, — через пару месяцев или около того он начнёт ползать, и в лаборатории будет сплошная химическая свадьба.

— Не он. Она.

— Ура, ещё одна девочка! - улыбается Наташа, - как зовут?

— Бальдри.

— Бальдр — это ведь парень из вашей большой шведской семьи? — уточняет Тони, — которого ты убил?

— Не совсем я.

— То есть не совсем не ты?

— Тот, чьё бремя я ношу, — невразумительно отвечает Локи.


Тор, наконец, справляется с хрипом в горле:

— Важно пока одно. Что это за ребёнок, откуда он и зачем он тебе здесь.

Локи обводит их всех ясным взглядом:

— Это мой ребёнок. А зачем людям дети — слишком обширный вопрос, Тор. Я на ранней стадии исследования и мало об этом знаю.

— Твой ребёнок, — спокойно повторяет Тор немного замороженными губами, — отлично. А где ее мать?

— Ее мать отдала ее мне. Добровольно.

Локи поворачивается к Стиву:

— Скажи им, что она моя.

— Да.

— А все остальное ты можешь подтвердить? — наседает Тор.

Стив тяжело вздыхает и смотрит на Локи. Локи смотрит на Стива.

— Ну... я точно знаю, что никакая женщина не имеет прав на этого ребёнка и не будет на него претендовать. Ее...родитель — Локи.

— Блестящая формулировка, Кэп, — тянет Тони, — когда ты, наконец, состаришься, позову тебя в наш юридический отдел.

Вдруг непонятно откуда раздаётся оглушительный писк. Тор невольно вскакивает. Локи быстро выходит, махнув рукой.

— Что это? — спрашивает Тор.

— Радионяня. Учись, ты теперь дядя, — говорит Клинт.


*

— Извини, что лезу не в свое дело, – Стив действительно смущён, — Но Тор похоже на тебя обижен. Ты пропал, не сказав ему ни слова, а теперь возвращаешься и по-прежнему не говоришь с ним ни слова, как будто пропал он, а не ты.

В это время Бальдри сосет палец Капитана Америки, а Локи имеет возможность забросить внутрь какую-то еду, принесенную Стивом же. Поэтому он ничего не отвечает. Странно было бы, если б доброта Стива осталась дежурить с Локи, а моральная въедливость вдруг отправилась в отпуск на Канары. Ещё более странно было бы объяснять Стиву, кто с кем не говорит, кто они друг другу на самом деле и что собственно все это значит. И что собственно это значит ?..


Стив массирует пяточки Бальдри большим пальцем.

— Он не перестал считать тебя братом. И никогда не перестанет. В конце концов он хотел спасти тебе жизнь, когда никто другой в целом свете этого не желал... и что самое поразительное, он оказался прав, — Стив улыбается несколько криво.

— У тебя болит голова? - спрашивает Локи, — что-то новое?

— Да, вчера, когда поднимал этот чертов мост, приложился. Пройдёт.

Локи протягивает ладонь к его виску, как будто перебирает невидимые запутавшиеся нити, потом легко дергает.

— Господи, как ты это делаешь? - ошарашенно трясёт головой Стив, - Как будто занозу вынул. Ты же можешь творит чудеса в клинике...

— Нет, не могу, — хмыкает Локи, — то есть могу, но это будут чудеса профессиональной магии, которую с успехом заместила профессиональная медицина. Случаев, где нужна первая, а не вторая, не так много.

— Но так легко и просто...

— Здесь другая магия. Частная. Домашняя. Искусство ближнего действия. Она построена на фокусировке эмоции, которая связывает тебя с другим человеком. Эмоцию можно трансформировать в другой вид энергии. Контакт уже есть, тебе нужно только собрать, заострить и точно направить. Могут вылезти побочные эффекты, уж очень сложные чувства держат тех, кто слишком близко подошёл друг к другу.

— Этак можно и голову потерять — в виде побочного эффекта.

— Можно.

— И поэтому ты не хочешь поговорить с Тором?

— Поэтому, — легко соглашается Локи.

Но Стив уже добирается до следующей мысли и она вдруг вгоняет его в краску. Локи знает, что сейчас Стив захочет остаться с ней наедине.

— Отдохни, — говорит Стив, поднимаясь со своим грузом в руках, — Я возьму Бальдри погулять.
— Спасибо. Не забудь бутылочку.

Локи падает на кровать. Последние дни, да что там — недели — только этого он и успевает пожелать. Усталость отделяет его от кучи вещей, о которых стоило бы подумать — хотя бы, чтобы не думать вновь о выборе, о котором он уже достаточно думал, прежде чем его совершить, и который все равно вызывает оторопь. Чудовищные ошибки он совершал и раньше, в этом выборе пугает его чудовищная неотвратимая правота.

Ее не пересмотришь. Поэтому Локи задергивает шторку:

— Я больше не думаю об этом.

Перед тем как провалиться в быстрый сон родителя младенца, Локи успевает подумать ещё только одно: наверно и Стив возненавидит меня как Тор...

*

Тор расшибает кулаком дверь в спальню. И хуже, много хуже — он сидит, прислоня голову к косяку и глотает злые и стыдные слёзы. Зачем это так больно? Боль нужна, чтобы глупый ум и глупое тело не застревали в опасной для них ситуации. Боль говорит: поменяй позицию! Но зачем она там, где ничего не изменишь, где нельзя переменить положение и уклониться от удара? Какая бессмыслица...

Он не будет думать об этой женщине. Наверно красивой. Какая разница. Вряд ли он мог бы состязаться с ней, вряд ли она могла бы состязаться с ним... Он уже успел прочесть о стадиях развития младенцев и даёт Бальдри (почему Бальдри?) месяца два. Значит, эти шашни начались еще до ухода Локи... Поэтому он и ушёл. Он заставил Тора думать о себе как о враге... или как о мертвом... только чтобы не сообщать о своей новой отдельной жизни... Личной... Действительно зачем: ведь это так невинно - иметь личную жизнь, будь она проклята. Но эта женщина ушла... или выгнала его? Выгнала Локи? Вместе с ребенком? Почему нет... Она, может, и не человек вовсе, улетела сейчас на Альфа Центавра и смотрит оттуда флюоресцирующими глазами... Или Локи обхитрил и выставил ее... Даже если и не так, какая бы она ни была, эта женщина, кто может вынести твоё «личное», Локи, если ты сам его не выносишь?..

*

Локи выходит из душа, до которого удалось добраться, потому что Стив зашёл их навестить. Бальдри конечно много спит, но предпочитает делать это на руках у Локи, то и дело просыпается, а лучше всего им спится вместе. Раньше он не думал, что главное желание человека (надо же как-то себя называть, лучше — человеком, а не ледяным великаном), находящегося в критической ситуации, — спать и даже не видеть сны. Желательно — не видеть.

В длинном халате, похожем на мантию, он идет в комнату. Стив встаёт навстречу:

— Знаешь, Бальдри заснула. Я смог ее укачать и положить!

— Маленький шаг для человечества и неоценимый — для человека. Спасибо тебе.

Стив улыбается и вдруг смущённо отводит глаза. Локи тоже смотрит в окно. Огромный безобразный город всеми своими острыми углами погружён в голубое сияние. Это им испортить не удалось. Но даже это можно испортить, непреложный свет весны можно погасить. Ему ли не знать. И если сейчас он знает, что хочет спасти, а не погубить, чего стоило все его прежнее знание о себе? Знай лучше что-нибудь другое.

Он вздрагивает от легкого прикосновения. Стив берет его за рукав и вдруг мягким, но сильным движением поворачивает его к себе:

— Извини, хотел удостовериться. У тебя глаза того же цвета. Небо ещё холодное, но уже весеннее.

— А у тебя — ещё весеннее, но уже растопленное. Пронизанное солнцем. Мы рассчитаны на разную температуру.

Стив продолжает смотреть ему в глаза с какой-то жадной настойчивостью. Локи определенно ничего не делал для этого. Он смотрит на Стива и видит светлые глаза и розовые губы. Красивые глаза и красивые губы.

— Ты очень красивый, — говорит ему Стив потемневшим голосом.

«Ты томишься по своему так и не оттаявшему другу. А я тоже наполовину изо льда. Это причина, если вообще существуют причины. А ещё ты знаешь обо мне то, что разрешает тебе сказать «ты красивый». Этого ты никогда не смог бы сказать ему. Это тоже причина, если вообще бывают причины», — все это Локи успевает подумать, но конечно не говорит.

Стив погружает ладонь в его влажные волосы — кажется, со страхом. Другой рукой он касается плеча Локи под отворотом халата, халат, держащийся на одном только узле пояса, сползает. Стив наклоняется и целует его в ключицу. Он дёргает пояс, халат падает как занавес, Локи стоит обнаженный. Взгляд Стива скользит по его поврежденному, нецелому телу, и Локи соглашается на него. Стив знал, что увидит, и все же захотел это видеть. Вдруг Стив прижимает его к себе:

— Локи, я ... Я не делаю ничего дурного? Скажи мне.

— Дурного — не делаешь, — шепчет Локи куда-то в его шею.

... Потом Стив в таком же порыве невротической заботливости спрашивает

— Тебе не больно?

— Нет, — отвечает Локи, хотя ему больно. Но не от осторожных движений Стива, просто его тело так и не пришло в себя после некоторых опытов, которым он сам его подверг. Стиву об этом знать незачем. Есть вещи сильнее боли — или, наоборот, вещи, которые боль благодетельно загораживает. Упираясь взглядом то в краешек уже почти белого неба, то в пыльный угол дивана, он погружается в состояние сновидного транса, которое не совсем похоже на возбуждение, хотя и заканчивается похожей судорогой. Но в этот самый момент Локи вдруг видит Тора так ярко и так близко, что сон прерывается. Локи вздрагивает.

— Тебе хорошо? — спрашивает Стив.

— Хорошо. А тебе?

Стив улыбается и целует его в щеку. Локи опять ясно видит светлые глаза и розовые губы. И ещё легкость ничем не отягощенной нежности. Да, ему хорошо.

*

Тони разослал то, что Наташа называет «боевым листком». Нужно разъяснить чью-то нехорошую активность в глухом уголке Южной Азии, до которого так и не дотянулись холодные руки государств. Зато горячих рук там хоть отбавляй.

Все уже одевают свою сбрую, когда в комнату врывается несколько запоздавший и запыхавшийся Стив. Он находит взглядом Локи и спрашивает:

— А с кем останется Бальдри?

— Знаешь Анни из пятой лаборатории? Ей нужны деньги и детей она не боится.

— Локи, я думаю, тебе не стоит лететь.

Локи поднимает бровь и продолжает одеваться.

— Локи, у тебя... проблемы со здоровьем.

Локи в упор смотрит на Стива, тот отвечает таким же пристальным взглядом.

— В мире, где изобрели экзокостюмы, это не проблемы, — говорит Локи, улыбаясь, — У Тони кардиостимулятор стоит, но это не заставит его отказаться от хорошей драки.

— Локи, я прошу тебя, — Стив понижает голос на «прошу», — ты ничего не потеряешь.

— Стив, у меня все в порядке.

— Нет, ты хочешь доказать себе, что у тебя все в порядке, — Стив берет Локи за рукав, — Нам нужно выйти.

— Забавно, — вдруг вступает Наташа, — ты говоришь с Локи так, как мужья разговаривали с жёнами в твои сороковые. Сейчас это считается несколько неприличным.

Стив краснеет:

— Поверь, Локи не угнетенная жена и в защите не нуждается.

— Почему же ты так назойливо пытаешься его защитить?


В комнате не осталось человека, который сумел бы не услышать этого разговора. Тони ехидно улыбается. Тор, принципиально игнорирующий Локи, бросает на них тяжелый внимательный взгляд.

— Тор, ты отрастил локоны, — поворачивается к нему Локи, — тебе идёт. Всегда шло.

Тор вскидывает белокурую голову так, что Локи невольно вздрагивает, и спокойно отвечает:

— Спасибо.

*

В джунглях они находят едва ли не город, и производят в нем не просто наркотики и взрывчатку, но какое-то вещество посложнее. Локи собирается сразу по возвращении отправиться в лабораторию и посмотреть, как оно работает. Но сначала надо забрать Бальдри. Она устала, плачет и не может успокоиться, бутылочка не помогает, он долго-долго кружит с ней по комнате, заплетаются ноги, немеют руки, но стоит ему присесть, Бальдри начинает отчаянно кричать.

Он произносит бессвязные слова, потом просто звуки, набредает на какую-то песню, которую не помнит, но пробует во всех возможных вариациях, и когда Бальдри засыпает, он и сам уже не стоит на ногах. Боль, разбуженная полётом, как стрекало, отгоняет от него сон.

— Ты магическое существо, Бальдри, на тебя не удаётся воздействовать магией, — приговаривает он, — дорогая, дорогая, очень дорогая девочка... мое золото, мой нибелунгов клад...

Он краем уха слышит слова, произносимые собственным голосом, и знает, что прежний Локи не нашёл бы в них никакого смысла — в них и нет никакого смысла, одно только движение, вьющее кокон вокруг мерцающего существа в центре.

Он сидит, скорчившись в кресле, боясь поменять положение и не имея сил это сделать, смотрит на планетоподобный очерк этого лба, на глаза сомкнутые так крепко, как будто они никогда никому не откроют свою тайну, когда приходит Стив с ещё мокрыми после душа волосами.

— Ты ведь не ужинал? — говорит он
— Конечно нет.

— Я принёс. Давай я ее отнесу в кровать.

— Она проснётся.

— Если проснётся, я ее усыплю.

Бальдри так себя утомила, что эвакуация проходит для неё незаметно.


— Локи, — говорит осторожно Стив, — извини за сегодняшний разговор. Я наверно слишком давлю.

— Наверно.

— Но видишь ли... Я не перестану беспокоиться. За тебя. За Бальдри.

Локи молчит. Пока молчишь, собеседник продолжает говорить сам с собой и налетает на собственные грабли.

— Получилось глупо... Я чего-то требую, а сам боюсь показать, что я больше, чем просто твой приятель. Я действительно старомоден и мне трудно признать, что я... Хотя я конечно не вижу в этом ничего плохого, просто это... так далеко от всего, что я думал о самом себе... Бывает, что и не знаешь, где ты, а где твоё отражение в зеркале — оно ведь почти как ты, но о тебе ничего не знает. Я многое упустил, потому что смотрел не на другого человека, а в зеркало... хотя думал, что забочусь о нем. И я заботился... Но вслепую, как я теперь понял.

«Ну скажи же «Баки»...» думает Локи.

— Но теперь все не так. Я больше не струшу.

«Нет, не скажет»

— Локи, ты засыпаешь.

— Я посижу пять минут с закрытыми глазами и пойду работать.

Он чувствует, как его вырывают из кресла и несут в постель, но уже не находит ни сил, ни желания спорить с этим.


*

— Это была долгая ссора, и каждый из нас был прав, как это обычно бывает, — Стив заканчивает краткий, но местами уклончивый рассказ о заковианском соглашении, — Хорошо, малыш, что тебя тогда с нами не было. Тебе не пришлось дергаться в этой паутине.

Локи кивает и думает: «Напугал паука паутиной». Стив как будто забыл, как сражался с Локи не на жизнь, а на смерть. Великодушие и эротическая аффектация вместе создали фантом, в котором Локи не узнаёт себя, но поскольку он больше не дорожит этим собой, он благодарен там, где раньше был бы раздражен.

— Ты думал о будущем? Сейчас Бальдри можно носить на себе, а что будет когда она подрастёт? Дом, школа?

Стив смотрит на него сверху вниз, поскольку голова Локи покоится на его коленях.

— Будущего не существует, — отвечает Локи с гораздо большей долей искренности, чем он обычно позволяет себе в разговорах со Стивом.

— Будущего может не быть. Но мы все действуем так, чтобы оно было. Ты не можешь отрицать будущее хотя бы как логическую функцию настоящего.

— Могу. Будущее принадлежит прошлому. Мы всегда уже непоправимо опоздали. Все, что мы делаем в настоящем, мы делаем вслепую, и только когда наши поступки станут прошлым, они покажут свою смертоносную суть.

— Это какой-то бессмысленный фатализм! Допустим, ты можешь ошибаться в дальних последствиях добрых дел или тех, что кажутся добрыми. Но когда ты творишь заведомое зло, как ты можешь не сознавать, что делаешь? — Внезапно Стив вспоминает, с кем говорит, и густо краснеет.

Локи поднимает голову с его колен:

— Ты задал правильный вопрос правильному человеку. То есть как раз неправильному. Я сделал то, что сделал, потому что каждый мой шаг следовал за другим. А тот другой был естественным продолжением предыдущего.

— Ты хочешь сказать, у тебя не было выбора?

— Был. Каждый раз был... Чтобы не обратить в бессмыслицу все уже совершенное, я уничтожал то будущее, которое не оправдывало его. Я ходил по кругу и вытоптал вокруг себя пустыню.

— В какой момент ты перестал ходить по кругу? Ты же перестал?

— Когда я понял, что прошлое воистину существует. Что я служу ему. Я вернулся в обреченный Асгард, не только чтобы быть вместе с Тором, или с народом, которым я когда-то почему-то хотел править. Я вернулся, чтобы принять бремя прошлого, выносить его до конца, как носят ребёнка...

— И что родится у того, кто выносил прошлое?

— Свобода. Искупление. Возможность иного пути.

— Так значит будущее все же существует!

— Знаешь, прошлое – такая обширная земля, гораздо больше Асгарда, и я все ещё не дошёл ...

— Куда?

— Не важно. Прости, я говорил высокопарную ерунду. Вообразил себя на золотом троне, как в детстве. Лучше бы меня воспитывали на скотном дворе.

— Ты лукавишь, — улыбается Стив, — ты не хотел бы на скотный двор.

— Видишь, как я плохо лукавлю. Теряю квалификацию.

*

Примотав Бальдри к спине слингом, Локи пытается вникнуть в устройство веществ, добытых ими в Диком треугольнике. Как будто тень другого порядка едва-едва проступает за обычным узором химического состава — вещь, знакомая ему по занятиям алхимией. Кто или что отбрасывает эту тень?

Он слышит сзади шорох и в невольном раздражении дёргает плечом. Магия не любит, когда ее наблюдают — или нужно загородить ее дымовой завесой цирковых аттракционов.

— Это не опасно? — раздаётся за его спиной голос Тора, — ты не думаешь, что из твоих сосудов выскочит какая-нибудь дрянь?

— Я на первой линии.

— А если не отобьёшься?

— Тогда мы все умрем. Но ведь мы это и планировали, правда?

— Тебе не страшно за неё?

— Мне страшно, — Локи резко поворачивается вместе со стулом, — Я знаю, что каждый мир, в который мы попадаем, кренится и даёт течь. Но может быть, поэтому она и появилась на свет.

— Что это значит?

— Я расскажу потом.

— У нас будет это «потом»?

— Если ты захочешь.

— Я захочу? Разве до этого я не хотел? — Тору не удаётся остаться спокойным.

Локи глубоко вдыхает и говорит то, что пришла пора сказать:

— Тор, поверь, то, что я сделал, имело смысл, но это не делает меня правым перед тобой. Я виноват. Если бы я что-то у тебя украл, я бы вернул вдесятеро. Но сейчас мне нечего вернуть. У меня есть только Бальдри.

Тор смотрит на него с таким выражением лица, после которого выходят прочь, бьют стены или бьют собеседника. Локи закрывает глаза, как будто на них упал отсвет молнии.

— Ладно, давай Бальдри. Хотя бы подержать, — отвечает, наконец, Тор и улыбается.

*

— Знаешь, — говорит Стив каким-то специально ровным и будничным голосом, — приезжает один мой друг... Я упоминал о нем ... Баки Барнс. Он так редко бывает в Нью-Йорке, и вот ... Я наверно уйду завтра, а возможно и послезавтра, и не смогу погулять с Бальдри. Извини.

— Хорошо, — говорит Локи. Но Стиву этого, похоже, не достаточно:

— Он сложный человек. Глупость, конечно, все сложные, но он сложен особым образом. К этому замку почти нет ключей. Я бы очень хотел вас познакомить, но он не особенно общителен и сюда, в башню Старка, не пойдёт без крайней необходимости. Возможно, когда-нибудь потом...

— Наверняка, — отзывается Локи, посылая Стиву мысленный смс «переспи с ним уже».

Стив вздрагивает и заглядывает Локи в глаза.

— Мне иногда кажется, Локи, что я тебе совсем не нужен, — говорит он задумчиво.

— Мне иногда хочется, Стив, чтобы ты был мне нужен поменьше. Но не выходит.

— Я постараюсь прийти пораньше послезавтра.

— Не надо. Может, вам с Баки съездить куда-нибудь вдвоём? Снять домик на озере? Порыбачить, перевернуться вместе в байдарке...

— Ты думаешь?

— Я даже говорю.

— Ты не знаешь, что он за человек...

— Но ты-то знаешь?

Через два дня отсутствия Стив входит в номер Локи, находит его в ванной и буквально набрасывается на него с поцелуями.

— Во мне нет ничего от порноактера кроме мокрой футболки, — протестует Локи, а футболка мокра, поскольку Локи как раз купает Бальдри.

Стив подхватывает Бальдри, она бьет пятками по воде и радостно кричит, Стив делается таким же мокрым, как Локи, и сбрасывает рубашку. Локи вытирает их обоих полотенцем, потом одевает Бальдри, кормит и укачивает ее, а когда возвращается в гостиную, Стив уже открыл вино и разложил еду по тарелкам.

— Знаешь, это так похоже на дом, — говорит Стив.

— На твой дом?

— Мне кажется, у меня никогда не было дома. Я его забыл. Все это — мы с тобой и Бальдри — как будто я подглядываю в окно за чужой счастливой и недоступной жизнью. Я стою в темноте — и только это прозрачное стекло мешает мне войти.

— Если ты видишь внутри самого себя, значит ты вошёл.

— Я хочу войти. Локи, я хочу, чтоб это мы с тобой жили в доме у озера.

— Если в этом мире вообще будут дома и будут озёра... Может быть, они останутся только за стеклом.

— Я знаю, может быть, завтра не будет. Я не собираюсь дезертировать. Да и странный у нас с тобой будет дом — на передовой... Но ты именно тот человек, с которым такое возможно.

— Ты как будто не знаешь, что я за человек.

— Я люблю тебя, Локи.

Локи испытывает неожиданный приступ паники. Он пытается заткнуть ее, а заодно и Стива, поцелуем. Но поцелуя недостаточно, и тысячи поцелуев тоже, они заканчивают где-то на ковре, и Локи, отдавая себя Стиву, почти спокоен: будущего не существует.

Потом они лежат рядом и Стив, повернувшись к Локи, накручивает на палец его длинную прядь.

— Локи, будь моим.

— Что опять? Я только что был твоим! — усмехается Локи.

— Ты же умный, ты понимаешь.

— Я исполню все твои желания, лишь бы они были исполнимыми. Хочешь, наколдую что-нибудь?

— Мне не нужно ничего волшебного. Только самое обыкновенное, человеческое.

И тут Локи понимает, что деваться некуда:

— У меня этого нет.

— У тебя даже ребёнок есть. Так будем семьей?

Локи садится.

— Стив... У тебя есть репутация. Более того, у тебя есть слава. У меня тоже есть... Ты очень хороший человек. Я очень плохой. Ты герой. Я преступник. Это мезальянс, в конце концов.

— Если это и мезальянс, то при очерченных тобой условиях — для меня, а не для тебя, — не без тонкости замечает Стив, — что ты теряешь?

— Подумай, что теряешь ты. Я пытался убить брата и сместить с трона своего приемного отца. Я убил своего настоящего отца, заманив его в наше царство. Потом я пришёл на землю, как ты помнишь, желая ее завоевать. И это ещё самые романтические эпизоды моей биографии. А есть просто грязь. Она пачкает.

— И все же, — задумчиво говорит Стив, — ты выработал столь трезвое понятие о себе, что даже не ищешь оправданий своему злу. Это... обаятельно.

— Десять кардинальных пороков и при них одно маленькое обаяние. Оно не выдержит такого груза.

— Оно не одиноко. Но дело не в этом. А в том, Локи, что все это время ты вёл себя так, что тебя хотелось любить. Ты хочешь, чтобы я любил тебя.

Стив смотрит на него неожиданно цепкими и трезвыми глазами.
И Локи в первый раз чувствует, что у него нет ответа — вернее, нет возможности ответить, не ответив. Нужно сказать почти правду — и обнаженная жестокость фактов отобьёт у Стива желание доискиваться ее полноты.

— Как ты думаешь, почему я вызвал тогда тебя? Не Тора, не Тони, который мог бы привезти специалистов...?

— Ты не хотел, чтобы они знали...

— Да, я не хотел, чтобы они владели моей тайной. Это могло быть опасно и для меня, и для неё. Я не хотел, чтобы у них была власть надо мной, когда у меня самого почти не осталось этой власти.

— А моей власти ты не боялся?..

— Да. Я знал, что ты до смешного порядочный человек. Дело не в том, что кто-то из них не порядочен. Но у каждого возникло бы сильное желание повлиять и были бы для этого основания... Ты же... Я знал, что ты не перейдёшь черты, за которой начинается чужая тайна. Нет, я не ожидал, что ты начнёшь обо мне заботиться. Это был бонус. Но я ему обрадовался, может быть, зря. У меня не было сил, а ты щедро со мной делился. Да, я старался тебе понравиться, а тем временем мне все больше нравился ты. Поэтому нравиться тебе было легко. Ты подошёл к черте незаметно и при моем полном согласии.

— И?

— Все. Я очень тебе благодарен.

Стив молчит... он ждёт следующего слова. Пройдя сквозь бесконечно долгую минуту пустого ожидания, он отводит глаза и начинает собирать свои вещи. Локи тоже одевается и думает, что ничего вплоть до первого падения нельзя отмотать назад. У него вдруг делается горячо где-то во лбу, хочется сказать «прости», но он не говорит этого. Прощение — определенно не то, чего он может просить у людей.

В спальне раздается плач Бальдри.

— Пока, — говорит Стив и идёт к двери

— Пока, — отвечает ему Локи и идёт в спальню.

*
Часть II
Итак, Тор и Локи больше не молчат. Но и не ведут пронзительных и бесполезных разговоров. Не то чтобы Тор принял всерьез лукавое обещание «рассказать позже», ему просто ненавистны сами объяснения и выяснения — сколько не сдабривай их слезами раскаяния, они унизительны не столько для того, кто оправдывается, сколько для того, кто вынужден эти оправдания принимать. Впрочем, Локи бы и не заплакал. Тор не хочет судить Локи и не может его простить — потому что не чувствует себя выше и сильнее его. Локи есть, вот и все. Может, и лучше было бы, если бы его не было, но... нет, Тор не готов считать, что так было бы лучше.

Они могут шутить. Они понимают друг друга — во всем, кроме той чёрной дыры в самом центре, куда Тор не хочет заглядывать, да его и не пускают. Они больше не любовники, но их связь началась задолго до того, как начались и кончились проклятые «отношения»: она выдержала предательство, несколько смертельных схваток и конец света — неужели она рухнет от того, что они не спят вместе? От того, что Локи изменил ему — опять.

И тут Тор чувствует, что в горле опять закипают стыдные злые слёзы. Хватит.

Все кончено, и сам Локи не только изменил, но и изменился. Бессмысленно потрясать старыми клятвами. Зато у Тора есть племянница, и хотя она не может быть природным продолжением их рода, Тор видит в ней явное сходство с Одином. Дети часто похожи на своих стариков; магия, когда-то преобразовавшая Локи, как будто подарила ему способность передавать этот чекан дальше, уже как урожденную особенность.

То ли у Локи со Стивом, то ли у Стива с Локи нелады, они предпочитают больше не оказываться в одной комнате одновременно, и поэтому Бальдри почти всегда с Локи. Тот не любит бебиситтеров и пользуется их услугами очень скупо. Кажется, он чего-то боится, хотя башня Старка — самое безопасное место в этом городе. Вышло так, что Тор как-то начал играть с Бальдри, а это затягивает. В итоге, он каждый день вычесывает из волос засохшее пюре, чем вполне доволен. Он сам предлагает Локи помощь и Локи соглашается.

Они с Бальдри проводят время в общей гостиной, так что Тор не пропустит ничего важного и неважного.
Бальдри уже начала ползать, светло-голубые глаза смотрят прямо и весело, рука тверда, как и нога — в этом Тор убедился, получив пяткой в глаз. Он бросает ей мячик, она с улюлюканьем швыряет его обратно. Шарик улетает на стол, сдвигая скопившиеся бумаги, и Тор видит брошенную кем-то, наверно стрелком, проволочку.
Он садится рядом с Бальдри и сгибает из проволоки фигурки, Бальдри восторженно рычит и тянет проволочку на себя. Вдруг проволока начинает искрить, над ней поднимается золотая радуга, а другая такая же встаёт над головой Бальдри. Тор в ужасе вырывает проволоку из рук Бальдри и бросает на пол. Но Бальдри, вовсе не испуганная, кричит грозное ААА, требуя возвращения хорошей, нескучной вещи. Она тянется к проволоке, рискуя упасть с дивана.

— Что у вас там?

Их общий крик привлекает внимание Наташи, которая читает бесконечные сводки в ноутбуке.

— Помоги, пожалуйста, — говорит Тор нетвердым голосом, — подержи Бальдри.

Наташа держит упорствующую Бальдри на коленях, а Тор с большой осторожностью подбирает проволоку. Он гнёт ее туда и сюда, лижет и нюхает, чувствуя себя при этом немного служебной собакой, но она не выдаёт своей тайны и всячески притворяется проволокой. Тор осторожно, очень осторожно, подносит ее к Бальдри, так, чтобы та не могла прикоснуться. Бальдри с торжествующим воплем кидается вперёд — контакта не происходит, он уверен — но сияющая дуга вновь встаёт над проволокой и соединяет их руки. Короткие золотящиеся волосы Бальдри вновь украшены венцом — воистину золотым. Бальдри смеётся. Она протягивает другую руку, чтобы схватить летучий огонь. Ей не страшно: ее явно не обжигает это пламя. Тор и Наташа онемело смотрят друг на друга. Тор протягивает руку и касается огня. Наташа пытается перехватить Бальдри поудобнее одной рукой, чтобы тоже попробовать это сияние наощупь, но Тор резко говорит:

— Нет, тебе нельзя!

— Почему? Тор...

Тор встаёт. Что-то изменилось в комнате, что-то изменилось в воздухе, как будто потемнело за окном, пискнув, погасли лампы. Он видит, что Наташа побледнела и смотрит на него с оторопью. Вокруг пляшут сотни маленьких молний. Тор понял — и он в гневе, от того, что он понял. Гнев пробуждает бога, а бог находит ответы на свои вопросы и ослепляющая тьма делается белее.

— Оставайся здесь! — говорит он Наташе и слова обрушиваются громом. Где-то лопнула стеклянная дверь.

Наташа, уже о чем-то догадываясь, кричит Тору вслед:

— Только не убивай его!


Тор как молния проходит сквозь этажи и коридоры, врывается в лабораторный отсек Локи. Локи ещё успевает обернуться и побледнеть, но больше он ничего не успевает — Тор хватает его за длинные волосы и обрушивает на пол.

— Что с ней? — кричит Локи, — только скажи, что с ней!

— С ней все в порядке. Она моя дочь. Непорядок с тобой, Локи.

Он тащит неупирающегося Локи в экспериментальный блок, обитый мягкими звукопоглощающими матами, и бросает на пол так, что тот летит до самой стены.

Локи приподымается.

— Сидеть! На колени!

Локи садится на колени. Тор видит в его глазах страх и одновременно странное облегчение, как будто близкое обреченности.

— Ты. Украл. Моего. Ребёнка, — говорит Тор. Сейчас он чувствует себя очень спокойным. В воздухе запах гари.

— Я не крал Бальдри.

— Да, ты ее смастерил. Как мой глаз. Нет, в это я не верю. Искусственное оплодотворение проще. Где эта женщина? Ее мать? Что ты с ней сделал?

— Нет никакой матери. То есть есть... вызови Стива, иначе ты мне не поверишь.

— Я вызову. Потом. Я непременно разберусь во всем до конца. Сейчас я...

Он подходит к Локи. Тот сидит очень бледный, но держит осанку. Он смотрит Тору куда-то в грудь. Видимо, не хочет встретиться с ним глазами. Тор вдруг понимает, что не может просто взять и ударить его.

— Вставай. Дерись!

— Я не буду с тобой драться.

— Будешь. Иначе я тебя сейчас прикончу.

— Можно, я расскажу всю историю, чтобы ты, по крайней мере, знал точно, за что ты меня убьешь?

Локи поднимает голову и неожиданно улыбается ему.

От этой улыбки все тайные стыдные слёзы Тора вдруг превращаются в обжигающий пар. Он чувствует себя ошпаренным изнутри и повинуясь этой боли хватает Локи за грудки, ставит перед собой и бьет куда-то в живот. Огненные круги разрываются в его глазах. Он ждёт удара Локи, он хочет чувствовать боль от этого удара, чтобы иметь право нанести свой, он хочет, чтобы проклятая сила Локи оказалась снаружи, а не внутри, и он мог ответить ей так, как не раз отвечал...
Он ждёт... огненные круги рассеиваются и он видит Локи, лежащего на белом полу. Он не понимает. Что-то красное на руке Локи, рука на животе... Тор опускается перед ним на колени, все ещё не понимая, он отводит руку Локи, перепачканную красным, задирает мокрый край рубахи, расстегивает молнию брюк. Перед ним спускается вниз безобразный извилистый шрам, сделанный будто пьяной, дрожащей рукой. Этот шрам кровоточит.

— Тор, — слышит он странно-ласковый голос сверху и сзади, — Тор дорогой, отойди, пожалуйста, от тела. Сейчас мы погрузим его на каталку и отправим медикам. Всем будет лучше, правда?

Это голос Тони. Но Тор не успевает ответить ему. Легкий укол в плечо и он теряет сознание.

*

Когда Тор просыпается, его голова гудит от транквилизатора. Или это отходняк от бытия богом карающим?

Он пытается поднять руку и обнаруживает, что скован мягкими, удобными, но все же очень крепкими наручниками.

— Какого черта! — почти рычит он. За дверью слышно движение, шёпот, наконец, она открывается и входит Тони.

— Как дела? Голова не болит? — спрашивает Тони заботливо.

— Что-то руки ломит, — отвечает Тор, — прими меры, доктор.

— Сейчас я сниму наручники. Только молнию не включай, у нас кофеварка сгорела.

— Как он?

— Пришёл в себя. Там очень странные повреждения. Не бойся, это не ты их нанёс. Доктора ждут наших пояснений, а не как обычно, мы — их.

— Надо его... допросить. Я не буду распускать руки.

— Надо, надо... у меня к нему тоже есть вопросы. Господи, он мне нужен в лаборатории! У Локи так интересно закручены мозги. Ты даже не представляешь себе как интересно...

— Представляю. Я много лет раскручиваю обратно все, что он закрутил.

— Я так понимаю, у Бальдри нашлись твои гены? Растим перспективную молодую громовержицу?

— С кем Бальдри сейчас?

— Понимаешь, она начала кукситься, мы пытались ее накормить, она устроила бурю. Не ела, кричала, куда-то рвалась, изошла рыданиями. Пришёл Стив и сообщил нам, что ей нужен значимый другой. Раз уж отец Бальдри — ты, дадим Локи этот титул. Сейчас они вместе, в его палате со всеми преимуществами камеры.

— Я не хочу, чтобы она была с ним!

— Поговори со Стивом. Да и посмотри сам...

Тони помогает Тору подняться и едва ли не под руку ведёт его к палате для особо опасных пациентов.

За стеной, прозрачной в одну сторону, он видит, как Локи полулежит, опершись на изголовье кровати, в больничном рубище, сверху прикрытом халатом. На лодыжке браслет с зелёным огоньком, а вот наручников нет. Неудивительно: на Локи, распластавшись и прижавшись к нему всем телом, спит Бальдри. Он обнимает ее двумя руками и смотрит в пустоту перед собой. Зачем он так сидит, ему же нельзя сейчас тяжести на живот, машинально думает Тор и обрывает себя.

— Что у него с лицом? — спрашивает Тор сквозь зубы, — Он что, плакал?

— Шутил как обычно. Но, когда принесли Бальдри, глаза стали мокрые.

— Тор, — говорит ему подошедший Стив, — Тор...

Кажется, он хочет выразить сочувствие, но что-то ему мешает.

— Он любит ее, — наконец, выговаривает Стив, — так, как только можно любить своего ребёнка.

— Это не его ребёнок! Он украл и скрывал ее от меня.

— Он не должен был держать тебя в неведении. Он скрывал правду и от меня тоже. Но он ее не крал. Локи ... родитель Бальдри. В прямом смысле. Он ее родил.

Тор отшатывается от Стива. Тони как-то хищно выдвигает голову, как будто именно алгоритма мужских родов ему не хватало для реализации большого проекта. Наташа присвистывает.

— Стив, ты рехнулся?

— Я понял, что молчать больше нельзя.

— Подожди-подожди... ведь Локи же рожал этого... Слейпнира, — глаза Тони загораются исследовательским пламенем.

— Восьминогого жеребца? И ты в это веришь? Опомнись, ты в университете учился, у тебя степень! — шипит Тор.

— Локи говорил мне, что в людской памяти не все ложь, нужно только вычислить коэффициент искажения для каждой истории, — улыбается Тони.

И вдруг Тор с совершенной ясностью вспоминает свой разговор с Локи: коэффициент искажения, многократные попытки пройти один и тот же квест так, что он становится другим... Они ещё были вместе... Локи ещё не бежал.

— Стив, что именно ты видел? Ну, тогда...

— Он позвонил мне и сказал, что нуждается в моей помощи. Срочно. Просил никому не рассказывать и взять с собой санитарную сумку. Меня же учили медицинскому минимуму ещё на той войне. Когда я приехал в какую-то халупу, заброшенный фермерский дом, Локи был уже совсем плох... его разрывало изнутри — я сначала не понял, решил, это какая-то страшная опухоль. Но она... ходила ходуном. Он попросил поставить чайник, я вышел на кухню, возвращаюсь — а он вскрывает себе живот скальпелем. Я... если честно, я закричал... А он в ответ: возьми таз и простыню... Схватки мешали, рука у него пошла не туда, он сказал: держи и веди ее. Я держал, но не очень справлялся... потом было уже понятней - я перерезал пуповину, обмыл... А Локи тем временем зашивал себя и кричал от боли. Шов получился так себе...

— Но как?!!

— Локи сказал, что это какое-то совмещение природ — другая рождённая тобой в тебе природа позволяет забеременеть, но не родить. Проблема решается хирургически, но решить ее должен сам родитель. Он должен вскрыть сам себя, если хочет, чтобы нечто родилось. Иначе все кончится плохо. Природа страхует себя от неуважения к таинству рождения... как-то так. В общем, магия, но Локи говорил, что это не магия, а знание путей. Не берусь повторить. Он потом отказывался обсуждать это.

— Локи, может, и родил в себе рождающую природу, но без чужого участия все же не обошёлся. Тор, ты сам отдал Локи стаканчик своей спермы для опытов? — спрашивает Тони невинным тоном, — или он ее каким-то образом похитил?

Тор бьет кулаком в стекло. К счастью, он сейчас не в своей божественной ипостаси. Он поворачивает голову и натыкается на пристальный, непреклонный и холодный взгляд Стива.

— Осуждаешь меня, да?

— Нет. Просто теперь я лучше понимаю, почему он ничего не хотел тебе рассказывать.

— Думаешь, ты понимаешь? Про целую жизнь, прожитую друг за друга и друг против друга? Ты это пробовал? Ты думаешь, люди любят и ведут себя прилично, их за это любят и тоже ведут себя прилично, круговорот приличия в природе и есть любовь? Ты представить себе не можешь, как я любил его!

— Как сорок тысяч братьев? — уточняет Тони.

Тор вдруг понимает, что кричит, что сказал лишнее, что все вокруг смотрят на него со стыдливым недоумением, и что сегодня он определенно не способен допрашивать Локи.

— У меня много вопросов. Надо все это обдумать. Давайте встретимся завтра. Устроим Большое жюри нашему талантливому биоконструктору, — говорит, наконец, Тони. Все соглашаются, испытывая облегчение разной степени и веса.


*
Продолжение следует

@темы: Фанфик, мстители, Локи

---

Детская травма: реальный комментарий к Янагихаре

www.newyorker.com/magazine/2018/04/16/the-silen...

Хочу сохранить тут одно свидетельство детской травмы, о котором надо бы подумать.
На его фоне и роман "Маленькая жизнь" можно прочитать по-новому (или, наоборот, по-старому))

Junot Diaz, американский писатель из семьи доминиканских иммигрантов, в детстве был изнасилован и это определило не то чтобы всю его последующую жизнь - это не так, он мог бы и не стать известным писателем и пр. - но весь внутренний сюжет этой жизни, то, вокруг чего - вернее, вокруг молчания о чем, сокрытия чего, ускользания от чего строилась эта жизнь.

По его собственному признанию (в статье по ссылке он в первый раз публично рассказывает об этом) все, что с ним происходило определялось по существу только тем, насколько близко в эту эпоху жизни память о насилии подходила к поверхности. Депрессии, попытки самоубийства, сексуальное бессилие и, наоборот, сексуальная необузданность - все определялось неким извращенным договором с тем, с чем никогда не удавалось договориться. "Воды дошли до души моей": сейчас по грудь, а вот сейчас уже по горло, а сейчас - вода заливает уши.

"Это" всегда рядом, и главной задачей жертвы делается: не выдать "это" , не показать никому, сбить со следа некоего мнимого преследователя, который замещает саму травму. Очень важный момент: до самого последнего предела саморазрушения жертва "не хочет лечиться" - это не блажь, не слабость; видимо, таково само устройство травмы насилия: ее отрицают, чтобы жить, жизнь становится формой отрицания, отрицание становится формой вечного возвращения травмы.


Текст душераздирающий, но он помимо сострадания жертве оставляет читателя в глубокой задумчивости, и это замешательство, возможно, тоже связано с перверсивной структурой травмы.

Я, читатель, не понимаю, где заканчивается травма и начинается то, что человек с ней делает. Может ли травма превратиться в универсальный и исчерпывающий язык, на котором удается объяснить себе всю свою жизнь? Да, может конечно, но ведь и все, что угодно может - даже заговор рептилоидов. Очевидно, что в жизни Диаса было то, чего нет у большинства жертв - возможность писать. Насколько вообще все те - плохие или хорошие - способы борьбы, защиты, самотерапии и самообезболивания, которые титаническими усилиями находит человек - насколько они принадлежат самой структуре травмы и продляют ее разрушительную деятельность?


Характерно, что даже в этой длинной страстной и красноречивой статье то, что собственно случилось, описано крайне косвенным и элюзивным образом. автор только называет случившееся, а дальше уже рассказывает про потемки последующей жизни без называния. Видимо, по-другому нельзя.

Годы и годы сложной балансировки рядом с "этим", отвернувшись от "этого" - жизнь делается маленькой, потому что она мала по отношению к пропасти, в которую она падает. И это при том, что ядром травмы здесь является именно двойной (кажется), но все же - эпизод, а не все детство сплошь, как у Джуда, придуманного Янагихарой. И не оставляет глупый вопрос: может ли быть иначе? Если бы близость и доверие в семье, если бы не правило молчания о стыдном, если бы не культура латинского мачизма, которую упоминает автор... Что тогда? Является ли язык для травмы началом освобождения, действительно ли разрушительная работа травмы заключается именно в том, что ей нельзя посмотреть в лицо, ее нельзя назвать по имени? Или это неназывание есть социально-культурно-психологический элемент, который мы можем изъять, устранить и тогда у гидры будет вырвано, по-крайней мере. одно из жал?

Такое ощущение, что загадка травмы связана с фундаментальными основаниями нашего мышления о самих себе. Травма излечивается логосом, но сам логос уже трансформирован травмой и разворачивается так, чтобы ее скрыть. Логосу может помочь очень большая любовь к чему-то или кому-то, но этот травмированный логос устроен именно так, что делает ее почти недоступной.

***

Чтобы текст был под рукой, воспроизведу его здесь.

Junot Díaz

The silence: The legacy of childhood trauma




X —
Last week I returned to Amherst. It’s been years since I was there, the time we met. I was hoping that you’d show up again; I even looked for you, but you didn’t appear. I remember you proudly repped N.Y.C. during the few minutes we spoke, so I suspect you’d moved back or maybe you were busy or you didn’t know I was in town. I have a distinct memory of you in the signing line, saying nothing to anyone, intense. I assumed you were going to ask me to read a manuscript or help you find an agent, but instead you asked me about the sexual abuse alluded to in my books. You asked, quietly, if it had happened to me.

You caught me completely by surprise.

I wish I had told you the truth then, but I was too scared in those days to say anything. Too scared, too committed to my mask. I responded with some evasive bullshit. And that was it. I signed your books. You thought I was going to say something, and when I didn’t you looked disappointed. But more than that you looked abandoned. I could have said anything but instead I turned to the next person in line and smiled. Out of the corner of my eye I watched you pick up your backpack, slowly put away your books, and leave. When the signing was over I couldn’t get the fuck away from Amherst, from you and your question, fast enough. I ran the way I’ve always run. Like death itself was chasing me. For a couple of days afterward I fretted; I worried that I’d given myself away. But then the old oblivion reflex took over. I pushed it all down. Buried it all. Like always.

But I never really did forget. Not our exchange or your disappointment. How you walked out of the auditorium with your shoulders hunched.

I know this is years too late, but I’m sorry I didn’t answer you. I’m sorry I didn’t tell you the truth. I’m sorry for you, and I’m sorry for me. We both could have used that truth, I’m thinking. It could have saved me (and maybe you) from so much. But I was afraid. I’m still afraid—my fear like continents and the ocean between—but I’m going to speak anyway, because, as Audre Lorde has taught us, my silence will not protect me.

X⁠—

Yes, it happened to me.

I was raped when I was eight years old. By a grownup that I truly trusted.

After he raped me, he told me I had to return the next day or I would be “in trouble.”

And because I was terrified, and confused, I went back the next day and was raped again.

I never told anyone what happened, but today I’m telling you.

And anyone else who cares to listen.

That violación. Not enough pages in the world to describe what it did to me. The whole planet could be my inkstand and it still wouldn’t be enough. That shit cracked the planet of me in half, threw me completely out of orbit, into the lightless regions of space where life is not possible. I can say, truly, que casi me destruyó. Not only the rapes but all the sequelae: the agony, the bitterness, the self-recrimination, the asco, the desperate need to keep it hidden and silent. It fucked up my childhood. It fucked up my adolescence. It fucked up my whole life. More than being Dominican, more than being an immigrant, more, even, than being of African descent, my rape defined me. I spent more energy running from it than I did living. I was confused about why I didn’t fight, why I had an erection while I was being raped, what I did to deserve it. And always I was afraid—afraid that the rape had “ruined” me; afraid that I would be “found out”; afraid afraid afraid. “Real” Dominican men, after all, aren’t raped. And if I wasn’t a “real” Dominican man I wasn’t anything. The rape excluded me from manhood, from love, from everything.

The kid before—hard to remember. Trauma is a time traveller, an ouroboros that reaches back and devours everything that came before. Only fragments remain. I remember loving codes and Encyclopedia Brown and pastelones and walking long distances in an effort to learn what lay beyond my N.J. neighborhood. At night I had the most vivid dreams, often about “Star Wars” and about my life back in the Dominican Republic, in Azua, my very own Tatooine. Was just getting to know this new English-speaking me, was just becoming his friend—and then he was gone.

No more spaceship dreams, no more Azua, no more me. Only an abiding sense of wrongness and the unbearable recollection of being violently penetrated.

By the time I was eleven, I was suffering from both depression and uncontrollable rage. By thirteen, I stopped being able to look at myself in the mirror—and the few times I accidentally glimpsed my reflection I’d recoil like I’d got hit in the face by a jellyfish stinger. (What did I see? I saw the crime, my grisly debasement, and if anyone looked at me too long I would run or I would fight.)

By fourteen, I was holding one of my father’s pistols to my head. (He’d been gone a few years, but he’d generously left some of his firearms behind.) I had trouble at home. I had trouble at school. I had mood swings like you wouldn’t believe. Since I’d never told anyone what had happened my family assumed that was just who I was—un maldito loco. And while other kids were exploring crushes and first love I was dealing with intrusive memories of my rape that were so excruciating I had to slam my head against a wall.

Of course, I never got any kind of help, any kind of therapy. Like I said, I never told anyone. In a family as big as mine—five kids—it was easy to get lost, even when you were going under. I remember my mother telling me, after one of my depressions, that I should pray. I didn’t even bother to laugh.

When I wasn’t completely out of it I read everything I could lay my hands on, played Dungeons & Dragons for days on end. I tried to forget, but you never forget. Night was the worst—that’s when the dreams would come. Nightmares where I got raped by my siblings, by my father, by my teachers, by strangers, by kids who I wanted to be friends with. Often the dreams were so upsetting that I would bite my tongue, and the next morning I’d spit out blood into the bathroom sink.

And in no time at all I was failing everything. Quizzes, quarters, and then entire classes. First I got booted out of my high school’s gifted-and-talented program, then out of the honors track. I sat in class and either dozed or read Stephen King books. Eventually I stopped showing up altogether. School friends drifted away; home friends couldn’t wrap their heads around it.

Senior year, while everyone was getting their college acceptances, I went another way: I tried to kill myself. What happened was that in the middle of a deep depression I suddenly became infatuated with this cute-ass girl I knew at school. For a few weeks my gloom lifted, and I became utterly convinced that if this girl went out with me, if she fucked me, I’d be cured of all that ailed me. No more bad memories. I’d been watching “Excalibur” on heavy rotation, so I was all about miraculous regeneration. When I finally got up the nerve to ask her out and she said nope, it felt as though the world had finally closed the door on me.

The next day I swallowed all these leftover drugs from my brother’s cancer treatment, three bottles’ worth.

Didn’t work.

You know why I didn’t try again the next day?

Because my one and only college acceptance arrived in the mail. I had assumed I wasn’t going anywhere, had completely forgotten that I had any schools left to hear from. But as I read that letter it felt as if the door of the world had cracked open again, ever so slightly.

I didn’t tell anyone I tried to kill myself. Something else I buried deep.

I often tell people that college saved me. Which in part is true. Rutgers, only an hour from my home by bus, was so far from my old life and so alive with possibility that for the first time in the longest I felt something approaching safety, something approximating hope. And, whether it was that distance or my bottomless self-loathing or some desperate post-suicide urge to live, that first year I remade myself completely. By junior year, I doubt anyone from my high school would have recognized me. I became a runner, a weight lifter, an activist, had girlfriends, was “popular.” At Rutgers I buried not only the rape but the boy who had been raped—and threw into the pit my family, my suffering, my depression, my suicide attempt for good measure. Everything I’d been before Rutgers I locked behind an adamantine mask of normalcy.

And, let me tell you, once that mask was on no power on earth could have torn it off me.

The mask was strong.

But as any Freudian will tell you trauma is stronger than any mask; it can’t be buried and it can’t be killed. It’s the revenant that won’t stop, the ghost that’s always coming for you. The nightmares, the intrusions, the hiding, the doubts, the confusion, the self-blame, the suicidal ideation—they didn’t go away just because I buried my neighborhood, my family, my face. The nightmares, the intrusions, the hiding, the doubts, the confusion, the self-blame, the suicidal ideation—they followed. All through college. All through graduate school. All through my professional life. All through my intimate life. (Leaked into my writing, too, but you’d be amazed how easy it is to rewrite the truth away.)

Didn’t matter how far I ran or what I achieved or who I was with—they followed.

Do you remember how during our chat at Amherst I talked about intimacy? I think I said that intimacy is our only home. Super ironic that I write and talk about intimacy all day long; it’s something I’ve always dreamed of and never had much luck achieving. After all, it’s hard to have love when you absolutely refuse to show yourself, when you’re locked behind a mask.

I remember when I got my first girlfriend, in college. I thought that was it—I was saved. Everything I’d been would officially be erased, all my awful dreams would disappear. But that’s not the way the world works. Me and this girl were into each other something serious, were in our narrow college beds all the time—but you know what? We never had sex. Not once. I couldn’t. Every time we would get close to fucking the intrusions would cut right through me, stomach-turning memories of my violation. Of course, I didn’t tell her. I just said that I wanted to wait. She didn’t believe my excuses, asked me what was wrong, but I never said anything. I kept the Silence. After a year, we broke up.

I thought maybe with another girl it would be easier, but it wasn’t. I tried and I tried and I tried. Took me until I was a junior before I finally lost my virginity. I saw her first in a creative-writing class. She was an ex-hippie ex-hardcore sweetie who wrote beautifully and had a tattoo on her head and the first time we got in bed she didn’t even ask if I was a virgin; she just pulled off her dress and it happened. I almost threw a party.

But I should have known it wasn’t going to be that easy. Me and J⁠— dated for two years, but I was always acting, always hiding. The mask was strong.

I’m sure she sensed I was all sorts of messed up, but I’m guessing she chalked it up to typical ghetto craziness. She loved the shit out of me. Brought me home to her family, and they loved me, too. It was the first truly healthy family I’d been exposed to. Which you would think would have been a good thing.

Wrong. The longer we were together, the more her family loved me, the more unbearable it all got. There was only so much closeness a person like me could endure before I needed to fly the fuck away. I had long bouts of depression, drank more than I’d ever drunk, especially during the holidays, when they were all at their happiest. One day, for no reason at all, I found myself saying, We have to break up. There was absolutely no precipitating anything. I had just reached my limit. I remember crying my eyes out the night before (in those days I never cried). I didn’t want to break up with her. I didn’t want to. But I couldn’t stand to be loved. To be seen.

Why? she asked. Why?

And I really had no answer.

After that it was C⁠—, who did a ton of community work in the D.R. And then B⁠—, the Seventh-Day Adventist from St. Thomas. Neither relationship worked. But I kept going.

And that’s how it went for a while, from college to grad school to Brooklyn. I would meet intimidatingly smart sisters, would date them in the hope that they could heal me, and then the fear would start to climb in me, the fear of discovery, and the mask would feel as if it were cracking and the impulse to escape, to hide, would grow until finally I’d hit a Rubicon—I’d either drive the novia away or I would run. I started sleeping around, too. The regular relationship drug wasn’t enough. I needed stronger hits to keep the wound inside from rising up and devouring me. The Negro who couldn’t sleep with anyone became the Negro who would sleep with everyone.

I was hiding, I was drinking, I was at the gym; I was running around with other women. I was creating model homes, and then, just as soon as they were up, abandoning them. Classic trauma psychology: approach and retreat, approach and retreat. And hurting other people in the process. My depressions would settle over me for months, and in that darkness the suicidal impulse would sprout pale and deadly. I had friends with guns; I asked them never to bring them over for any reason. Sometimes they listened, sometimes they didn’t.

Somehow I was still writing—about a young Dominican man who, unlike me, had been only a little molested. Someone who couldn’t stay in any relationship because he was too much of a player. Crafting my perfect cover story, in effect. And since us Afro-Latinx brothers are viewed by society as always already sexual perils, very few people ever noticed what was written between the lines in my fiction—that Afro-Latinx brothers are often sexually imperilled.

ight before I left graduate school and moved to Brooklyn I published my first story, about a Dominican boy who goes to see another boy, whose face has been eaten off, and on the way he gets sexually assaulted. (Seriously.) And then in one of those insane twists of fortune I hit the literary lottery. From that one story I got an agent, I got a book deal, I appeared in The New Yorker, I published my first book, “Drown,” which sold nothing but got me more press than any young writer should ever have. Anyone else would have ridden that good-luck wave straight into the sunset, but that wasn’t how it played out. I clearly wanted to be known, on some level, had been dying for a chance at a real face, but when that moment finally arrived I couldn’t do it; I clamped the mask down hard. After “Drown,” I could have stayed in N.Y.C., but I fled to Syracuse instead, where the snow never stops and the isolation was a maw. I stopped writing altogether.

Entire literary careers could have fit into the years I didn’t write. In the meantime I met S⁠—. If Black Is Beautiful had a spokesperson it would have been her; S⁠—, who would have thrown away a thousand years of family to make it work. Didn’t matter; we never were able to have sex. The intrusions always hit where it would hurt the worst. Never knew who I could have sex with and who I couldn’t until I tried. S⁠— found someone else, ended up marrying him. I moved on to other women. The years passed. I never took off the mask; I never got help.

And for a while the center held. For a while.

No one can hide forever. Eventually what used to hold back the truth doesn’t work anymore. You run out of escapes, you run out of exits, you run out of gambits, you run out of luck. Eventually the past finds you.

What happened was that I met someone: Y⁠—. In the novel I published eleven years after “Drown,” I gave my narrator, Yunior, a love supreme named Lola, because in real life I had a love supreme named Y⁠—. She was the femme-matador of my dreams. A state-school girl raised in Washington Heights who worked her ass off, who never ran from a fight, and who could have danced Ochún out the fucking room.

We clicked like crazy. Like our ancestors were rooting for us. I was the Dominican nerdo she’d always dreamed about. She actually said this. She didn’t have a clue. I fell into her family, and she fell into mine. And her mother—Dios mío, how the señora loved me. I was the son she never had. And before you could say “Run” I had created another one of my romance stories, but this one was more elaborate and more insane than any I’d ever spun. We bought an apartment together in Harlem. We got engaged in Tokyo. We talked about having children together. Even the writing started coming again. Negroes I’d never met before were proud of our relationship and told us so. Two “successful” Dominicans from the hood who loved each other? As rare and as precious as ciguapas.

Of course, there were signs of trouble. I spent at least six months out of the year depressed and/or high or drunk. We could have sex but not often—the intrusions often jumped in, a hellish cock-blocking ménage à trois.

Sex or no sex, I “loved” her more than I had ever loved anyone. I even told her, in an unguarded moment, that something had happened in my past.

Something bad.

And because I “loved” her more than I had ever loved anyone, and because I had revealed to her what I revealed about my past, I cheated on her more than I had ever cheated on anyone.

I cheated on her como un maldito perro.

I knew plenty of men who lived double lives. Shit, my father had lived one, to my family’s everlasting regret. And here I was playing out the patrimonial destiny. I had a double life like I was in a comic book.

Y⁠— got as much of the real me as I was capable of showing. She lived with my depression and my no-writing fury and with the rare moments of levity, of clarity. The other women saw primarily my mask, right before I ghosted them.

The mask was strong.

But no mask is that strong. No one’s G that perfect. No one’s love that dumb. One day Y⁠— didn’t like an answer I’d given her about where I’d been. I’m sure she’d been having doubts for a while—especially after one woman showed up at a reading of mine and burst into tears when I said hi. Y⁠— decided to go snooping through my e-mails, and since I wasn’t big on passwords or putting old e-mails in the trash it took her less than five minutes to find what she was looking for.

A heartbreak can take out a world. I know hers did. Took out her world and mine.

Another woman might have shot me dead on principle, but Y⁠— simply printed out all the e-mails between me and all my other girls, all my bullshit seduction attempts, all the photos, had the evidence of my betrayals bound, and when I came home from one of my trips handed them to me.

When I realized what she’d given me I blacked out.

Which is what tends to happen when the world ends.

A few months later, I won the Pulitzer Prize for a novel narrated by a Dominican brother who loses the Dominican woman of his dreams because he can’t stop cheating on her. When I found out I’d won the prize my first thought wasn’t “I’m made” but “Maybe now she’ll stay with me.”

She didn’t. A few months later Y⁠— got her head together and kicked me out of her life completely. She kept the apartment, the ring, her family, our friends. I got Boston. We never saw each other again.

When I was a kid, I heard that dinosaurs were so big that even if they received a killing blow it would take a while for their nervous systems to figure it out. That was me. After I lost Y⁠— I moved to Cambridge full time, and for the next year or so I tried to “walk it off.” For a little while I seriously thought I was going to be fine. The mask had exploded into fragments, but I kept trying to wear the pieces as if nothing had happened. It would have been comedic if it hadn’t been so tragic. I tried to use sex to fill the hole I’d just blown through my heart, but it didn’t work. Didn’t stop me from trying.

I lost weeks, I lost months, I lost years (two). And then one day I woke up and literally couldn’t move from bed. An archipelago of grief was on me, a wine-dark sea of pain. In a drunken fit I tried to jump from my friend’s rooftop apartment in the D.R. He grabbed me before I could get my foot on a nearby stool and didn’t let go until I stopped shaking.

In the treatment world, they say that often you have to hit rock bottom before you finally seek help. It doesn’t always work that way, but that sure is how it was for me. I had to lose almost everything and then some. And then some. Before I finally put out my hand.

I was fortunate. I had friends around me ready to step in. I had good university insurance. I stumbled upon a great therapist. She had dealt with people like me before, and she dedicated herself to my healing. It took years—hard, backbreaking years—but she picked up what there was of me. I don’t think she’d ever met anyone more disinclined to therapy. I fought it every step of the way. But I kept coming, and she never gave up. After long struggle and many setbacks, my therapist slowly got me to put aside my mask. Not forever, but long enough for me to breathe, to live. And when I was finally ready to return to that place where I was unmade she stood by my side, she held my hand, and never let go.

I’d always assumed that if I ever returned to that place, that island where I’d been shipwrecked, I would never escape; I’d be dragged down and destroyed. And yet, irony of ironies, what awaited me on that island was not my destruction but nearly the opposite: my salvation.

During that time I wrote very little. Mostly I underlined passages in my favorite books. This line in particular I circled at least a dozen times: “Then darkness took me, and I strayed out of thought and time, and I wandered far on roads that I will not tell.”

And then there was this section from my own novel:

Before all hope died I used to have this stupid dream that shit could be saved, that we would be in bed together like the old times, with the fan on, the smoke from our weed drifting above us, and I’d finally try to say words that could have saved us.

——— ——— ———.

But before I can shape the vowels I wake up. My face is wet, and that’s how you know it’s never going to come true.

Never, ever.

It’s been almost a decade since the Fall. I am not who I once was. I’m neither the brother who can’t touch a girl nor the asshole who sleeps around. I’m in therapy twice a week. I don’t drink (except in Japan, where I let myself have a beer). I don’t hurt people with my lies or my choices, and wherever I can I make amends; I take responsibility. I’ve come to learn that repair is never-ceasing.

I’m even in a relationship, and she knows everything about my past. I told her about what happened to me.

I’ve told her, and I’ve told my friends. Even the toughest of my boys. I told them all, fuck the consequences.

Something I never thought possible.

So much has changed. But some things haven’t. There are still times when the depression hammers down and months vanish out from under me, when the suicidal ideation returns. The writing hasn’t come back, not really. But there are good stretches, and they are starting to outnumber the bad. Every year, I feel less like the dead, more a part of the living. The intrusions are fewer now, and when they come they don’t throw me completely. I still have those horrible dreams every now and then, and they are still foul as fuck, but at least I have resources to deal with them.

And yet—

And yet despite all my healing I still feel that something important, something vital, has eluded me. The impulse to hide, to hold myself apart from my colleagues, from my fellow-writers, from my students, from the circle of life has remained uncannily strong. During the public talks I’ve given at universities and conferences, I’ve sometimes commented on the intergenerational harm that systemic sexual violence has inflicted on African diasporic communities, on my community. But have I ever actually come out and said that I was the victim of sexual violence? I’ve said elusive things here and there but nothing actionable, no definitive statements.

Over the last weeks, that gnawing sense of something undone has only grown, along with the old fear—the fear that someone might find out I’d been raped as a child. It’s no coincidence that I recently began a tour for a children’s book I’ve published and suddenly I’m surrounded by kids all the time and I’ve had to discuss my childhood more than I ever have in my life. I’ve found myself telling lies, talking about a kid that never was. He never checks the locks on the bedroom doors four times a night, doesn’t bite clean through his tongue. The cover stories are returning. There are even mornings when my face feels stiff.

And then at one of my events, another signing line—this one at the Brattle Theatre, in Cambridge—a young woman walked up and started to thank me for my novel, for one of its protagonists, Beli. Beli, the tough-love Dominican mother who suffered catastrophic sexual abuse throughout her life.

I had a life a lot like Beli’s, the young woman said, and then, without warning, she choked into tears. She wanted to say more to me, but before she could she was overwhelmed and fled. I could have tried to stop her. I could have called after her me too me too. I could have said the words: I was also raped.

But I didn’t have the courage. I turned to the next person in line and smiled.

And you know what? It felt good to be behind the mask. It felt like home.

I think about you, X⁠—. I think about that woman from the Brattle. I think about silence; I think about shame, I think about loneliness. I think about the hurt I caused. I think of all the years and all the life I lost to the hiding and to the fear and to the pain. The mask got more of me than I ever did. But mostly I think about what it felt like to say the words—to my therapist, all those years ago; to tell my partner, my friends, that I’d been raped. And what it feels like to say the words here, where the whole world—and maybe you—might hear.

Toni Morrison wrote, “Anything dead coming back to life hurts.” In Spanish we say that when a child is born it is given the light. And that’s what it feels like to say the words, X⁠—. Like I’m being given a second chance at the light.

Last night I had another dream. It wasn’t a bad one. I was young. Just a boy. No one had hurt me yet. A plane was dropping flyers announcing an upcoming Jack Veneno match, and all of us kids in Villa Juana were racing about in great excitement, gathering the flyers in our arms.

I barely remember that boy anymore, but for a brief moment I am him again, and he is me. ♦

This article appears in the print edition of the April 16, 2018, issue, with the headline “The Silence.”
Junot Díaz was named one of The New Yorker’s “20 Under 40” in 1999 and has regularly contributed both fiction and nonfiction since 1995.

@темы: Травма

---

Мы все не умрем, но изменимся (фанфик по "Тор: Рагнарек")

Недавно я посмотрела "Тор: Рагнарек" и поскольку гибель миров, крах богов и жизнь после краха - мой любимый кинк, не смогла удержаться от фанфика:



Мы все не умрем, но изменимся


- Дело не только во мне или в упёртых правительствах, - говорит Локи, - Где бы ты не приземлился, ничего уже не будет как прежде. Мы больше не боги, а народ Асгарда - не народ Асгарда.

- Кто же они теперь?

- Не знаю, но в новой жизни им всем придётся стать немного Локи. Притворяться, что они существуют и имеют форму. И в конце концов стать тем, чем они притворяются.

- А тебе, выходит, даже и меняться не к чему? - стиснув зубы, интересуется Тор.

Тор понимает, что Локи хочет сказать, но от одного упоминания Асгарда его вдруг охватывает такая тоска, что он едва удерживает себя от того, чтобы броситься на Локи и бить, пока не размажет этот легкий череп по полу. Локи это понимает - в быстроумии ему не откажешь. И никогда от его ума не было ничего хорошего. Почти никогда.


- Ты погубил мир. Целый мир, - говорит Тор, не оборачиваясь. Он не добавляет: и спас его народ. Уж этого Локи не забудет.

- Я погубил множество разных вещей. Но не Асгард. Мы все знали, что нас ждёт. Я не автор Рагнарека, я просто прошёл кастинг на одну из главных ролей.

- Знаешь, боги нужны, чтобы отсрочивать конец мира. И в сущности только для этого.

- Боги - просто имена того, что происходит. Имена хаоса.

- Тогда распадись на атомы и не отсвечивай больше на корабле!

Локи исчезает. Тор чувствует себя виноватым. Кажется, он все испортил. Впрочем, нечего больше портить.

Многие теряют родину. Многие всю жизнь не могут поверить, что потеряли её. Не удивительно: то же небо смотрит на них, та же земля скрипит на зубах, можно ли поверить, в то, что в этой земле нет пылинок материнской страны, праха твоих умерших? А если не осталось даже праха? И ничего от праха. Рагнарек - это не гибель богов, это гибель мира, где боги были возможны.

Тор жив. Но бог Тор умер. Не меньше, чем Хела, он питался силой священной земли Асгарда. Боги ведь, как и мертвые, растут из земли. Его народ этого пока не понимает. Они висят в пустоте, в этом межпланетном муравейнике, и Тор не знает, куда его приземлить. На любой планете, где возможна жизнь, они будут беженцами или захватчиками. А потом они поймут, что у них больше нет защиты богов. Им придётся искать кого-то - может быть, худшего из демонов - чтобы он привязал их к чуждой почве и открыл глаза слепого незнакомого неба.

***

Тор не видел Локи уже три дня. Завалиться в межмирную щель на космическом корабле, плотно забитым новым избранным народом – это конечно суперпособность, подобающая богу, но чрезвычайно раздражающая. Ожидание удара в спину становится...невыносимым. На четвёртый день Тор ищет Локи, подключив прозорливость, которая обычно ему отказывает. Он понимает, что Локи рядом, но не хочет быть видимым. Прости, братец, я не в силах сейчас уважать твои чувства.

Тор выхватывает Локи из хитро навеянной тьмы:

- Отстань, - отмахивается Локи, - От тебя током бьет.

- Хорошо, значит я все ещё громобой.

Локи, быстро принимающий неизбежное, усмехается, занавесившись длинными волосами. Они будто прилипли к щеке тёмной паутиной. Секундой позже Тор понимает, что это не волосы. У Локи сильный ожог на лице. И на ладони.

- Во что ты вляпался?

Локи не отвечает и Тор делает шаг вперёд. Это странно. Обычные повреждения затягиваются на богах сами, опасные раны магического происхождения Локи умеет лечить.

Тор берет брата за подбородок и легко касается обугленной кожи:

- Не похоже на огненного демона.

- Температуру ада я выношу без последствий.

- Что же это?

- Это... своего рода пощечина, - в голосе Локи растерянности больше, чем злости.

- Где раздают такие удачные пощечины?

- Глубже, чем нигде. Там, где ничего не должно было быть, кое-что обнаружилось.

- И ты решил позаимствовать в нигде какое-то ценное ничто?

- Не совсем... Помнишь, Фауст, после долгих лет труда, вызвал духа природы, чтобы воплотить свои смелые желания, но дух плюнул в его непочтительное лицо. А в меня плюнули огнём. ...Ты "Фауста" читал или остановился на Старшей Эдде?

- Читал, не торопясь, тридцать лет по мере выхода. На Мефистофеля ты больше похож.

- С меня писалось. Но стиль - это ещё не человек, и тем более - не бог.

Тор невольно улыбается. Он уже чувствует, что клеймо, поставленное на Локи, можно снять. Эта рана не приговор суда, но только след стихии, которая вернула себе равновесие, выбросив Локи, как песчинку, вовне.

Тор обводит пальцами границу ожога и извлекает умерший огонь, возвращая его себе по праву господина. Все ещё бог, хоть и без определённого места жительства. Локи стискивает зубы, и его стон превращается в свист. Тор дует на тонкую розовую пленку, разбегающуюся по острову бывшей черноты, и переходит к руке.

- Спасибо, - говорит Локи, - Я уже думал, что сила нас оставляет. Но как ты сделал то, чего не смог сделать я? Прости, но ты не особенно силён в магических искусствах.

- Локи, не ревнуй. Не все можно сделать для самого себя, потому что никто из нас не принадлежит до конца самому себе. Зачем чудовищу поцелуй красавицы, если оно и так вполне прилично колдует? А ведь нужен.

Локи вдруг вздрагивает:

- Второй раз за вечность случилось чудо: ты подал мне мысль!

- И какой был первый?

- Рагнарек, естественно.

***

Тор успевает собраться и сбрасывает с себя обволакивающее присутствие, он хватает эти нежно-гладкие щупальца, упирается пальцами в твёрдый костяк внутри них, наконец догадывается, что это чьи-то руки и открывает глаза. Он дергает напавшего на себя и обыскивает быстрым широким движением. Только натолкнувшись на некоторые неожиданности ниже живота, Тор окончательно просыпается и понимает, что это Локи и Локи голый.

- Где твой сюрприз?


Придерживая Локи за горло одной рукой, он шарит другой по узкой койке и под ней. Локи не мог прийти совсем без оружия, хотя бы шнурок какой-нибудь должен быть - уж слишком несопоставима их сила.

- Нет... сюрприза, - хрипит Локи, - не считая меня конечно.

- И на что ты рассчитывал? Думал задушить меня подушкой?

- Отпусти, и я тебе покажу, на что.

Предложение настолько абсурдное, что Тор его принимает. Локи откашливается и кладёт ладони Тору на плечи. Подвигается ближе и вдруг приникает губами к его губам. "Вот где... Скорпион... Змея..." - успевает подумать Тор, но уже не успевает воспротивиться, потому что видит бесконечно высокое небо Асгарда – выcокое, не потому что было недоступно, а потому что создавало тягу... "Я умираю. Я мертв", - думает он без cожалений.

Но Локи отпускает его губы. Теперь Тор почти задыхается, лишенный воздуха Асгарда.

- Вот какая у тебя сила... Так ты заводил...друзей.

- Зачем упрощать? У меня есть дар переговорщика.

- Завести в тупик - это не переговоры.

- Ты только сейчас понял, что это тупик. А я живу в тупике все наши несчетные лета. Странствую по спине Уробороса.

- Поэтому ты такой легкомысленный?

- Легкомыслие - лучшее лекарство от безнадежности. Ты это ещё узнаешь.


Локи всем телом обнимает его, будто морское бескостное существо. Язык Локи касается его языка, и Тор снова удивляется, что он не змеиный. Меньше всего на свете он хочет сопротивляться. Но вдохнув заново воздух Асгарда, Тор набирается силы и отрывает себя от губ, которые утратили право на этот воздух, но сохранили его вкус. Это обман, морок. И все же он хочет им одурманиться, и ему даже было бы равно, что сделает с ним Локи...

Но сейчас их корабль висит в пустоте. Тор должен закончить своё дело, даже если он сам уже кончился. Хотя бы поэтому, если уж не из гнева и гордости, он не даст Локи себя опрокинуть.

- Тебе будет лучше. Правда, лучше, - шепчет Локи.

- Давай по-старому: пусть мне будет хуже.

***

Каждый день Тор ведет куда-то скопище бездомных и нигде не желанных людей. Гордый народ Асгарда. Впрочем, есть планеты, где интересуются мясом. Иногда в буквальном смысле. Тор душит отчаянье, а отчаянье душит его. Глядя в лица своих подданных, он боится узнать в них то же чувство и быть узнанным ими. Но вместо этого видит странное упорство избегания. Нежелание признать правду. Ещё его можно назвать мужеством. Тора это даже бесит. Втайне конечно.

- Ты не очень-то уважаешь людей, да? - улыбается Локи, для которого нет тайн.

- Уж больше, чем ты.

- Я, по крайней мере, не отрицаю ни за кем право обманываться.

- Ты хочешь, чтобы они оставались вечными детьми. Ты сам ребёнок, неспособный взрослеть. Умный, веселый, бессердечный, непонимающий. Питер Пен с боеголовками.

- А вдруг, я - старый, печальный, уродливый карлик? Просто научился хорошо выглядеть? - качает головой Локи и растворяется по своим непостижимым делам.

Тор знает, что бессознательное уклонение от бездны, охватившее насельников корабля - подарок Локи. Локи искусно пускает обнадеживающие слухи, разрешает ссоры, так что правый и виноватый забывают об их предмете, и делает другие политически верные трюки. Никогда они ещё не были так заодно, никогда ещё долг и ложь не ходили так близко.


Хеймдалль мудро не спрашивает ни о чем. Валькирия хмыкает и поддерживает боевую форму. Они придумали нечто вроде военно-спортивных занятий, и асгардская молодежь имеет широкое поле для соперничества, усмирённого правилами. Брюс читает им краткий курс всех наук и следит за производством пищевого протеина и всего прочего в лаборатории. К счастью, корабль рассчитан на долгое автономное путешествие.

Тор занят самыми бессмысленными вещами: он думает о будущем и ведет переговоры с разным планетарным начальством, а чтобы отвести душу, разговаривает по дальней связи с Тони Старком. Тони пытается повлиять на каких-то земных шишек, чтобы народ Асгарда пустили в мир без богов.

Если бы Тор был моложе и глупее, он высадился бы без разрешения и тем загубил будущее асгардцев. Если бы он был умнее, он бы нашёл доводы, которым трудно противостоять, и опутал бы их будущее тысячей условий. А если бы он вырос в полную меру бога, он расплавил бы руны судьбы и предотвратил Рагнарек. Другой бог дал себя убить ради спасения своего мира. Или ради чего-то ещё. Тор не до конца разобрался с концепцией искупления. Тор готов умереть за свой мир в бою, но никто не предлагает за его жизнь такую цену.

***

Бог - это молния, пронзающая мир. Он падает - но не как молния. Как камень со склона. Вниз, в никуда, туда, куда все исчезло. В грудь ударяет какой-то мелкий булыжник. Неужели, и правда, падает? Он подскакивает в постели.

На одеяле - шокер, или, как его там, "модулятор поведения", с планеты для совсем никудышных.

- Смотри, - Локи (ну конечно, Локи!) склоняет голову набок и отбрасывает волосы. В его шее торчит чип от шокера.

- Опять куда-то протягивал свои длинные руки? Кто тебе это вставил?

- Я сам. У тебя нет оснований мне верить. Ты хочешь сохранять контроль. Сохраняй. В любой момент ты можешь меня вырубить. Ты ведь помнишь, каково это? Попробуй.

Тор нажимает на кнопку. Локи ощутимо жахает током. Работает. Конечно Локи мог бы обмануть кого-то другого, симулируя разряд. Но Тор в родстве с электричеством и точно знает - удар был.

За ту секунду, что он думал об этом, Локи сбросил плащ и сидит перед ним совершенно голый.

- Почему? - спрашивает Тор.

- Потому что мы братья, - отвечает Локи.

- Обычно люди не делают этого с братьями.

- Мы с тобой все ещё не люди...

- Но уже не вполне боги.

- И это тоже причина.

Локи заглядывает ему в глаза и светлейшая, почти бесцветная синева соединяет Тора с далью, в бесконечно удаленной точке которой прячется самое важное, но эта даль - он сам.

Что же это такое? Со стороны (с какой? Разве есть ещё какая-то сторона?) это наверно похоже на секс. На самом деле, это как опыт, который Тор видел в лаборатории Старка: Тони лил пурпур на зелень и между ними образовывалась огненная полоса вражды, потом они начали оборачиваться друг в друга - яснее и не скажешь, и вдруг из водоворота поднялось нечто похожее на башню из тысяч кристаллов.

- Что ты делаешь? - спросил завороженный Тор.

- Синтезирую помаленьку. Новое вещество с интересными свойствами. Боги, как я слышал, занимаются примерно тем же. Расспроси отца.

Не успел расспросить.

...Что за радужная пелена скрывает от тебя то, что ты делаешь, каких только картинок не покажет мозг, что бы только ты не видел, что именно делаешь - а ты тем временем впиваешься в голое плечо сводного брата.

Тор открывает глаза. Оказывается, он сверху. На белой коже Локи темно- багровые следы его зубов. "Почему они не пропадают?" – про себя удивляется Тор.

- Потому что я хочу, чтобы они остались.

Тор приподнимает голову и встречает взгляд, который, против обыкновения, не уклоняется от встречи. Небо Асгарда смотрит на него неотразимой ясностью. Почему? Демон, мастер иллюзий, колдун, мятежник, почти предатель и почти спаситель - того жалкого остатка, что удалось спасти - почему именно Локи прячет в себе состав утраченной родины? Почему не Хеймдалль, не Брунгильда, не сам Тор в конце концов?

- Потому что во мне нет ничего другого, - отвечает Локи его мыслям, - Или потому что миры делаются из материи воображения, или ... да не важно.

Тор садится, оборачиваясь углом одеяла.

- Ты знаешь, что я тебе не верю. И поэтому ты отдал мне власть над собой? Почему ты вдруг решил... довериться мне?

- Забавное слово. Я никому не доверяюсь. Я знаю, чего ты хочешь. Мне нужно твоё желание.

- Чего я хочу?! Точно не тебя! - Тор тут же осознаёт шаткость своей позиции. Но Локи легко соглашается:

- Конечно не меня. Ты хочешь, чтобы Асгард существовал, хотя сам выбрал его уничтожить. Ты хочешь невозможного.

- И зачем тебе мои фантомные боли?

- Я тоже хочу невозможного. Я хочу существовать.

- Ты уже существуешь.

- А у тебя уже был мир...

- Кстати, у тебя тоже. А ещё у нас был отец...

- У тебя был отец. Мне нравится говорить тебе «брат», но мы существа разной природы. Может быть, от этого и пошёл наш раздор, но иногда природе не хватает себя самой, и ей нужна другая. Далекая, враждебная, отвратительная.

- Для чего нужна? И, кстати, ничего отвратительного в твоей природе... - Тор говорит, а Локи уже исчез из постели. Растворился. Почему-то этот мелкий фокус Тору не удаётся. Действительно, другая природа...

***

- Как ты справился с Локи? - спрашивает Хеймдалль в тот редкий час, когда они оказываются одни.

- Справился?

- Ну, ты же одел на него ошейник. В смысле - чип. Он прячет, но я заметил. Как обошлось без драки? Почему вы не разнесли нашу кастрюлю по всем девяти мирам?

- Это не совсем ошейник... Это... Знаешь, Локи теперь наш и играет на светлой стороне.

- Локи - предатель. Такова его природа – заставляет мир вертеться и лететь в тартарары.

- Я понимаю, он перед тобой виноват...

- Да перед кем он не виноват? Это не важно. Враг может стать союзником, если интересы переменились. Но Локи не враг в обычном смысле. Он посторонний. Он никогда не станет своим. Нет такого интереса, который бы привязал Локи.

- Возможно... А зачем ты мне все это говоришь? Почему я должен работать его адвокатом?

- И правда, почему? И зачем? Я всего лишь восхитился тем, как ловко ты его скрутил...

Тор остывает. Хеймдалль с привычной проницательностью переводит разговор.

Но слово сказано, и сказано не напрасно.

Тор недаровым усилием пытается вернуть самоконтроль. И только тут окончательно понимает, что контроль потерян. Хуже всего не то, что он не понимает Локи, а то, что он не понимает себя. Дело не в том, враг - Локи или союзник, а в том, что Тор вдруг утратил способность думать об этом. Он как будто не может отделить случившееся с ним от себя самого и даже - отделить случившееся от неслучившегося. Он не знает, что именно Локи делает с ним, но он определённо что-то делает.

Что? Он не забирает его силу - по крайней мере, пока; он её умножает. Локи один понял, что Тор в отчаяньи, и это отчаянье уже больше Тора. Локи кормит его мёдом иллюзий, а не хлебом истины, но это лекарственный мёд. Тор сорвался бы, если бы Локи не приходил к нему в темноте и не передавал из уст в уста вкус исчезнувшего мира. А теперь скажи прямо: он подсадил тебя на свой наркотик.

Тор бегает по тесной каюте, пытаясь понять, что именно происходит между ними по ночам, и обнаруживает, что не знает даже этого. От внезапного ужаса у него шевелятся обрезанные волосы на голове. Ну да, голый Локи, поцелуй, постель ... дальше монтаж, как в кино для аудитории 13+. Какая-то размытая декорация секса - специально, чтобы ему было стыдно вглядываться в происходящее и не хотелось его вспоминать. В конце концов, он не понаслышке знает, что такое секс - и не находит ничего похожего в своих воспоминаниях о Локи.

Находит другое. Превращение? Преображение? Как будто его тело становится совсем другим, неотличимым от чужого, и вновь отделяется от этого чужого тела, сохраняя память о нем. Но осталось ли оно тем же самым телом? И тело ли это? Он знает только, что та темно-кровавая тьма, которая окружает его окоем, вырастая из дыры вырванного Хель глаза, как будто раздвигается и исчезает в неизмеримой широте возвращённого неба.

Может, все это для отвода глаз, может быть, они всего лишь трахались с Локи, но хитрец занавесил память сияющей пеленой. Но зачем? Какой смысл исподволь овладевать Тором, когда все, что у Тора есть - это корабль, которому негде пристать? На этот вопрос Тор пока не может ответить. Но он может устроить проверку тому, что проверяемо. Исключить воздействие обнаруженных триггеров и ограничить активность их носителя.

***

Он чувствует прикосновение легких рук и открывает глаза, стараясь не заглядывать в чужие. Губы Локи совсем близко, и Тор прижимает к ним палец:

- Сегодня давай играть по моим правилам.

Локи улыбается, не отвечая, и проводит по кожаному браслету на запястье Тора, на котором болтается шокер, подвешенный короткой цепочкой. Кажется, он уже все понял. Тор достаёт плотную ленту:

- Я завяжу тебе глаза. Хорошо?

Локи склоняет голову:

- И руки хочешь связать?

Локи как будто помогает Тору в щепетильной ситуации, и Тора это пугает. Почему этот шулер не может не перехватывать инициативу?

Но когда Тор на самом деле связывает ему руки над головой и опрокидывает Локи на кровать, он чувствует, как под его ладонью неровно и быстро стучит сердце и не успевает за ним дыхание.

- Ты боишься?

- Немного волнуюсь. Как всякий, кто отдал себя в руки смертельного врага.

- Я никогда не хотел твоей смерти.

- Я тоже.

- Я не собираюсь ... ничего такого. Мы слишком часто дрались друг с другом. Неинтересно.

- Или, наоборот, интересно? Иначе зачем так часто дрались?

- Может, добавим кляп? Или просто молчи, - о кляпе Тор упоминает только для поддержания разговора. Ему и связывание-то нелегко далось. Странно, что можно крушить головы молотом и теряться в постели.

Тор видит в мерцании датчиков очень белое тело, удивительно гладкое и совершенно безволосое. Он как будто держит фарфоровую фигурку, по изгибам которой рука скользит, не задерживаясь. Мой милый пастушок. Какой тонкий -- Тор опасается его раздавить, а потом вспоминает, что это не удавалось и более крупным фигурам. Он обходит запретную зону губ и приникает к шее, нежной и как будто не знающей бритвы. Пульсация вен передаёт ему важные и неподдельные новости. Тор обводит языком и пошатывает чип, сидящий в коже, и вдруг чувствует, что член Локи упирается ему в пах. Да, пастушок любит опасное, и одно только напоминание об опасном... Этого не подделать, и Тор вдруг вспыхивает столь же немагическим возбуждением. Двигаясь вслед изгибающемуся телу Локи, Тор следит за ним и за собой, и знает, что Локи делает то же. Локи ищет его губы, но Тор прижимает его к постели, справляясь не столько с ним, сколько с самим собой. Локи вдруг выскальзывает из-под него и оказывается на полу. Тор тянется за ним. Локи, сидя на полу раздвигает связанными руками его колени и приникает губами к члену. Тор чувствует себя переполненным силой и слабостью одновременно: он упирается затылком в стену и накручивает на кулак длинные волосы того, кто внизу, чтобы только не быть унесённым собственной бурей. Его заливает волной, оглушительный шум затопляет уши, и разрывается только шумом ещё более оглушительным:

- Доминант, мать твою! - орет вдруг образовавшийся Хеймдалль и бьет его по щеке, - Шокер отпусти!

Тор разжимает кулак и открывает глаза. Белое тело на полу перестает биться в судорогах. Он не знал, что у Локи фиолетовые вены - они выглядят так, будто сейчас лопнут.

Локи переваливается на колени и связанными руками ловко сдирает с глаз повязку. Он ещё дрожит всем телом и тяжело дышит, но когда он поднимает на Тора глаза, в них - не мутное море, но невозмутимое небо. Тор испытывает совершенно неуместный приступ тоски по нему.

- Вы, это... Стоп-слово хотя бы придумайте, боги, - говорит Хеймдалль уже почти спокойно.

- Хеймдалль, спасибо, что заглянул, - кивает голый, но светский Локи, - Очень мило с твоей стороны. Прости за беспокойство.

И исчезает.

- Может, и зря я влез, - задумчиво говорит Хеймдалль, - Спасать Локи от чего бы то ни было – дурацкая идея.

Тор смотрит на него, или не на него, а на то место, где только что был Локи, и чувствует пустоту, легкость и замешательство. У него нет ответа.

***

Теперь он знает кое-что о себе. Не только Локи окутывает его разум непроницаемым туманом. Он сам вполне с этим справляется. Тор, хоть и без охоты, учился магическим наукам и умеет распознавать тонкое вторжение в порядок мира сего. В этот раз он потерял контроль сам. Что это значит? Ему нельзя иметь большую красную кнопку под рукой? Он может погубить то, что осталось от его мира, даже без помощи Локи? Тор собирался отнять у Локи власть над ситуацией и посмотреть, что получится. Получилось вот что: Локи во всем ему покорился, получил от него разряд электричества, достаточный для смертной казни, и при этом безусловно победил. Он сохранил непроницаемое своё, а Тор был виден ему как на ладони.

А может, это попросту дурацкая идея - отгонять потустороннее посюсторонним. Тор так ничего ничего и не узнал о Локи и его затее, зато теперь он кусает губы, даже сейчас чувствуя грубый толчок возбуждения, смешанного с унижением и гневом, но также со смятением и виной.

***

Тор открывает дверь лаборатории, чтобы извлечь оттуда Брюса, но слышит голос Тони по дальней связи:

- Не знаю, Локи. Мне в голову не приходило ставить такие задачи. Я имею дело с современной наукой: можно сделать почти все, но и жить оно будет только в пределах лаборатории. Или нужно переделать весь мир, а мир не согласен переделываться. Да это и невозможно: ты можешь поменять детали, и ждать, как они преобразуют целое, но не менять целое, потому что тебя не устраивают детали.

- Я подозревал что-то такое о современной науке. А теперь представь, что нужно не переделать мир, а просто создать его заново. Вырастить как зародыш.

- Это красивая метафора, но кто сейчас может её материализовать? Ну вот твои алхимики... Я почитал... Спасибо за то, что открыли дистилляцию, и все такое. Но, давай огрубим: они исходят из того, что можно получить из А и Б - С. На самом деле, из А и Б можно получить АБ или БА. Это будут новые вещества с новыми свойствами, но они не будут тем С, которого ты ищешь. Элементы не умирают и не рождаются, они только вступают во взаимодействие. А родить мир с заданными свойствами – утопия.

- Конечно элементы вечны. Именно поэтому мы можем проложить самые причудливые тропы между ними. Смотри, мир, который мы знаем – это система подобий. Всякая вещь – подобие целого ряда вещей, ряда, который, вероятно, не замкнут. Подобие – это не просто сходство, как вы думаете. Это ход из одной вещи в другую. Но мы можем пройти и дальше, сквозь...

- Кто это мы?

- Мы с Парацельсом, Фламелем, Альбертом великим. И еще негустой толпой.

- Ты знал Парацельса?

- Я ему как-то помог. Но тогда мне было некогда заниматься творением. Знаешь, Вальпургиевы ночи, напряженная светская жизнь... Теперь приходится многое изобретать заново.

- Ну, и что у вас дальше?

- Если успешно скрестить подобия, из точки скрещения можно увидеть те предельно разные начала, от которых они произошли, и свести их на землю.

- Землю-то пожалей!

- Не волнуйся, это алхимическая земля, она вся помещается в сосуде.

- И что дальше?

- Opus Magnum, но с другой фокусировкой... Впрочем, знаешь, потом договорим. Там за шкафами вежливо прячется Тор, и ему это наверно осточертело.

- От чего же, очень интересно, слушал бы и слушал, - досадуя, Тор выходит из-за укрытия.

Тони с экрана машет ему рукой:

- Привет! Ну что, ты обдумал амазонскую сельву?

- Обдумал.

- Раздумывай обратно. Бразильцы дали задний ход. Боятся сепаратизма, и ещё множество причин.

- Я с самого начала не верил нашему счастью.

- Малярийному и паразитологически уникальному счастью.

- Это ты меня утешаешь?

- А что я могу ещё? И... Локи, ты конечно помнишь, что тебя не захочет никакое земное правительство?

- Я никогда не рассчитывал на то, что правительства смогут решить мои проблемы, - равнодушно отвечает Локи.

- Эх, Локи, такая светлая голова и такие дурацкие в неё забредают идеи... Ну зачем ты полез завоевывать землю? Сейчас бы мы с тобой в моей мастерской...

- Мне нетрудно попасть в твою мастерскую, Тони. Если только тебя и правда интересует алхимия..., - на устах Локи играет лучезарная улыбка.

- На сегодня достаточно смелых идей, - говорит Тор сквозь зубы, - Локи, тебе нельзя на землю. После этого ни единого шанса не останется, что они примут наш корабль. Тони, я перезвоню. Спасибо за все.

Тор выключает экран и смотрит на Локи. Когда Локи на секунду перестает изображать, его лицо застывает печальной маской. А глаза даже и не печальные - просто отдельные. И о чем можно договориться с существом, которое так далеко от собственного тела?

- Прости меня, - говорит Тор, - Прости, что так глупо вышло.

- Я предполагал, что шокер даст тебе чувство контроля, и поэтому ты перестанешь себя контролировать.

- Все-то ты знаешь заранее... Но почему только про меня?

- Не только про тебя, но даже про тебя - не все.

- Неужели я тебя когда-нибудь удивлял?

- Я не думал, что ты отважишься похоронить Асгард со всем его злом. Я был уверен, что ты будешь цепляться за идею освобождения родины, пока Хела не пожрет тебя вместе с ней. И все девять миров в придачу.

- Поэтому ты не хотел лететь со мной?

- Да.

- А почему же все-таки прилетел?

- Не люблю быть последовательным. Есть в этом какая-то пошлость.

- Только поэтому? Чтобы обмануть даже собственное решение?

- Не только. Если бы я с самого начала не становился непрерывно тем, кто я не есть, я бы все это, - Локи показывает рукой что-то похожее на линию гор Асгарда, - очень любил.

- Эк ты закрутил. Но если раскрутить обратно, получается, что ты, какой ты есть, все это любишь.

- Логика -- это просто опрятность языка. В отличие от риторики, которая обладает хотя бы близкодействующей силой.

- Локи, я совсем не могу тебе верить.

- Не верь. Ужасно обманывать того, кто верит. Приходится верить вместе с ним. А видящего насквозь или просчитавшего все вперёд - запросто.

- Но я все равно не хочу быть твоим врагом.

Тор делает шаг вперёд, откидывает назад длинные пряди Локи и вырывает чип из его шеи. Хозяин шокера делает это без всяких усилий, а объект дисциплинирования должен уподобиться Тору в ярости, чтобы вынуть его самостоятельно.

Локи смотрит куда-то в центр его груди, прикладывает к ней ладонь, будто оставляя отпечаток, и ... исчезает конечно.

Тор стоит в совершенной растерянности, даже на всякий случай дотрагивается до этого места - все в порядке, сердце не вынуто. Он совсем о другом собирался говорить. Тор хотел сказать Локи, что со всем этим покончено, но Локи как-то так повел разговор, что он сказал другое. Спорить со сказанным не хочется, да и не с кем спорить.

***

Их положение в космосе никак не меняется, но что-то меняется внутри корабля. Хеймдалль, который поднаторел во внутренней политике, требует, чтобы Тор, не ограничиваясь поспешной коронацией, привёл свой народ к присяге.

- Зачем? - сопротивляется Тор, - Я понимаю, типа коллективная психотерапия, но сколько ненужных иллюзий это создаст? А ты знаешь, на что способны люди, которых долго удерживали в саду иллюзий, а потом выкинули в мир? Это же почти готовая бригада террористов-мучеников.

- Все наоборот, - говорит Хеймдалль, - Мы окажемся во враждебной среде – не потому что кто-то желает нам зла, а потому что для нас нет готового места в мире. Мы должны создать это место и не возненавидеть этот чужой для нас мир. Для такой трезвости нужна сакральная санкция. Помнишь, ты сказал, что Асгард – это не земля, а её народ. Но Асгард – это, прежде всего, его боги. Любой мир может стать твоим миром, если твой бог –жив и царствует.

- Хеймдалль... Нет больше царства. И бога, который царствует - нет.

- Того первого волшебного царства уже не будет. Мы выкинуты из мифа. По существу, ты должен не царствовать, а править. Создать законы и следить за их исполнением. Законы без санкции бесполезны.

- Ты можешь презирать меня за несоответствие служебному положению, но я бы хотел другого. Устроить людей с максимальными удобствами и уйти куда-нибудь на обочину миров. Пощупать границы возможного.

- Ты рождён, чтобы проводить границы. Именно их ты должен создать -- а потом беги. В конце концов, ты способен странствовать по мирам, потому что ты бог, а бог ты ещё и потому, что в тебя верят.

- В конце концов, я оставлю тебя правителем.

- Я не сомневался, что к этому все идёт. Боги не очень-то любят рутинную работу. Вообще я планирую ввести представительное правление, когда мы, наконец, где-нибудь осядем.

- Да будет так. Здесь от одного только чувства безнадежности можно затеять хорошенькую гражданскую войну.

- Пока все идёт неправдоподобно гладко. Люди не любят находиться в подвешенном положении, к тому же так буквально подвешенном. А мы держимся. Вот что значит близость живого бога.

- Не бога. Богов. Ты замечаешь, что Локи как будто распыляет над всеми какой-то транквилизатор?

Хеймдалль смотрит на Тора с трудноопределимым выражением лица – как бы не ироническим:

- Львиную долю этого вещества он опрокинул тебе на голову. Тор, не буду отрицать, Локи отлично полирует действительность. Наши неантропоморфные друзья устроили бы здесь бои гладиаторов, если б не его мягкая корректировка. Но помни, что он так же далёк от нас, как гигантская рептилия или каменный человек. Или поздно тебе об этом напоминать?

- Хеймдалль, то, что ты видел... оно... не совсем то, чем кажется.

- О да. Значит, все ещё хуже, чем я думал. Послушай, Локи - чрезвычайно умное, талантливое и обаятельное существо. Но он не совсем бог, хотя безусловно не смертный. Он монстр по рождению. Твой отец взял его в семью, потому что уже тогда он был привлекателен недоступным для монстра образом. Он не был как они. Но он и не как ты. В некотором смысле, он искусственное создание. Твой отец много поработал, чтобы обтесать его, придать нужную форму. И это обтесывание было ... болезненно. А иногда - страшно. Понимаешь, дело не в том, что Локи плох. Но тебе кажется, что у вас общий опыт, а он у вас разный. Локи знает магическое искусство с разных его концов: со стороны мага и со стороны его материала. И поэтому, не будь так уверен, что ты общаешься с ним - может быть, это он разговаривает сам с собой, надев тебя как куклу на пальцы. И тем более, если ты спишь с ним...

- Я понял! - Тор в раздражении вскакивает с места, - Ты сказал много важного, спасибо! А теперь я пойду и подумаю. О царстве, не о Локи.

***

Между тем, думать о Локи нет никакого смысла - он пропал. Иногда Тор по косвенным признакам распознаёт его присутствие на корабле, но это бывает редко, и Локи не показывается ему на глаза. Не думая о Локи, Тор думает об Одине. Стоит ему подумать о троне, он видит перед собой отца. Но вместо того отца, который и так всегда с ним, Тор вновь и вновь, как заворожённый, пытается представить другую его сторону, на которую он никогда не был допущен (и в сущности должен быть счастлив своим незнанием).

Неизвестный ему Один висел на ветвях мирового древа и стяжал мёд поэзии, всей яростью Вальхаллы прошёл по мирам и не оставил от них ничего, что можно было бы вспомнить. Или именно из их неразличимого праха создал Асгард. Этот же Один выплавлял, вырезал и кроил из странного приемыша того, кому он мог бы передать своё колдовское искусство. Но вышло не так. Или именно так. Один создал того, кто слишком отличался от его мира, будучи неотличим от него. Стоп. Он опять думает о Локи.

А ведь с Локи нужно увидеться до дня присяги. Это неприятная процедура, но Хеймдалль уверил его, что она необходима. Те, кто составит народ Тора, должны поклясться ему в верности, став на колено и поцеловав руку. С этого момента они оказываются не только под защитой Тора, но и связанными его законом. Прежнее наследование прервалось с гибелью Асгарда и теперь необходимо утвердить новую связь. Тор понимает этот язык, но он уже отравлен иными мирами, и злится:

- Что я, Папа Римский? Тогда пусть целуют туфлю. Только без меня. Могу выставить мартенсы под дверь.

- Это ритуал, - устало объясняет Хеймдалль, - ритуалы хороши тем, что собственное действие обладает для человека принудительной моральной силой. Когда ты целуешь чужую руку, ты вынужден как-то это для себя мотивировать. Так возникает легитимность. Это нужно не для того, чтобы сделать из тебя идола, а чтобы не случилось войны всех против всех. Тор, наш народ ещё полгода назад жил под рукой древнего бога, а не на Манхэттене.

- А что делать с чужими народами? С Коргом и всеми его членистоногими друзьями?

- Локи объявил себя их главой. Он привёл их в Асгард. Это его ответственность.

- Ты думаешь, Локи о них позаботится?

- Здесь мы переходим к вопросу о том, насколько Локи вообще умеет заботиться… Ты можешь предложить тем, кто захочет, перейти в твоё подданство - пусть присягают.

- Я думаю, надо спросить у Локи, что он собственно планирует.

- Спроси, - отвечает Хеймдалль непередаваемым тоном.


***

Тор не верит своим глазам: вот он, Локи, его не надо искать магическим щупом. Локи разговаривает с валькирией, оба хохочут и явно довольны друг другом. А про выбор Брунгильды Тор ничего не знает...

Тор быстро оказывается рядом, и валькирия не успевает спрятать в декольте плоскую фляжку. Да если б и спрятала, запах бы рассказал.

- Привет, Брун, - улыбается Тор, - ты развязала?

- Тише, у нас закрытая вечеринка, - хрипло отвечает валькирия.

- Твой подарок, Локи? Сгонял по-быстрому в супермаркет?

- Это побочный продукт. Попробуй, может, я найду себя в самогоноварении?

Валькирия неохотно передаёт флягу Тору. Жидкость не обещает многого, но, против ожиданий, она не превращается во рту в сивуху, наоборот обжигающий, но плоский спиртовой вкус вдруг раздвигается во все стороны, и Тор стоит, погружаясь в долгое время единственного глотка.

- Сколько же у тебя талантов, Локи, - говорит Тор, почти искренне, - но, знаешь, я это вылью. У нас походный сухой закон. Кстати, побочный продукт - чего?

- Так, ставлю опыты... Скрещиваю микробиологию с алхимией.

- Загадочно. Расскажешь мне потом?

- Даже покажу, - улыбается Локи.

Тор набирает в грудь воздуха и брякает с места в карьер, потому что так ему легче обсуждать неприятные темы:

- Брун, ты присоединишься к моему народу? Я был бы рад.

- Оу, нет, - говорит валькирия, - Я уже служила твоему отцу. Мне хватило... И знаешь, Тор, я хорошо к тебе отношусь и все такое, но я тебе не Брун.

- Прости, шлемоносная дева. То есть ты отделишься? Когда мы достигнем соглашения с каким-нибудь правительством, мне придётся расписаться за тех, кого я приведу с собой. Взять на себя ответственность. Не знаю, пустят ли они одиночек - разве что ты сама с ними перетрешь.

- Но придётся им что-то предложить, - мрачно продолжает Брунгильда.

- Что-то типа того, что ты предложила Грандмастеру?

- Куда не кинь, всюду клин.

- Ты нужна нам, - говорит Тор, внезапно волнуясь.

Валькирия смотрит на Локи, потом на Тора, и отвечает:

- Пойду-ка я, подумаю о потенциальных работодателях. Подчищу резюме. Взвешу варианты. Пока, ребята.

Теперь они стоят вдвоём, напротив друг друга. Тор опять глубоко вдыхает, чтобы заговорить о присяге (какая же мутная тема), но Локи вступает первым:

- Идем в лабораторию.

***

В лаборатории никого нет. Тор собирается начать неприятный разговор о месте Локи в грядущем легитимном сообществе, но Локи не обращает на него внимания. Он производит неясные манипуляции с круглым стеклянным сосудом, который стоит на горелке в центре небольшого круглого стола. Странно, раньше Тор не видел ни его, ни самой выгородки с зеркальными стенами, как будто эта часть лаборатории оставалась невидимой, пока Локи не позволил ему заметить её.

- Так ты точно решил стать царём? - вдруг спрашивает Локи.

- Я им стал. Нужно, чтобы и другие с этим согласились.

- Но теперь ты захотел быть царем?

- Мне хочется этого меньше, чем когда-либо. Кажется, все мои желания росли из асгардской почвы и умерли вместе с ней. Но моё наследство пережило мою землю, я должен его принять.

- Ясно. Садись, - Локи показывает на кресло, стоящее перед круглым столом.

Тор оказывается прямо перед стеклянным шаром, срезанным сверху. В нем какая-то мутная жидкость явно хочет разделиться, оставив тяжелый осадок на дне. От неё поднимается холодный пар (как это может быть?), но неожиданней всего то, что Локи помешивает её пальцами.

- Какой-то нечистый эксперимент, - замечает Тор, - негигиеничный.

- Пожалуй. А теперь смотри внимательно, не закрывай глаз. Ты должен увидеть все до конца, если собрался в цари.

С этими словами Локи сдвигает наглазную повязку Тора на лоб, коротко взмахивает рукой и втыкает указательный палец прямо в чёрную дыру под ней.

Это немыслимо, чудовищно, непереносимо больно - больнее, чем было в бою, когда Хела вырвала его глаз. Тора как будто проткнули насквозь, вплоть до черепа и прибили к стене. Он кричит и корчится. Локи вынимает палец, но теперь оба глаза Тора как будто отказываются видеть, погружаясь в багровую жижу, а требовательный голос Локи все повторяет:

- Смотри!

Тор смотрит уже не зрачком, а как будто дырой, проделанной в зрачке, он погружается в воды все более тяжелые, а потом вдруг видит, что вокруг не вода - а чужая радужка. Он как песчинка прилип к поверхности какого-то огромного глаза, и этот глаз смотрит сквозь песчинку с нестерпимой пристальностью. И сама песчинка начинает смотреть сквозь себя и видит смерть.

Смерть Смерть Смерть - все в нем вопит и изнемогает.
Тор должен отвернуться, все в нем хочет отвернуться и не может - потому что у смерти тоже есть глаза и она их не опускает.

Почему она такая живая, эта смерть, такая пристальная, такая видящая? У неё есть лицо. Или - почти не-лицо Огненного демона. Тор проходит сквозь его жерло, вновь проходит то, что прошло сквозь него, и все то, что вытерпели те, кто в него заглянул.

Это лицо Хелы. Теперь он знает его и снаружи, и изнутри, как будто каплей черной крови стекая по его изгибам.

И - тут Тор содрогается и стонет - это лицо Одина, и оно страшнее их всех. Он не перед Тором, он всюду. Один поглощает его - не по злобе, не в ярости, но как волна или лавина, не оставляя ничего, совсем ничего. Если бы у этой силы были желания, она желала бы создать нечто новое, но нигде она не встречает ничего, кроме себя самой.

- Нет! - кричит Тор из последних сил и почему-то понимает, что Нет значит Да.

Вдруг он заново чувствует свою руку - где-то бесконечно далеко, в оставленном мире - и чувствует её потому, что эту руку сжимает чужая ладонь.

По этой ниточке, связывающей его с телом, он, как пьяный канатоходец, возвращается обратно, в себя. Он распознаёт в тумане стеклянный шар, полный омерзительной красной жижи - Тор вдруг понимает, что это кровь. Его кровь.

Некто, сквозь мучительную мутность собирающийся в Локи, опускает руку в сосуд и достаёт то, на что у Тора нет сил смотреть или нет зоркости - увидеть.

Рука Локи - перед лицом Тора.

- Нет, - теперь уже хрипит он. Но Локи прижимает сгусток к его пустой глазнице, и это входит туда почти самостоятельно как какое-то живое существо.

- Смотри, - опять говорит Локи, тоже хрипло и уже почти неслышно.

Из стеклянного сосуда непонятным образом, как будто паря над ним, встают стебли, увенчанные красным и белым сиянием. Они разделяются, но их связь кажется неразрывной. Сияние собирается в алые и белые венцы.

Багровая гуща пропала. Только лёгкая преломляющая грань посередине сосуда сообщает, что он наполовину полон прозрачнейшей влагой.

- Ты видишь?

- Я вижу... розы. Что это?

- Трансмутация.

- Что?

- Потом...

Локи что-то чертит в воздухе на месте его утраченного глаза и надевает поверх старую повязку.
Тор вздрагивает в ожидании, но как не странно, боли не прибавилось.

- Что ты со мной сделал? - наконец выговаривает он.

Но Локи, кажется, обессилел не меньше, чем он сам. Он спускается по стене на пол и сидит, закрыв глаза.

- Я... не выдержал, - наконец, говорит он, - схватил тебя за руку. Не знаю, закончен ли процесс. Но может быть, обойдётся. Ты же увидел новую природу? Увидел!

- А то, что я видел перед этим... Оно как... Куда оно денется?

Локи открывает глаза:

- Оно останется с тобой. Бедный Тор... Тебе сейчас надо заснуть, - он поднимается и тянет Тора за собой к кушетке. Тор чувствует, что действительно ничего не может сейчас - даже запретить Локи эксперименты над людьми. И богами. Вообще ничего. Он падает на кушетку. Последнее, что он слышит:

- Сними повязку в день присяги. Дальше разберешься сам.

***

Много о чем надо было бы подумать Тору в эти дни, а тянуло думать об одном. Но как раз об этом думать не было никакой возможности. Странно, когда внутри у тебя заводится новая территория, от тебя же отгороженная невидимой изгородью под током. Под вкрадчивым током, отбрасывающим тебя к тебе. То, что он узнал в лаборатории, не походит на курс молодого государя, вроде тех мудростей (и, правда, мудростей), которыми делится с ним Хеймдалль. Оно собственно ни на что не походит, и не ясно, какая от него польза.

Тор понимает, что научился не понимать - и только. Ещё недавно он бросался отвоёвывать свою власть над собой и это кончилось глупой историей с шокером. Сейчас Тор даже не способен разозлиться на Локи за то странное кино, что тот ему показал. Нет, он не чувствует себя слабее или зависимее. У него как будто появилось то, что превосходит гнев, ярость и отчаянье. Раньше Тор неистовствовал от подавленного страха, теперь он знает сам страх. В сущности, он стал более мертвым, но смерть, клубком свернувшаяся внутри, его не пугает. Или пугает не она. Может быть, эта огромная, разбегающаяся вглубь пещера, всегда была рядом, но Тор ходил другими маршрутами. Сейчас он близко - но хода нет.

Спросить некого, да и некогда. К тому же, он не верит единственному, у кого об этом можно спросить. Локи пропадает в нетях, и Тор моментами испытывает острое желание попасть туда же. Бытие оказалось тесным местом, а небытия хватило бы на всех.

- Пойдём, царь, - зовёт его Хеймдалль.

Тор выходит в огромную залу, наполненную людьми, которые, как и он родились в Асгарде, и как и он, его потеряли. Где-то за ними маячит башнеобразный Корг. И он тоже будет целовать руку?..

- Что я могу вам обещать? Очень мало. Что я буду сражаться за вас - да. Что я знаю, где мы окажемся, как нам жить дальше и вообще как живут на несвященной земле? Нет. Я не знаю. Но я возьму эту жизнь на себя. Как и вы.

Он это говорит, что ли? Он? Вслух? Похоже на то.

- Что вы можете обещать мне? Что вы не предадите друг друга. Что клятва, данная мне, станет клятвой, связующей каждого с каждым.
Мы достигнем чужой нам земли и сделаем её нашей. Мы признаем, что она священна не менее, чем Асгард. Потому что она настоящая. Уже поэтому. Она захочет почтения и верности. И поэтому мы свяжем себя присягой. Я - так же, как и вы.


Тор смотрит вперёд и вниз: толпа людей, слушающих его, кажется огромной - впрочем, только потому, что стоят они не на городской площади, а в зале корабля, из которого некуда бежать.

Но они схвачены не только этими стенами и силой безнадежности. Он чувствует, что ничего не обещая, он, тем не менее, даёт им надежду - странный эффект объявленного содружества.

Хеймдалль выходит вперёд, склоняется перед ним на одно колено. Ему приходится взять Тора за руку, чтобы поцеловать - потому что Тор забыл её протянуть. Тор закрывает глаза от неловкости. Что же, Хеймдалль, ты сам этого хотел. Но что делать тем, кто не хочет?

Он чувствует, как все новые и новые люди подходят и касаются губами его руки. Иногда это бывают женские губы, и он чувствует себя отвратительно. Те, кто пошли на это от безысходности, или будут ждать от него чудес, или возненавидят его. Он бы сам возненавидел. В юности.

Но, странно, Тор чувствует, что многие, особенно молодые, воодушевлены. Кажется, он похож на героя. Повезло.

Он чувствует, как его руку немного защемляют какие-то вполне лояльные клешни и приоткрывает глаз. У отца все же не было таких подданных, хотя он мог бы сам себе их создать. Просто из чувства юмора.

Вдруг вперёд выходит Брунгильда. Кажется, под большой мухой, прилетевшей прямо из Вальхаллы.

- Ты прямо оргию устроил! - зычно говорит она, - Потом всех сношать будешь? "Я ничего не могу обещать!". Мать твою, ты ничего не можешь обещать, это верно, а что ты хочешь получить взамен? Нас всех с потрохами? Не очень дорого за отказ от обещаний?

- Этот союз заключают все со всеми. Я - его поручитель. Ты готова присоединиться?

- Чмокнуть твою лапку? Мы, валькирии, целуем только мертвых. Хочешь попробовать?

В зале стоит напряжённое молчание.

Совсем не вовремя Тор чувствует сильное жжение под повязкой, и какое-то дикое, непонятное шевеление там, где ничего быть не может. Подчиняясь инстинкту более мощному, чем чувство уместности, он срывает повязку. Жжение вдруг превращается в сияние, но не то, которое идёт навстречу глазу, а как будто испускаемое им самим. И вдруг он понимает, что это сияние есть одновременно зрение, и им видит дыра - нет, уже не дыра, что-то новое, поселившееся в его пустой глазнице!

Судя по лицу Валькирии, он и правда изменился.

Она, пошатнувшись, делает шаг назад и этот шаг как будто делают вслед за ней все. Тор видит поодаль Хеймдалля - он, похоже, ошарашен.

- Ого, - говорит Валькирия хрипло и негромко, - твой отец так и остался с повязкой.

Ему некогда задуматься. Валькирия нетвердо держится на ногах. Тор подходит и обнимает её, хотя бы для того, чтобы люди не заметили, что она не в себе. Брунгильда вдруг роняет голову ему на плечо. Он чувствует, как прожигают ткань её слёзы.

- Все будет хорошо, - говорит он то, что всегда говорят, не понимая, что это собственно значит.

И вдруг со всех сторон их охватывает гудение, в миг взмывающее до нестерпимого. Люди зажимают уши и падают на пол, как при авианалете. Ужас встаёт со всех сторон и застилает зрение, пока они беспомощно оглядываются, не находя его источника.

Тор привычно шарит рукой по бедру, но находит только старинный меч, надетый по случаю церемонии. Они же хранят оружие в заблокированном отсеке, во избежание " возможных трений", как мягко сформулировал Хеймдалль. Это казалось верным решением, пока они заперты в утлой лодке посредине космоса. Но сейчас они с Валькирией смотрят друг на друга с одной только мыслью - "не успеть..."

- Кто здесь? - кричит Тор, пытаясь перекрыть этот вой.

Вдруг он видит, как перед ним собирается нечто, будто превращая гул в скопление видимых темных частиц. Он поворачивает голову и обнаруживает, что нечто движется вслед за его взглядом, роясь в его луче, как в луче прожектора. Этот луч исходит из его уже не мертвой глазницы. Он видит Это новым глазом. Впрочем, и старым тоже.

- Кто ты? - уже тише спрашивает он.

- Верни моё место, - слышит Тор оглушительный шёпот со всех сторон.

Кто-то вдали пронзительно всхлипывает. Да, голос проникновенный и Тор испытывает сильное желание вернуть то, чего вроде бы не брал.

- Твое место?

- Я хотела взять все. Мне осталось почти ничего. Ничто - моё место. Отдай!!! - голос опять взмывает к потолку и, отражаясь от него, волной обрушивается на людей, и без того прижавшихся к полу. Валькирия падает и увлекает Тора за собой, но он поднимается, уже почти поняв, кто клубится перед ним, не в силах вернуть свои черты. Понимает, но не имеет ни малейшего понятия, что с этим делать.

Вдруг с каким-то лёгким шелестом рядом с Тором возникает Локи.

- Милая, иди сюда, - говорит он спокойно, почти ласково, - Я выгнал тебя из твоего последнего дома, прости. Но у меня есть новый дом. Там ты будешь сыта. Попробуй.

Локи протягивает навстречу Тьме маленький непрозрачный сосуд, что-то вроде флакона для благовоний.

Она отвечает воем, который достигнув непереносимой ноты, вдруг свертывается в тугой затихающий стон. Непроницаемая густота встаёт над крошечным сосудом и как будто всасывается им, но без сопротивления, сама стремясь оказаться внутри. Локи быстро закрывает горлышко хрустальной пробкой, и не поворачиваясь, бросает Тору:

- Дай руку!

Тор протягивает ладонь. Локи выхватывает маленький нож с узким лезвием и чиркает по его руке. Потом так же молниеносно прижимает пробку с сосудом к кровоточащей царапине.

- Так надёжней будет, - объясняет он Тору, - она уснёт. Анабиоз.

Закончив, Локи поворачивается к ошеломлённой толпе и говорит ораторским голосом:

- Драгоценные сограждане, вы только что видели Тень. То ли каждый из нас превратится во что-то подобное, то ли нужно быть выдающимся чудовищем и умереть чудовищной смертью, чтобы от вас осталось именно такое. Тень жила в месте, которое сама для себя выжгла - в пустой глазнице вашего царя. Что же оставалось бедной, когда все остальные прорехи в бытии, проделанные ею, были окончательно прорежены Огненным демоном?
Как вы все конечно поняли, это тень Хелы. Только тень, только голод, который уже ничем не утолится. Теперь, когда ваш царь опять глядит в оба, тени пришлось покинуть своё пристанище, но к счастью, мы нашли для неё новое, ничуть не хуже. Было конечно страшновато, но, согласитесь, без трепета нет истории. А теперь - празднуйте!

У всех на глазах Локи исчезает - но не с обычной молниеносностью, а как свертывающийся до белой искры язык пламени. Все же, украсть сцену - сильнейший из соблазнов. Даже для мудрецов и героев.

***

Поздно вечером Тор, наконец, остаётся один. Он включил весь свет в каюте и смотрит в зеркало. Вернее, он смотрит в собственные глаза, сравнивает, пытается определить разницу. Не найти - она очевидна, а определить - это гораздо труднее. Всякий раз, когда он вглядывается в собственный зрачок, глаз оказывается просто глазом, воронкой мутноватого органического движения. Как только Тор убирает фокусировку, зрение погружается в ореол холодноватого сияния, наводящего какую-то недоступную естественным органам четкость - то, что он первым делом почувствовал, сорвав повязку.

Кто-то стучит в дверь. Тор открывает.

- Можно? - спрашивает Хеймдалль, - хотел посмотреть на тебя наедине.

- Конечно, заходи. Я сейчас именно этим и занимаюсь.

Хеймдалль встаёт очень близко, чтобы рассмотреть глаз Тора. Тор видит, как будто светового двойника, отслаивающегося от его фигуры. Надо проверить, это теперь всегда так будет?

- Он настоящий, - говорит Хеймдалль, - настолько настоящий, что уже пережил кровоизлияние.

- А ты думал, я вставлю себе игрушечный, да ещё с подсветкой, чтобы произвести впечатление на колеблющихся?

- Н-нет, такой креативности я от тебя не ожидал, - хмыкает Хеймдалль, - Но это мог быть морок. И я даже знаю, кто в силах его навеять.

- Я тоже знаю. Создать призрак такой убедительности мог бы только тот, кто создал саму вещь.

- Локи...

- Локи.

- И зачем, по-твоему, он это сделал? Не морок, а вещь?

- Я не знаю, - говорит Тор, - Но вот что я знаю точно: ему очень важно было сделать что-то настоящее, неподдельное. Подняться от образа к прообразу.

- А потом спуститься обратно. Мы все только образы того, к чему не можем найти обратной дороги.

- Дорогой Хеймдалль, не устаю удивляться твоей проницательности, - негромкий, но очень ясный голос является между ними раньше, чем его владелец.

- Локи! - восклицают они оба, в унисон, хоть и с разной интонацией.


- Сумрачный гений, ты не пробовал стучать? - спрашивает Хеймдалль

- Не сумрачный, а просветлённый, - с мягкой укоризной поправляет его Локи.

- С недавних пор. ОК. Сойдёмся на гении.

Локи смотрит Тору в лицо с тем же пристальным вниманием, что и Хеймдалль, но ещё и с восторгом, которого не может подавить даже его склонность играть самого себя. Локи, правда, нравится то, что он сделал. Самозабвение вдруг делает его очень юным, и Тор, подцепив этот вирус, не может сдержать себя. Он подхватывает Локи, обнимает и кружит по комнате. Локи хохочет и нисколько не сопротивляется.

- Спасибо! - говорит Тор, - это здорово, Локи! Царский подарок.

- Пожалуйста. В Византии ты не смог бы стать императором, не имея полного комплекта. Но я забыл, что в пустотах заводятся демоны и тени. К счастью, увидев эту чёрную слякоть, я догадался, что её потревожил наш опыт. У меня как раз осталась жидкость из сосуда.

- Было красиво. И она сейчас сидит во флакончике и тихонько пьёт все, что ты туда намутил? А что дальше?

- Она пригодится в следующих экспериментах.

- Каких?

- Надо понять, как же все-таки наша смерть зависит от нашей жизни. И чем живет мертвое. Впрочем...

Локи прикладывает палец ко рту. А Тор вдруг видит, с каким выражением лица Хеймдалль смотрит на них, и отпускает Локи.

Хеймдалль ловит его взгляд и, говорит, как будто принуждая себя:

- Поздравляю, Локи. Все это и правда красиво. Ты всегда любил красивое. Я думаю, теперь ты можешь рассказать Тору, зачем тебе понадобилось спать с ним.

Тор вздрагивает. Локи морщится и поднимает бровь:

- Что значит - понадобилось? О познании так не говорят.

- Расскажи, как можешь, - говорит Хеймдалль, - Ведь познание в отличие от мошенничества не рассеивается на свету.

- Это долгая история. Придётся начать с того, чем была старая алхимия и почему она не смогла достичь своей главной цели, потом перейти к новой алхимии, которую я пытаюсь создать на ваших глазах... глазе...

- Из биоматериалов Тора?

- Не тот термин. Мне нужна была не столько его сперма, сколько его образ. Фигура, отслоенная от его тела - основа гомонкулюса.

- Кого? - вмешивается Тор.

- Гомонкулюс - лабораторное существо, которое родилось и принесло себя в жертву, чтобы создать нечто живое. Живое - то, что может жить за пределами колбы.

- Ох, об этом я пока не хочу знать. И ты не мог получить этот... мой образ никак иначе? - осторожно спрашивает Тор.

- Видишь ли, этот образ нельзя вырвать или украсть. Его можно получить, только отдав свой. Я использовал тебя столько же, сколько я использовал себя. Каждый из нас только подобие чего-то другого, но именно поэтому один может быть ключом, а другой - замком. Все дело в том, чтобы попасть в тайную комнату.

- И ты попал туда?

- Не попал. Открылась дверь и нам выбросили дар. Дар оказался настоящим.

Тор не знает, что сказать. И главное, он не знает, что об этом думать.

- Но этого тебе мало. Ты ведь будешь пробовать вновь и вновь? Мошенничать тут нельзя, а не договаривать больше не выйдет. Это ведь самое трудное для тебя, правда, - то, что ты не можешь просто солгать и получить желаемое? - говорит Хеймдалль с вымученным спокойствием, - Что же ты будешь делать дальше, Локи?

- Хеймдалль, я мог прийти получасом позже. Но пришел сейчас, чтобы ты мог меня вывернуть на изнанку. Я виноват перед тобой. Я прошу у тебя прощения.

- Что за ерунда, - отвечает Хеймдалль, - ты так извиняешься за то, что ты - трикстер, как будто перестал им быть. Я ухожу. Не буду отравлять вам свидание.

- Хеймдалль, ты же не думаешь, что я собирался тебя казнить? Ты бы посидел пару дней в крепости, и все. Я уже придумал, в какой город тебя забросить. Не в Нью-Йорк, конечно - я не хотел, чтобы вы так быстро встретились с Одином. Флоренция. Тебе бы там понравилось. Не понравилось бы, переехал в Сиену. Там все по твоему строгому вкусу.

- Какое милое и безобидное предательство, - Хеймдалль делает решительный шаг к двери, но Локи продолжает:

- Хеймдалль, ты такой умный. Гораздо умнее Тора. Ты ведь знаешь это, правда? Но ты поцеловал его руку. Почему?

- Потому что он - мой царь.

- Почему он царь?

Хеймдалль смотрит на Локи, не отрываясь. Локи отвечает сам:

- Потому что он на это отважился. Ты думаешь, я им манипулировал? Он видел небо Асгарда, потому что он способен его видеть. Из этого неба сделан его глаз, а не из биоматериалов! ...Ну, я добавил щепоть-другую...

Хеймдалль стоит, не двигаясь.

Локи делает шаг вперед и вдруг обнимает Хеймдалля:

- Прости меня, если ты этого хочешь.

По лицу Хеймдалля молнией проходит такое выражение, что Тор вдруг все понимает. Или не все, может, даже - самую малость, но Тор знает теперь, что не только справедливый гнев отделяет одного от другого. И Локи это знает. И даже, кажется, сам Хеймдалль.

Хеймдалль аккуратно целует Локи в щеку, аккуратно убирает его руки и уходит, так же аккуратно закрыв за собой дверь.

Минуту они молчат.

Локи сидит, обхватив себя руками, с таким выражением лица, какое люди позволяют себе в одиночестве.

- Я бы предложил тебе выпить, но я запретил выпивку на борту. Недальновидно, - говорит, наконец, Тор.

- Можно, взамен, просто полежать? Минут десять. Потом я уйду.

- Да, конечно.

Локи сбрасывает свой кафтан, в тонкой белой рубашке из какого-то пиратского сундука растягивается на кровати и закрывает глаза.

Тор выключает свет и обнаруживает, что довольно хорошо видит в темноте. Новым глазом, разумеется. Может, стоило бы выйти из комнаты, но на это у него, как и у Локи, нет сил. Он садится на пол рядом с кроватью и пытается связать заново свежие лохмотья этого дня. По дыханию Локи, понятно, что тот не спит.

- Локи, а чего ты хочешь? - вдруг спрашивает Тор.

- Вообще? Создать новую землю.

- Ты всерьёз? Новый Асгард?

- Надеюсь, нет. Для создания Асгарда пришлось пролить слишком много крови.

- Но из чего вообще можно создать новую землю?

- Если идти не тем бесконечно долгим путём, которым идёт вселенная, то - из нас с тобой.

- Э... Я конечно слышал, что люди создают кое-что новое вдвоём, но обычно они бывают разного пола...

- Пол - хороший проводник, но не единственный. Путей много. В конце концов, ты ходишь под знаком солнца, а я - луны. Но mysterium conjunctionis - сложная вещь... Боюсь, она не сводится к тому акту, которым люди делают себе детей. И тем более к простому подражанию этому акту. Я очень многого не знаю... Лучше забудь об этом. Вот и десять минут прошли.

Локи открывает глаза, и Тор удивляется их сиянию. Опять эта прохладная даль, которую он хочет пить как воду. И ещё он понимает, что Локи ничего не делает с ним. Сейчас. Он его не обманывает. Тор слишком долго не мог признать простую вещь: он здесь, потому что таково его желание. И значит, он может отказать. Не Локи. Своему желанию. Или, наоборот, высказать его. Он не знает, можно ли создать новую землю. Он пока не способен в это поверить. Но его воспламеняет тот, кто на это способен.

Локи приподнимается и застегивает расстегнувшуюся пуговицу.

- Я понимаю, исчезнуть - стиль, проверенный временем. Но на этот раз попробуй остаться, - говорит Тор

- Почему?

- Я хочу быть с тобой. Я знаю, моего желания мало. Но вдруг ты тоже этого захочешь?

Тор склоняется к руке, создавшей его глаз, и целует её. Кажется, он никогда ещё не целовал ничьих рук - даже женских. Он проводит языком по нежной коже и поднимает голову. Он смотрит в глаза, чар которых он когда-то боялся, и правильно боялся. Больше не боится.

Не отрывая от него взгляда, Локи берет ладонь Тора и касается её лбом и губами.

- Это не присяга, - говорит Локи, - Я не буду твоим подданным. Но я никогда больше не смогу тебя предать.

Тор слышит, как стучит его сердце.

- Не бог весть что, да? - спрашивает Локи, чуть криво улыбаясь.

- Больше, чем я жду от кого бы то ни было, - честно отвечает Тор.

---

Привязанность. Фанфик по "Шерлоку"

Закрываю гештальт - впрочем, не знаю, закрою ли.


Привязанность.

Глава I



*****

Лестрейд встречает Джона в неожиданном месте. То есть - в самом обыкновенном и случайном месте, а не там, где привык его встречать.

- Привет! - говорит он, - Давно ты у нас не показывался.

- Мне вроде незачем у вас показываться.

- В смысле?

- Ну... Я больше не ношу портфель за одним сыщиком.

- В смысле?

- Мы не работаем вместе. Он не говорил?

- Нет... Возможно, он считает, это временно? - находчиво добавляет Лестрейд.

Джон смотрит на него со спокойным, хотя и мрачным недоумением:

- Временно?

- Тебе нелегко. Это понятно... Но Шерлок умеет ждать, хотя по нему и не скажешь.

Джон приподнимает бровь так, будто Шерлок - это он и будто этот Шерлок собирается назвать Лестрейда идиотом:

- Грег, давай проясним. Я не работаю с Шерлоком. Я не живу с Шерлоком. Шерлок не ждёт моего возвращения. Шерлок отказался от моих малоценных услуг. Сам.

Да, Лестрейд чувствует себя идиотом. Отступать некуда, идиоты, как пешки, движутся только вперед:

- А... как Рози? Как ты с ней...

- Спасибо. Хорошо. Шерлок оплачивает няню. Хотя не должен. Это я говорю на тот случай, если ты вдруг зайдёшь на Бейкер-стрит и миссис Хадсон будет оплакивать его бессердечие.

- Ты в порядке?

- Я в порядке. Мы слишком долго цеплялись друг за друга. По ошибке хватали кого попало и тянули за собой на дно.

Джон резко взмахивает рукой и проходит мимо Лестрейда. Только минуту спустя тот понимает, что это был жест прощания. Ни жест, ни все остальное ни на что не похоже.

***

После подробного изучения странного дома со странным трупом (все в этом деле настолько странное, что Шерлок соглашается поучаствовать) они заходят погреться в тёмное кафе.

После долгой паузы Шерлок отрывается от невразумительной еды и смотрит на Лестрейда взглядом, на который как на леску нанизываются незаданные вопросы:

- Ты видел Джона.

- Сейчас я должен спросить, как ты догадался? Но это очевидно: я давно спросил бы, как дела у Джона и как быстро бегает Розамунда, если бы не...

- И он сказал тебе, что я его выгнал.


- Примерно так. Джон, которого я знал, сказал бы: все же я врач и хочу сохранить профессию... Или: у нас возникли небольшие разногласия... Или ещё что-нибудь, бесконечно далекое от всякой скандальности. Впрочем, может, я никогда не знал настоящего Джона...

- Может, не существует никакого настоящего Джона, отдельного от того, что он есть?

- Джон есть то, что он есть... Логично. Но совершенно бесполезно.


- Просто ты не видишь того, что есть. Почти никто не видит. Почти никогда.

- А ты?

- Знаешь, моя сестра очень хорошо управляла людьми. Хорошо в том смысле, что люди рассыпались в пыль от нескольких её прикосновений. Эффектное безумие, безумная эффективность. Поэтому она и сидела в бетонной башне, пока ей не стало совсем скучно.

- И там она видела все как есть?

- Она видела то, чего нет. Дыры, зияния, провалы в человеческом сердце. Она сама была провалом. Моим провалом. И конечно провалом Майкрофта.

- А ты? - упорно переспрашивает Лестрейд


- А теперь у неё появилась почва под ногами, - говорит Шерлок, продолжая не слышать его вопросы, - Она играет Баха и потеряла интерес к экспериментам с вечно отрицательным результатом. Не потому что сломалась, а потому что дошла до того, что есть.

- Думаю, у Эвр ремиссия, потому что у неё появилась семья. Она получила людей, на которых имеет права.

- Права?

- Ну, я бы назвал это привязанностью, но не уверен, что Холмсы используют подобный словарь.

Шерлок пристально смотрит на Лейстреда и говорит без всякого выражения:

- Боюсь у нашего старого спектакля больше нет зрителя. Ты можешь говорить со мной, как с любым человеком, знающим слово "привязанность" и все остальные слова.

- Так что случилось у вас с Джоном?

- То, что нельзя исправить, можно прекратить. Я это сделал.

- В смысле?

- Расстался с Джоном.

- Я не понимаю.

- Не важно. Тебе нужно было подтверждение, что я его выгнал - вот оно.

Лестрейд чувствует себя так, будто его вытряхнули из собственного тела. От растерянности он переспрашивает самое неважное:

- Мне было нужно?

Шерлок уже заказывает у стойки что-то крепкое.

- Я был уверен, что Джон и есть самая большая твоя ... привязанность, - говорит Лестрейд.

- И что это меняет?

- Возможно, ничего. "Я её любил, как сорок тысяч братьев любить не могут..."

- Ты играл в школьном театре?

- Никогда не поднимался выше могильщика.

- Цитируй больше. Шекспир придаёт твоей мысли отчётливость.

- Ну что же, вот тебе: "Никто не победил Антония. Антоний побеждает сам себя"

- "Быть не могло иначе. Одному Антонию Антоний был по силам. "

- "Рука, мечом вписавшая в скрижали деяния славы, в сердце обрела решимость уничтожить это сердце".

- Как патетично, - бормочет Шерлок, - "Всегда безумьем было желать недостижимого".

- "Нельзя быть Цезарем и совершать жестокость".

- "Величье только в шаге, которым завершают все дела, приостанавливают перемены, и после спят и спят..." Этим все кончается.

- Есть ещё пьесы с хорошим концом, - говорит Лестрейд, но Шерлок уже поднимается с места и машет ему рукой.

Они идут куда-то мимо туалетов и кладовых, дальше узкий коридор изгибается, в тупике доживает свой век пара колченогих стульев.

Шерлок поворачивается и вдруг, не снимая пальто, начинает расстёгивать рубашку.

Лестрейд видит уже пожелтевшие синяки и ссадины, опоясывающие грудную клетку.

- Похоже, тебя пинали ногами.

- Не в первый раз.

- Я думал, он пришёл в себя.

- Он в себе. Я дал обещание, которое не исполнил. Джон слишком мне верил, чтобы теперь просто закрыть счёт. Пока мы рядом, он выбивает из меня невозможное. Но невозможное не поддаётся ни моральному, ни физическому воздействию.

Мутный жёлтый свет заползает под чёрную рубашку Шерлока и Лестрейд, движимый как будто тем же электричеством, протягивает руку туда, где его шея переходит в плечо. Ему странно, что это просто кожа, то, к чему легко можно прикоснуться и даже повредить. Шерлок вздрагивает от прикосновения, но не отстраняется.

- Мне жаль... - говорит Лестрейд.

- Мне тоже жаль. Джона. Противоестественная близость с тем, кого ненавидишь, не полезна, утверждает криминальная статистика.

- Так ты веришь, что существует естественная близость?

- Я имею в виду исключительно близость в пространстве, - отвечает Шерлок и вдруг приближается. Его губы ложатся на щеку Лестрейда.

Лестрейд отступает. Пространство между ними сразу заполняет ледяной воздух. Он и забыл, зачем люди бывают вместе - так теплее. Шерлок берет его лицо в ладони, глядя прямым, но каким-то рассеянным взором, как луч прожектора, потерявший цель. Шерлок достигает его губ так мягко, что Лестрейд почти не замечает, когда начался поцелуй. Лестрейд чувствует давление возбужденного тела и вдруг понимает, что это его собственное возбуждение: это он сам бьется о плотную ткань и встречает удар с другой стороны. Губы Шерлока уже на его шее - дошли до полоски воротника и застыли на границе.

- Ко мне? - спрашивает Лестрейд.

***

Лестрейд включает свет, а Шерлок выключает. Он сбрасывает пиджак и внезапно застывает, облитый заоконным фонарным светом, будто и такого света слишком много. Лестрейд идёт на кухню за портвейном. Должно помочь. Когда он возвращается, Шерлок сидит на кровати в одной рубашке. Лестрейд глотает из горлышка и передаёт ему. Тот отпивает, но смотрит сквозь, словно Грегори стал прозрачным.

- Черт, ты уже чем-то закинулся?

- Снимаю тремор.

- Ты забыл, как это бывает?

- Я мало практиковался.

- Вы с Джоном не...?

- Нет. Никогда.

Лестрейд садится рядом. Шерлок расстёгивает пуговицы на его рубашке и обнимает каким-то странным движением. Так обнимает тот, кто сильнее.

- Черт, ты мужчина, - пытается пошутить Лестрейд, - Я не принял это во внимание.

- Только не говори, что я это скрывал.

Шерлок расстегивает ремень на его брюках, Лестрейд стягивает с Шерлока рубашку.

Шерлок ведёт шершавыми кончиками пальцев от шеи Лестрейда к соскам, потом к паху, от его легких, но жестких прикосновений разбегаются волны лёгкой дрожи, и Лестрейд хочет остановить её, накрыть, поймать: он легко надавливает на плечи и опускает Шерлока на простыню.

Потом, когда они уже сплелись в непрерывном касании, Шерлок просовывает палец ему между ягодиц и Лестрейд вздрагивает от неожиданного холодка: он не думал, что девственник зайдёт так далеко. Заберётся так глубоко. Вскоре он уже корчится, насаженный на этот сладкий и гнусный стержень, как леденец на палочку. Пальцы движутся и он вместе с ними, как будто он может поймать вовне эту умопомрачительную точку, которую они настигают внутри. Шерлок переворачивает его, подгребает ему под живот подушки, и вдруг Лестрейд чувствует, как из него буквально выпускают воздух, выворачивают наизнанку, и то, что выворачивает, встаёт на его место. Он мечется, но жёсткие пальцы теперь крепко держат его за бедра, а к уху склоняется шелковая прядь, и с шелковым шепотом: "Не бойся. Не бойся" Шерлок впивается в его шею и продолжает вынимать из него дух. Лестрейд почти с ужасом раздвигается под натиском этого тела, которое яростно пробивает себе путь и вдруг отступает, как будто одернутое чутким проводником. И вот он дошёл, дошел он-внутри и он-другой-снаружи: Лестрейда скручивает, как будто всемогущая точка назначения хочет забрать его целиком, но это невозможно. ... нет, невозможно, и вот он соскакивает, и падает, падает, падает, пока не повисает где-то в нетях, дрожа, выброшенный с орбиты.

Он чувствует как Шерлок трогает его плечо, накрывает одеялом, но на самом деле он ничего не чувствует. Не сейчас.

****

Утром Лестрейд просыпается будто ужаленный - от чего-то, что он сперва принимает за паническую атаку. Но это просто боль - умеренная, совсем не возвышенной локализации.

- Шерлок! - кричит он на всякий случай, сразу понимая, что Шерлока нет.
Лестрейд зачем-то обходит квартиру, но единственные следы случившегося он носит в себе. Он забирается в ванну и ставит на пол недопитый портвейн. Смотрит на воду, представляя себе рисунок в учебнике, на котором жидкость заполняет сообщающиеся сосуды. А если сосуды не сообщаются... Пустой. Выпотрошенный. Вскрытый. Что за бредовые слова лезут в голову, вот уж действительно пустую. Он слишком давно был один. С отвычки провалился в это странное состояние от обычного секса. "Обычный секс" - это когда трахаю я, а тут трахнули меня. - Когда Лестрейд разрешает себе этот подростковый выпад, ему делается смешно. Можно ещё дать себе подзатыльник.

Он делает очередной глоток. Несколько пурпурных капель по-хичкоковски расходятся в воде. Так или иначе, это был обычный секс. Почему он сидит в собственной горячей ванне с чувством, будто его выкинули из дома в холодную ночь?

Можно позвонить Шерлоку и уточнить, что это было. Дать ему повод в очередной раз удивиться, как это полицейским не замеряют IQ до найма. После грубости, слишком быстро слетевшей с губ, Шерлок добавляет: "Ты умнее остальных конечно". Кривой плод дружеской привязанности. Угнетающее слово - привязанность. Тем не менее, Лестрейд в ней не сомневается. Не сомневался. Он знает, что Шерлок легко рискнёт для него жизнью или репутацией. И что Шерлок не позвонит спросить "как дела?" и не будет отдавать визиты. От чего же его трясет? От того, что вдруг он понадобился Шерлоку сам по себе и узнал, как его мало?

****

Лестрейд зашивается на работе. Взрыв около театра - к счастью маломощный. Объявлен повышенный уровень террористической опасности, людей не хватает. Есть муторное дело, требующее кропотливости и массы времени от обычного полицейского и часа-другого внимания от одного хорошо устроенного ума. Он пишет Шерлоку. Тот не отвечает. Видимо так отвлекся, что не нуждается в дополнительном отвлечении. Ночью, уже падая на подушку, Лестрейд набирает: "Скажи, что ты в порядке". Наутро нет ответа. Ещё через два дня он решается позвонить, но телефон Шерлока отключён. Потревоженная им миссис Хадсон говорит, что Шерлок не появлялся несколько дней. У Лестрейда начинает ныть в желудке. Тянет позвонить Майкрофту. Но Майкрофт или знает, где Шерлок, и тогда это излишне; или не знает, и значит, Шерлок хотел, чтобы он не знал. Не стоит влезать третьим в их отношения. Но сколько себя не уговаривай не лезть в чужую жизнь, получается плохо. Секс разрушает границы между людьми, даже если он совершенно свободен от иллюзий. А впрочем, кто здесь может за себя ручаться? После изнурительного дня Лестрейд меняет костюм на джинсы и отправляется известной дорогой от притона к притону.


Лестрейд спрашивает о Шерлоке, божась, что тот будет рад его видеть. Каждый раз ему отвечают, что Шерлока нет. Один раз он не верит и зря тратит время.

В пятом, кажется, по счету подвале стоящий на стреме темнит. Лестрейд вспоминает его досье и делает выгодное предложение. Большая часть его работы - торговаться.

Его тошнит от духоты и местного запаха - не воскурений, а рвоты и грязного тела. Падать на воздух, - говорит Шерлок, но здесь нет воздуха, выдышали, а в вакууме тело, сколь угодно лёгкое, камнем летит на дно. ...Так я дойду до миссионерства: долой наркотики! Выбери крепкие напитки!
Он идёт по пространству, у стен разгороженному на ниши - как по улью, пчелы которого выбрали не тот нектар.

- Люди такое бессмысленное дерьмо, что только когда им очень больно, на них можно смотреть без отвращения.

Лестрейд невольно вздрагивает, слыша негромкий, но внятный голос среди почти нечленораздельного гудения наркотического борделя.

- Ты имеешь в виду физическую боль, или разбитого сердца достаточно? - спрашивает второй собеседник. Лестрейд вздрагивает второй раз и замирает.

- Разбитые сердца идут пучок по пятачок. Секс сильно переоценён, не слышал? Вот вешали Саддама - и он впервый раз выглядел человеком. Растерянность, смятение, "меня-то за что?" И в первый раз в тупую башку врывается лезвие - за то! Момент истины - это самый последний момент.

- Значит ты его ещё не встретил.

- Я принял огненную смерть в моё сердце. Я её оболочка. Я живу только потому, что смерть живёт во мне.

- Каждый из нас - это бомба со смертью внутри. Может ли бомба притязать на ценность своего внутреннего опыта?

- Ты хорошо спросил. Я отвечу: не может, пока не взорвётся.

- Обидно будет, если истина, которую ты узнаешь в последний момент, уничтожит все твои доводы.

- Можно уничтожить доводы, но не жертвы.

- Ты умрешь, но ничем не пожертвуешь. Жертва - это отдать больше, чем у тебя есть. А ты ведь не веришь, что можно прыгнуть с крыши и не разбиться?

- Ты не следил за новостями - говорят, можно. Один мутный чувак сделал это. Какой-то сыщик.

- Он думал обойтись трюком, этот сыщик. Но не обошёлся.

- Откуда ты знаешь?

- Добавим огня.

И хотя Лестрейд никогда раньше не слышал у Шерлока этой интонации, он сразу понимает, чего именно они сейчас добавят, и отодвигает занавесь из грязной простыни.


Шерлок смотрит прямо на него, отведя от лица стеклянную трубочку - секунду сквозь какую-то необозримую туманность, ещё секунду - с напряженным и трезвым вниманием, а потом опять проваливается в плотную среду, которая преобразует видимость неизвестным Лестрейду способом.

- Эй парень, ты места себе не нашёл? - спрашивает собеседник Шерлока, сидящий бок о бок с ним на грязном мате.

- Да, Энди, - говорит Шерлок тем же потусторонним голосом, - Он себе места не находит. А ищет зачем-то меня.

- Чего он от тебя хочет?

Лестрейд чувствует прилив тошноты. Надо кончать с этим побыстрей:

- Мы сейчас пойдём отсюда, дружище, - говорит он Шерлоку, - У тебя осталась пара дел на земле. Долги.

- Мне кажется, долги я отдал, - говорит Шерлок, упираясь в него то ли мутным, то ли издевательским взглядом.

- Ты сюда за деньгами пришёл? - голос Энди тяжелеет, - неудачное место, чувак, самое неудачное место, чтобы выбивать бабки.

- Он пришёл узнать, что с ним все в порядке. Он больше не может доверять сам себе. И думает, что я задолжал ему положительное подкрепление.

- Так ты ему должен?

- Нет, - Шерлок опять поднимает глаза на Лестрейда, - Нет, но он уверен, что я его обокрал.

- Шш..., - в последний момент, Лестрейд удерживает имя Шерлока за зубами, - у тебя паранойя от этой дряни.

- Разве ты не думаешь, что я тебя изнасиловал?

- Что за дрянь? - вскидывается Энди, - ненавижу пидорские разборки...

Дальше Лестрейд не слышит: звон оплеухи, которую он отвешивает Шерлоку, заглушает остальные звуки. Шерлок смеется и перехватывает его запястье; Лестрейд дергает Шерлока на себя:

- Я уведу тебя, хочешь ты этого или не хочешь.

- А пошёл бы ты!... - ревет Энди.

- Заткнись!

Этого Энди вынести уже не может и бросается на Лестрейда. Они катятся по полу.

- Волоки его на улицу, - шипит Шерлок Энди, - Не нужно шума.

Они с Энди выталкивают Лестрейда по лестнице вверх. Вышибала не показывается. Лестрейд не сопротивляется - ему самому нужно наверх.

Едва они выкатываются наружу, Энди, худой но сильный, бросает Лестрейда на асфальт и бьет ботинком со стальным передком. Лестрейд корчится от разрывающей рёбра боли, Энди наклоняется и тут Шерлок падает вместе с Энди прямо на Лестрейда и кричит:

- Держи!

Лестрейд машинально хватает Энди за шею, а Шерлок, давя сверху, запускает руки тому под куртку.

- Не переворачивай!

Энди хрипит, они зажимают его в клещи, и Шерлок медленно вытаскивает из под бурого свитера какую-то грелку с проводами. Он возится с этой разноцветной кучей, потом осторожно кладёт устройство на землю. Он перехватывает горло Энди, наступив коленом на его запястье.

- Вот и все. Вставай, Грегори. Звони своим.

****

Уже в полицейской машине Шерлок говорит:

- Повезло. Ты все правильно сделал.

- Кто он?

- Будешь смеяться, Энди - мусульманин. Недавно обратился.

- Хохочу. Он из какого-то подполья?

- Да, но не похоже, что его увлекли теологические преимущества Ислама. Энди - добровольный помощник Апокалипсиса. Он верит в очистительный огонь. В великую жертву, в которой все смертное сгорит, а несмертное очистится.

- Ты, кажется, немного сочувствуешь этой идее?

- Я не сочувствую бомбам. Я их обезвреживаю. А идеи - они как музыка, и чаще всего - музыка бездарная.

- Как ты на него вышел?

- Знакомый дилер упомянул о клиенте, который все время трогал себя за бок, будто у него там грыжа или пистолет. Похоже, не бандит. Я заинтересовался. Энди планировал последний трип перед большим взрывом. И вот мы сутки оттягивали приход страшного суда. Энди хотел рассказать о себе, как всякий эгоцентрик, а может, и всякий человек перед смертью. А мне действительно нужно было кое-что узнать.

- Почему ты не сообщил?

- Вы поднимаете слишком много шума, а он мог взорваться в любой момент. Энди не всегда умный, но цепкий и подозрительный.

- На что же ты рассчитывал?

- Я поставил на тебя и ставка сыграла.

- А если бы не сыграла?

- Тогда бы я сделал другую ставку. С более высоким шансом... экстерминации.


В Скотленд- Ярде Энди сначала бесится, а потом как будто испытывает облегчение. Теперь его повлекут, куда он не хочет, и это даст ему силу вновь чего-то хотеть - скорей всего, вещей самых незамысловатых. Он ещё будет бороться за улучшение условий содержания. Лестрейд уже видел такое. Приехали люди из секретных служб. Теперь это их дело.

Лестрейд возвращается в свой кабинет. Шерлок забылся в его кресле, положив голову на стол. Лестрейд понимает, что если присядет, то не сможет встать. Неодолимая тяжесть давит ему на плечи, на рёбра, нет, прямо на сердце. Он треплет Шерлока по плечу:

- Пора домой. Я вызову тебе такси.

Шерлок с трудом поднимает голову и бормочет ускользающим голосом:

- Я ... сейчас... Я найду...

Лестрейд вдруг понимает, что это не просто усталость.

- В больницу?

- Нет, ко мне... У меня есть...

- Шерлок!

- Поверь мне... Домой.

На Бейкер-стрит Лестрейд втаскивает Шерлока в квартиру. Шерлок проявляет чудеса самообладания: по стенке добирается до аптечки, умудряется донести до рта стакан с какой-то адской смесью и даже сам снимает пальто. Тут его и выворачивает наизнанку.

Когда Лестрейд укладывает его в постель, Шерлок бормочет:

- Типичная смерть наркомана: задохнулся в рвотных массах. Я все ещё её боюсь - вот глупое тщеславие...

- Спи. Я присмотрю, чтобы твоё тщеславие не пострадало.

- И ты спи. Сегодня ночью я уже не подохну.

Лучше всего было бы поехать домой. Но Лестрейд не доверяет шерлоковой самоуверенности. Он опускает голову на другой край широкой кровати - только чтобы уравновесить чугунный груз в ногах. И сразу пропадает во сне глубочайшего залегания.

****


- Ты все собирался побеждать меня... Ну, давай, во всех удобных позах. Это всё равно, Шерлок. Снизу я такой же, как и сверху.

- Ты счастлив? - внезапно спрашивает Шерлок.

- Какая разница?

- И никогда не был?

- Это ненужная вещь. Ты ведь так сказал бы, если бы был в хорошей форме: "ненужная вещь".

- Скажи мне, человек, такой как ты, как ... ты, может ли он вообще этого пожелать? И что он будет делать, если эта блажь взбредет ему в голову?

- Я граблю банк не потому, что томлюсь, тоскую, или мне чего-то недостает. Я просто хочу сделать это. У психопатов дорожка от желания к его исполнению не длиннее кокаиновой. Мы не успеваем на ней заплутать.

- Ты не грабишь банки, Джим. Ты играешь с людьми в исполнение их желаний. Я хочу знать, можешь ли ты радоваться желанному?

- У тебя забавный тон, учитывая, что в наручниках ты, а не я.

- Разве мы, психопаты, нуждаемся в чужой вежливости?

- Ну да, нам она слишком легко дается. Так, чего-кого желать?

- Ты хотел получать то, что дорого стоит. Вещи, которые стоят дорого, стоят дорого кому-то другому. В сущности, ты хочешь украсть цену, которую люди за них платят. Чужой взгляд. Чужую страсть.

- В сущности, я - луддит. Я сжигаю вещи, чтобы они уже никогда ничего не стоили. Курс избавления от иллюзий. Я уже любил свою пластмассовую машинку, когда мне было четыре года. В пять - разлюбил.

- Сгоревшее стоит дороже.

- Новое слово в ценообразовании. Ох, Шерлок, я туго соображаю после смерти! Ты просто хотел поговорить о себе. "Как бы нам психопатам пожелать невозможного, вместо того, чтобы протягивать всюду наши невозможно длинные руки?" Окстись. Ты и так желаешь только невозможного. И ты не психопат.


Шерлок открывает глаза. Не психопат. И даже не хорошо функционирующий социопат. Плохо функционирующий. Впрочем, и это не важно. Сны, которые тащатся за реальностью, а не опережают её, бесполезны. Прости, Джим, ты тоже плохо функционируешь. Интересно только про наручники.


Лестрейд открывает глаза и чувствует себя усталым. Утро сорокалетнего человека, спавшего не раздеваясь. Он поворачивает голову и видит затылок, черные кудри на котором сплелись в неразрешимой схватке, как змеи Медузы Горгоны, и, как змеи, отпугивают подошедших слишком близко. И правильно. Надо бы идти домой. Лестрейд садится, матрас скрипит.


Шерлок разворачивается, приподнимает голову и смотрит на Лестрейда внезапно ясными глазами. Щека припухла и побагровела.

- Я разошёлся вчера. Извини, - вырывается у Лестрейда вместо "доброго утра".

- Что? А... Нужна была внезапная драка, иначе бы мы не извлекли Энди на поверхность. Драку должен был начать ты, и не с ним - он бы заподозрил провокацию. Я получил то, что хотел.

- И для этого ты просто сказал, что думаешь. Изящное решение, очень в твоём стиле.

- Я сказал то, что думаешь ты. Поэтому ты не плюнул и ушёл, а дал мне затрещину.

У Лестрейда першит в горле, он кашляет и никак не может прокашляться. Подбородка вдруг касается мокрое стекло. Таки есть кому принести стакан воды. Гештальт закрыт. Лестрейд смеётся и одна судорога гасит другую.

- Я не думал так о тебе, - говорит он, наконец, - Это было бы нечестно.

- Я задел тебя. И тебе стыдно за то, чем ты задет. Теперь ты придумываешь причины, почему бы я захотел тебя унизить. И одновременно ищешь мне оправдания. Но я в них не нуждаюсь. Я не хотел.

- Чего же ты хотел?

- Заняться сексом? Потрахаться с тобой, так это называют. Звучит грубо? Я ещё не освоил социально приемлемую лексику для интимных разговоров.

- В общем, нормально.

- А в частностях?

Лестрейд молчит.

- Тебе было плохо?

- Я просто не привык быть снизу.

- Теперь ты попробовал. И что?

- Ничего особенного. Ты прав. Я пойду, - Лестрейд встает с постели. Рубашка присохла к спине. Ему не привыкать.

На его плечо ложится ладонь. Лестрейд повторяет:

- Я пойду.

Шерлок протягивает ему полотенце для душа.


****


Лестрейд уже выходит из ванной комнаты, когда ледяной ветер обжигает ему лицо. Нет, это голос Майкрофта доносится из гостиной. Лестрейд застывает в коридоре.

- ... довольно странная секта.

- не секта. Сообщество...

- Вроде бы мусульмане, но по большей части - конверты из европейцев... Радикалы нового типа.

- Или самого старого. Их интересует смерть, Майкрофт. Смерть - самая дорогая вещь, её не выходит до конца обесценить.

- Этого мало. Движению нужны положительные ценности и денежные потоки. С куратором Энди что-то случилось, овечка осталась без пастуха. Тебе повезло. Но ты довольно ловко воспользовался его неспособностью к одиночеству.

- Я вообще довольно ловкий. Вы нашли кого-то ещё?

- Не всех. Дело времени. Меня интересует другое. Ты пропал с радаров пять дней назад. Сутки с Энди. А до этого - увлекательное путешествие в придонных слоях.

- Не особенно увлекательное.

Наступает молчание длиной в минуту.

- Если ты решишься сейчас, то, может быть, даже будешь счастлив, - тихо и устало говорит Майкрофт, - Если разорвёшь этот замкнутый круг и просто попробуешь...

- Что попробую?

- Выбрать предметом своих изысканий человека, который достоин лучшего. Раз уж тебе выпала такая удача, зацепись. Попробуй что-то, что не вписывается в программу саморазрушения с блистательными побочными эффектами. С годами эффектов будет все меньше.

- Зачем ты все это говоришь? И кому? Я знаю, что он достоин лучшего. Но у меня нет лучшего. У меня - нет. Я - худший вариант. Понимаешь, что я имею в виду?

Опять молчание.

- Я ещё хуже тебя, - вдруг говорит Майкрофт

Лестрейд мотает головой, пытаясь вытряхнуть доставшиеся ему по недосмотру фразы. Как осьминоги, эти двое выпускают при встрече огромное чернильное облако. Он бы ушёл невидимкой, но его ботинки остались в спальне Шерлока.

Лестрейд решительно открывает дверь:

- Здравствуйте, Майкрофт.

- Рад вас видеть, инспектор.

Примеряясь к первому месту на чемпионате по неловкости, Лестрейд идёт в спальню, и, завязывая шнурки, все ещё ёжится от взгляда, который видит - нет, не все, это было бы утомительно для видящего - видит то, что нельзя показывать, то, что ты сам не захочешь про себя знать.

Вдруг его охватывает злое веселье и Лестрейд наплевав на то, как это выглядит, проходит через гостиную и целует Шерлока в щеку на прощанье. После секундной растерянности Шерлок отдаёт ему поцелуй.

- Не отключай телефон в следующий раз. Пока.

****

- Костюм? - спрашивает Лестрейд у своего гардероба.

- Почему? Можешь фраппировать Майкрофта, я не против, - отвечает Шерлок.

- Ясно, костюм.

Большая чёрная машина везёт их и ещё какие-то секретные документы за город.

Войдя в дом, Шерлок сворачивается на диване и уходит в реальный мир внутри телефона. Лестрейд не может себе этого позволить. Майкрофт угощает его созданиями молекулярной кухни, чьим главным достоинством является невесомость. Впрочем, вино нормальной калорийности.

За французским окном газон, покрытый изморозью. Длинные прутья роз обёрнуты дерюгой. В кормушке возится зяблик.

- К вам ходит садовник?

- Такому маленькому саду он не нужен. Справляюсь сам.

- У вас есть на это время?

- У меня нет времени. Приходится выбирать, на что его нет в большей, а на что - в меньшей степени.

- И давно так?

- Всегда. На первом же месте работы выяснилось, что я умею решать проблемы. С тех пор я их решаю. У меня была иллюзия, что в какой-то момент я их решу и займусь чем-то другим, не столь реактивным, но она давно развеяна.

- Понимаю.

- Да, вам это должно быть знакомо.

- У нас это называется "работать на земле".

- Точно. А я думал, что буду работать в воздухе... Так сказать.

- Может, ещё не поздно?

- Скорее, рано. Там работают ангелы. Все остальные решают проблемы, как я.

- Власть ничего не меняет, хотите сказать? Или вам её все ещё не хватает?

- Она многое меняет, но ничего не может по-настоящему изменить. Впрочем, Шерлок считает, что если бы у меня была настоящая власть, я бы стал чудовищем.

- Я считаю, что настоящая власть - это иллюзия, которая дорого обходится. Ты бы не стал чудовищем. Ты бы повесился на петле из собственных беспроигрышных комбинаций, - замечает Шерлок с дивана.

- А сейчас мне приходится вычислять цену проигрыша. Он стоит ещё дороже.

- И ты опять ищешь идеальный вариант. Настоящую власть, - Шерлок подходит к столу, вдруг разворачивается и бросает уже из коридора, - Скоро вернусь.

- Шерлок... - растерянно начинает Лестрейд.

- Вы уже должны были привыкнуть, инспектор, - говорит Майкрофт, - Он вернётся.

Они смотрят друг на друга. Майкрофт потирает глаза. У него усталый вид.

- Странно, что я здесь, - говорит Лестрейд.

- Я рад, что это вы.

- Ну, я не лучший вариант...

- Он тоже. Учитывая, что Шерлок - не для дела, а для души - бывает только в притонах, вообразите, кто бы это мог быть.

- На таком фоне я конечно выигрываю.

- Извините. Это была вспышка неуместного семейного прагматизма.

- Почему неуместного? Человек хочет жить с тем, кого любит. А когда это невозможно, на сцену выходят неплохие, не самые плохие и небезнадежные варианты.

- Мне кажется, разумный человек должен научиться хорошо жить с другим разумным человеком. То есть полюбить его.

- Вы пробовали?

Майкрофт вдруг краснеет. Лестрейд тоже краснеет - от растерянности и неловкости: он не думал, что Майкрофта можно вогнать в краску глупым вопросом.

- Вы меня поймали, - говорит Майкрофт, - я не прохожу собственный тест на разумность.

- Я не нарочно. Думаю, вам не нужны ни лучшие, ни худшие варианты.

- Я даже не уверен, что смог бы для себя отличить лучший от худшего.

- Не знаю, завидовать ли вашему безразличию

- Не завидуйте, тем более, выбора нет. Иногда лучший и худший - это одно и то же.

- Если любишь мерзавца?

- Нет, прекрасного человека.

- Тогда что же? Неодолимые препятствия?

- Неодолимые. Но хуже всего, что иногда они кажутся совершенной ерундой, мороком.

- Может, они и есть морок?

Майкрофт смотрит в окно:

- Холодно. Заварю чай.

Он встаёт и спрашивает внезапно:

- Вы доверяете Шерлоку?

- У меня нет ожиданий, которые он мог бы обмануть.

- Он обманывал меня несколько раз. И каждый раз это не было обманом. Я бы все понял, если бы не возомнил себя, спасителем... например. Он ловил меня в сеть моих собственных иллюзий.

- Думаю, он любит вас, Майкрофт.

Глаза Майкрофта вдруг достигают Шерлоковой прозрачности, но с золотым блеском по краям:

- Я слукавил, когда вы спросили про розы. Шерлок не стал бы лгать, будто их не любит, но все ещё не готов признать, что о них заботится. Пойду все же заваривать чай.

Чайник действует на обоих примерно так, как он действовал на Шляпника и Мартовского зайца. Или не чайник, а положение, из которого нельзя выбраться. Необратимость уничтожает неловкость. Они говорят о королях и капусте, морже и плотнике и ещё тысяче вещей, о которых странно было бы говорить по телефону.

Лестрейд случайно поворачивается к окну: Шерлок сидит на скамейке в саду, сцепив руки вокруг колена. Лестрейд стучит по стеклу и машет рукой. Шерлок оборачивается и идёт в дом.

- Зачем ты мёрз?

- Вы хохотали, а мне надо было кое о чем подумать.

- Я, может, и хохотал, но Майкрофта ты не можешь в этом заподозрить.

- Он оглушительно улыбался.

Шерлок обнимает ладонями чашку и вдыхает пар.

- Ты был в пяти километрах отсюда. Поймал попутку. Дело было минутное - взглянуть, словом перекинуться, - говорит Майкрофт, - а вот обратно шел пешком.

- У вас совсем глухо в выходные, машину не поймаешь.

- Поэтому я здесь живу.

- И поэтому я живу не здесь. Нам пора домой - в толпу незнакомцев.

****

Обратно они едут на поезде.

- Что мы там делали? - спрашивает Лестрейд, - у меня было странное чувство, что мы притворяемся парой, как в какой-нибудь семейной комедии.

- Ты притворялся? Зачем? Почему гордо не объявил Майкрофту, что свободен?

- И сходство с комедией стало бы неотличимым. Я привык думать, что Холмсы не нуждаются в моих разъяснениях.

- Майкрофта подводит ум: он привык так много понимать о людях с первого взгляда, что второй и третий кажутся ему лишними. Люди живут в его голове почти в согласии с реальностью. Почти. Знаешь, иногда песчинка попадает в механизм и он вдруг начинает кровоточить.

- И что он делает, если ... кровоточит?

- Мне тоже интересно, что он сделает.

- Ты ставишь над своим братом эксперименты?

- Нет, я выпускаю лабораторных животных из вольера.

- Из хулиганства?

- Из милосердия.

- Чего ты хочешь от меня?

Шерлок складывает руки лодочкой и кладёт на них подбородок:

- Я хочу, чтобы ты знал: я никогда не стал бы делать что-то во вред тебе. И даже не смог бы этого захотеть.

Лестрейд остолбенело смотрит прямо в глаза седовласому поселянину, который сидит напротив. Впрочем, тот, кажется, не слышит в словах Шерлока ничего интимного. Да в них и нет ничего интимного. Голая очевидность. Непонятно, почему это так действует.

- Я знаю.

Поселянин выходит.

- Ты... хочешь повторить? - спрашивает Лестрейд

- Да. Так чтобы тебе понравилось.

******

Продолжение следует

---

Sense8: Восьмое чувство и все остальные

Посмотрела первый сезон Sense8.

Довольно интересная конструкция.

В двух словах: восемь человек родившиеся в один день в разных уголках мира, обнаруживают, что могут входить в сознание и даже в тело друг друга и устанавливают между собой все более близкие отношения.

Естественно эти паранормальные способности не остаются без внимания Злых Сил, международную организацию которых возглавляет доктор, который сам из "таких" и хочет, надо думать, как-то некрасиво их использовать.

Таким образом, каждый из восьми, решая (часто с помощью собратьев) свои личные проблемы, постепенно оказывается втянут в смертельную битву за жизнь всей ячейки. Спастись в одиночку нельзя: подчинив одного из них, доктор доберётся до всех остальных.

Но вся эта приключенчески-конспирологическая движуха меня не особенно увлекает.

Интересен внутренний сюжет, проступающий в истории каждого из участников и видимо особенно важный для бывших братьев, ныне сестёр Вачовски, придумавших сериал.


Это история о проклятии и благословении наследия, которое мы получаем. О близости, которая насильственна, о близости, которая неисповедима, о близости, узы которой не получается разорвать. И это отнюдь не фантастическая близость.

Ситуация, в которую загнан каждый из восьми главных героев, так или иначе определяется тем, что он хотел бы вернуть своему родителю: любовь, благодарность, чувство вины, ненависть, отчаяние, невротическую потребность в признании, проклятие, благословение, желание быть хорошим или быть плохим для... и пр.

Некоторые родители - зло, некоторые - спасение, но, как ни странно, в определенной, критической точке жизни важным оказывается не это, а сам факт связи, которую невозможно аннулировать.

Кореянка садится в тюрьму, чтобы отвести подозрения от холодного отца и мерзавца-брата. Африканский водитель автобуса вступает в опасные деловые отношения с местным бандитом, чтобы лечить любящую и самоотверженную мать от СПИДа. Берлинский медвежатник русского происхождения вскрывает невскрываемый сейф, чтобы победить ненавистного мертвого отца (а в первой серии мочится на его могилу, и это далеко не все, что этот (мой любимый) персонаж делает для своей семьи). Американский транссексуал (ставший из мальчика девочкой-лесбиянкой) бежит с больничной койки, куда уложила его непринимающая авторитарная мать. Индийская девушка почти выходит (может, ещё и выйдет) замуж за совершенно ненужного человека, потому что её замужество сделает счастливыми её очень добрых, тёплых и любящих родителей. И так далее.

Сам жизненный горизонт героев определён отношением к родительскому присутствию даже в его отсутствии: именно бремя унаследованной связи требует принять такое, а не другое решение, сделать то, что ты делаешь, куда бы это тебя не завело. Принудительная сила любви не меньше, чем сила ненависти.

Все поступки, которые совершают персонажи, так или иначе оказываются опасны; все, в том числе и спасительные, в итоге переводят ситуацию на новый уровень сложности. Жизнь каждого - спираль, заводящая во все более и более безвыходное положение, из которого они чудом выходят, благодаря чудесной поддержке своего карраса.

За строением сюжета стоит вовсе не та примитивная мысль, что проклятые родители держат в клетке, из которой хорошо бы выскочить. Тот, кто пытается выскочить, попадает в ловушку ещё более отчаянную. Тут важно другое - само переживание отношения, что создало тебя, вдруг открывает жизнь не как пустое поле, заставленное глиняными фигурками собственных желаний, а как силу чужой жизни, чужого желания, в которое ты уже втянут, уже подхвачен или растоптан им, и оно - та глина, из которой лепится твоя жизнь, мощь расплавленного потока, из которого надо возникнуть, родиться и рождаться вновь и вновь, чтобы быть самому - но всегда в присутствии того, что уже есть. Бандит, который доверяет на все идущему ради мамы водителю свою дочь, говорит: все, что я делаю - ради неё. Улыбающаяся и ни в чем не повинная девочка вырастет и примет на себя этот груз - всей крови, пролитой за неё, всей любви, что проливала эту кровь.


И вот рядом с амбивалентной и часто мучительной наследственной связью появляется волшебная связь, в которой люди вступают друг с другом в контакт по определению подлинный, в отношения, в которых невозможно нарцисссическое отзеркаливание. В них другой видит тебя изнутри и автоматически разделяет все твои чувства.

Это конечно очень сильный и завораживающий фантазм, и надо сказать, сёстрам Вачовски удалось создать несколько захватывающих ситуаций, в которых переживается невероятная интимнейшая совместность восьми совершенно разных людей. Например, концерт пианиста - отца исландской диджейки, когда под музыку Бетховена каждый из восьми вдруг возвращает себе миг собственного рождения (кстати, такие откровенные съёмки родов мне ни разу в художественном кино не встречались) и буквально оплакивает и благословляет свою жизнь, то есть делает то, что раньше было за его пределами, находилось на "родительской" территории . Дергается даже берлинец Вольфганг, который вообще-то холодно ненавидит все "своё". И именно в конце этого коллективного мистического оргазма исландка падает без сознания и проваливается в невспоминаемый подвал собственной жизни: родившись заново, она вновь переживает собственные роды, катастрофу и смерть своего ребёнка.


И важно, что единственный герой, о родителях которого мы в первом сезоне ничего не узнали - мексиканский звездный актёр, тайный гей, все равно приходит к необходимости взять на себя ответственность за "не своё", за чужую, случайно и почти насильственно приблудившуюся жизнь - да так, что это грозит ему разоблачением. Ему придётся признать, кто он есть.

На самом деле, каждый хочет, (даже когда не хочет - это как будто сердцевина всех других желаний) вполне стать тем, кто он есть и именно поэтому ему придётся перестать быть тем, кто он есть. Чудная возможность быть без всяких преград с теми, кто всегда на твоей стороне, обещает новую жизнь, но возвращает нас к старой - и ты должен её изменить.

@темы: Sense 8

---

Король Артур и воскрешение отцов

В последнее время очень редко случается мне посмотреть кино. И вот случился "Меч короля Артура".

Вообще, фильмы с магами и драконами - праздничный чин нашего времени, а именно праздничные зрелища и таят центральную символическую проблематику эпохи. Или хотя бы то, чем сердце успокоится)

И тут Гаю Риччи удалось начертить пару формул.


И Артур, и его антагонист, брат и убийца его отца, находятся в сложных отношениях со своей (магической) силой.

Мотором сюжета является та последовательность действий, которая ведёт их к присвоению силы или к уничтожению себя этой силой.


Король Вортигерн накачивает себя заемной магической силой, буквально раздувает свою фигуру - сначала, чтобы победить брата, потом племянника. В сущности - чтобы стать настоящим, а для него это значит - единственным. Проблема в том, что оркоподобное сверхсущество, в которое он превращается - не он. Его сила никогда не его, она остаётся чужой и враждебной по отношению к его человеческой природе, она приходит на пустое место, место, откуда эту природу с кровью вырвали. Он хочет быть не тем, что он есть, и он даже почти есть то, что он не есть. Вортигерн воспитывает из себя мага, он поджигает свечу без огня, но совершенное со стиснутыми зубами жалкое чудо обесценивает само себя. Магические упражнения не делают сильнее, хотя никому это не заметно. Каждое превращение оплачивается жертвоприношением, но превращенное не становится твоим собственным. Та сила, которую дают чудовища, навсегда остаётся их силой.
Первое преображение, давшее победу над Утером, оплачено убийством жены, второе, от которого он ждёт победы над Артуром - дочери. Вортигерн отдаёт их воде и страшным существам, прячущимся в ней - воде, у которой нет формы, нет центра; на которую нельзя опереться. И его огромная башня, завершение которой должно превратить короля в настоящего мага, срастить чужую и разрушительную силу со слабым человеческим телом, - эта башня тоже стоит на воде, она построена в кредит, а отдавать нечем.

Вортигерн приносит жертву, вода поглощает её, а через много лет вдруг уходит, и камень с мечом, памятник братоубийства, выступает наружу.

Камень - стихия Артура.

В отличие от одержимого мистической амбицией короля ничего не знающий о своём происхождении Артур, совершенно лишён амбиций. Хотя Артур и работает (тут хочется употребить именно это будничное слово) кем-то вроде лидера банды, контролирующей кусок городской территории, он бесконечно далёк от трансгрессивности. Артур доволен своим местом на земле, любит своих, терпимо относится к чужим, он укоренён в простых буржуазных добродетелях сильнее, чем хоббит, если только можно представить себе хоббита-рэкетира. Его ночная сторона полностью входит в узкую щель сна, и именно кошмарные сны - единственное, что соединяет его с его происхождением, его родителями, его прошлым, его судьбой. Наяву всего этого не существует: Артур не просто считает себя приемным сыном борделя - он хочет быть именно им и никем другим.

Его главный дар - дар нормальности, он даже травму детства усваивает и перерабатывает самым выгодным образом - размещая её в неврозе накопления. Маленький мальчик начинает копить золотые кружочки и взрослый детина продолжает делать это с таким отлаженным автоматизмом, который делает отклонение достоинством.

Итак, меч, который может вытащить из камня только сын короля Утера, сводит двух людей - слабого, чьи желания не знают границ, и сильного, но ограниченного доступным.

Артур вытащил меч из камня и таким образом разоблачил сам себя. Но собственно владеть мечом он (пока) не способен, поэтому его очень просто убить. Однако именно потому что Вортигерн одержим своей тайной слабостью, именно потому что он знает, что его видимая всем сила и власть - это кредит, по которому нужно платить все больше и больше, он не может просто убить Артура. Ему нужно признание. Фактически он хочет, чтобы Артур сыграл передачу власти - которой никогда не было, вместо неё было убийство. Артур должен признать перед казнью, что он "ненастоящий", и тем самым сделать короля Вортигерна настоящим королем. Таким образом, Вортигерн уже проиграл - он сделал Артура (которому все это совершенно не нужно) держателем своей легитимности. И этого он уже не сможет изменить.

Вся дальнейшая история сводится к долгой, но успешной работе группы психологов - тьфу, подпольщиков и девушки-мага Гиневры - над интеграцией личности Артура и его воссоединением со своей тайной.



Здесь мы имеем дело с каким-то очень важным современным мифом, который как всякий миф конечно вне времени, но именно сейчас вошёл в игру. И "Меч короля Артура" выговаривает то, о чем и нынешние "звездные войны", и Гарри Поттер и пр., внося остроумные детали.

От контакта с мечом Артура вырубает, поскольку меч обрушивает на него всю полноту его собственной памяти - памяти о том, как на его глазах убили родителей.

Обретение власти над мечом - это восстановление фигуры Отца. Это и есть сердцевина происходящего.

Важная подробность: Артур - здоровый человек. Он справился. Ничего от моды на травматиков. Никакая "нестерпимая боль" не вынуждает его восстанавливать прошлое. Напротив, он всячески от этой задачи уклоняется. Но кое- что его задевает. То, что будто бы является его силой, полностью лишает его сил. Он не может взять меч, который только он может взять. И не может он этого именно потому, что он здоровый человек, которому вовсе незачем вглядываться в собственные кошмарные сны. Его здоровье не пускает его к нему самому. Он должен решиться увидеть то, что он видел, и узнать то, что он знал, для того чтобы принять своё наследство. Здоровый человек Артур справедливо не хочет себе проблем. Он готов отказаться от "своего", ему не нужно то, от чего он отторгнут. Но меч, брошенный в воду, возвращается из ила. Хоть и узкой щелью раковины моллюска, личность Артура приоткрыта своему кошмару. И именно этот кошмар оказывается источником силы.

Если пропустить ненужные подробности и пять пудов экшена, Артур входит в полное общение с мечом, когда в решающем поединке с Вортигерном оказывается способен увидеть то, от чего почти отвернулся в детстве. Его отец не был убит братом. В схватке с Вортигерном отец убил сам себя. Он похоронил меч в себе - то есть стал тем камнем, в котором намертво похоронен меч. Тем самым камнем, из которого Артур вытащил этот меч и рухнул без сознания. Эта подробность вроде бы ничего не меняет в самом событии. На самом деле она меняет все. Отец не просто погиб - он принял спасительное решение. Возвращаясь в своё ужасное видение, Артур перехватывает меч. Он теперь его. Отцу больше незачем быть камнем, который не пускает меч. Отец освобожден, потому что его жертва понята и принята.

(Тут многое можно было бы написать про символическую кастрацию и т. д., но мы этого делать не будем)

И последнее интересное: Артур благодарит побеждённого и умирающего Вортигерна и целует ему руку. Теперь он и его наследник. Артур принимает это ужасное и отвратительное преемство - и тем самым, отказывается от его кредитов, отделяет свою судьбу от намертво слитой с ним судьбы.

---

Последнее дело Шерлока. Ветер и камень

С самого первого сезона "Шерлок" был городской сказкой, сказкой об искушениях сердца и ума, и вот в последней серии, сказочная архитектоника превратилась в сказочную фабулу.

Бессмысленно спрашивать о "реальных" источниках могущества Эвер, так же как простым непониманием было бы разоблачение "неправдоподобия" Снежной королевы, Песочного человека или Тени Питера Шлемиля.


Хочется сказать, что Эвер - Тень, причем тень обоих братьев. Но это не совсем так. Эвер волшебное существо, умеющее стать тенью любому человеку, попавшемуся на её пути - вернее, зашедшему в её тупик. А потом обратить человека в свою тень.

А для своих братьев - она тень, закрывающая их собственную, почти поглотившая её.

Для Майкрофта - это одинокая ответственность того, кто единолично владеет страшной тайной и ни с кем не согласится разделить это владение. Но благо абсолютного и исключительного контроля оборачивается тем, что демон захватывает свою тюрьму и устанавливает в ней свой порядок - внешне неотличимый от порядка тюремщика.

Для Шерлока - это вечное бегство, погоня спасителя за спасением, такая стремительная, что никогда не узнаёшь, от чего бежишь.

Поэтому Майкрофту достаётся земля с её подземельями, а Шерлоку - воздух с обрывом падения.

А Эвер не получает ничего, но владеет всем. Это очень печальная правда про власть вообще: она принадлежит испуганному ребёнку в самолете, падающем в пустоту. Власть - это безвластие, пустая комната, прорастающая множеством следствий за свои пределы, но лишенная причины.

В эту пустую комнату попадают три героя Шерлок, Джон и Майкрофт. Им придётся выдержать магические испытания, ни цель, ни итог которых неизвестны. Но для того, чтобы их пройти, нужно не обнаружить цель, а найти собственную опору, не сводящуюся к поиску максимально эффективного целерационального действия.

Эвер - это часть, которая не может стать целым. Никто не может сам себе стать целым. Треснувшее зеркало, на котором стоял трон снежной королевы, сама королева называла зеркалом разума. Все, что Эвер говорит - сознательно доведенная до плоскости риторика позитивистской науки (без самой науки); сила Эвер не в этой смешной риторике, а в том что она ничем не ограничена в своём исследовании природы человека.

Ей "не хватает контекста". И вот она кровью пишет новые варианты "проблемы вагонетки", изощренно мучает людей - чтобы этот контекст появился. Она убивает, чтобы было на что опереться. И когда Шерлок это понимает, он дает ей опору.

Кстати, заострённый вариант "проблемы вагонетки", который Эвер навязала своим пленникам, находит вполне определенный ответ: не соглашаться, чтобы тебе навязали эту игру. "Не в мою смену". Иммануил Кант этому же нас учил. Шерлок, Джон и Майкрофт, раньше или позже, из игры выходят. Для этого нужна сказочная твердость в решимости умереть за других - но то, что кажется более "правдоподобным", ничего бы не прибавило к нашему знанию человеческой природы.

Шерлок возвращает Эвер к бедному, но подлинному бытию: от могущества к предельной слабости - обратно в тюрьму, но теперь она связана с миром реальным контактом. Появилась связь - и из нескольких бесконечно повторявшихся тактов возникла мелодия.

Конец развязывает все узлы, завязанные в начале. В первой серии первого сезона Лестрейд говорит о Шерлоке: "Он может стать хорошим человеком". В конце последней серии четвёртого он признает: "Он гений. Но, важней всего, он очень хороший человек". После того, что мы видели, это не кажется банальностью. Андерсен бы согласился.

Первый сезон кончался тем, что у Шерлока нашлось сердце. Теперь его в себе обнаружил, (и даже обнажил), Майкрофт. А Шерлок узнал, почему так невыносимо было то, что сердце ему сообщало.

Это реальные сказочные события, своего рода алхимические превращения, а не просто стертые сентиментальные метафоры. И в финале, Шерлок и Джон на наших глазах превращаются в созвездия, в чистый и вечный миф, иронически откомментированный, но непобежденный.

@темы: Шерлок

---

Шерлок при смерти

Строго говоря, интрига нового сезона не в том, что Шерлок впервые испытал чувство вины: если понимать вину как некоторое психологическое состояние, оно и раньше с ним случалось, но никогда не играло решающей роли в его жизни.

Шерлок пережил событие не вины, но искупления, а это куда более удивительная вещь. Его жизнь в буквальном смысле куплена, выкуплена у смерти. Он больше не владеет ею, потому что есть дары, которые невозможно присвоить (Именно это он говорит мнимой дочери Смита, удерживая её от самоубийства. Мне-то кажется, Шерлок всегда был духом воздуха и не принадлежал себе. Теперь он не принадлежит себе как человек).

Шерлок делает себя мишенью - не в первый раз: так он ловил Магнусена, до этого Мориарти, это его любимый приём. Он действительно удивлён тем, что "дочку подменили", но не это заставляет его броситься на Смита со скальпелем (я бы не писала очевидных вещей, но оказалось, некоторые зрители не поняли). После неудачи с дочерью нужно быстро повернуть ситуацию так, чтобы его не выгнали из больницы, а, наоборот, заперли в ней. Шерлок должен проиграть и проиграть с треском - не только схватку со Смитом, но нечто куда более важное.

Поражение - искусство, требующее аскезы. Шерлоку удаётся потерпеть крах и тем самым выпустить на свет слабость Смита и, не совсем ожиданно, слабость Джона Ватсона. Авторам удалось сделать сцену избиения Шерлока Джоном по-настоящему страшной (хотя они столько раз репетировали её в прошлых сезонах, что была угроза не вытянуть впечатление). В этот раз Джон едва не убивает его, и Шерлок на это соглашается. Он принимает самое страшное обвинение - он даже сам его выговаривает. И теперь, когда Шерлок остаётся в больнице, Смиту легко поверить, что тот хочет умереть - он видел почему. То, что он видел, не было постановкой - перверсивное чутьё не обманывает. Смита ловят не на обманку, а на живую рану.

Но подлинная цель Шерлока - Джон. И дело совсем не в том, что аддикт Шерлок в очередной раз не может без своего блоггера и манипуляциями затягивает его в свою жизнь. Шерлок ловит не для того, чтобы поймать, а чтобы отпустить на свободу. Он умирает, чтобы Джон ожил.

Новый и замечательный поворот: Джон оживает вполне, когда наконец уничтожает свой нарциссический образ "очень хорошего человека". Он не в первый раз бьет Шерлока, но раньше он умел обмануть себя на счёт мотива. Теперь все ясно и страшно. Уже давно его главное желание - разбить зеркало, в котором он не отражается; отражается не он; но хуже всего будет, если он, наконец, в нем отразится. Это зеркало - чужое лицо, лицо того, кто должен знать все и лучше всех. Понятно, что желание такого рода само питается иллюзиями. От иллюзий Джон освобождается, только когда выговаривает собственную вину - она "несерьезна", и не имеет отношения к смерти Мэри, но в этой сцене он впервые выводит на свет себя самого - не "хорошего человека", а того, кто бывает слеп и глух к другим людям и куда безнадежней Шерлока. Слеп и глух, потому что контужен, потому что знает, что любой контакт с реальностью может заискрить накопленным насилием. Шерлок создавал узкое пространство контакта, коридор безопасности, в котором война Джона всегда велась за правое дело. Потом он потерял контакт.

Именно Джону пришло время узнать, что он человек. Всего лишь человек. А это всегда было для него слишком... Надеюсь, третья серия подберет за нас слова.

---

Шесть Тетчер. Долгий путь в Самарру

В "Шесть Тетчер" создатели взяли новые высоты презрения к детективной стороне истории, но меня это не расстраивает. "Шерлок" всегда обыгрывал и доводил до гротеска всевозможные нарративы преступления и наказания. Все его расследования были метарасследованиями, хотя условность каждой новой серии испытывает наши чувства все сильнее.

Но движение главного сюжета "Шерлока" - самого Шерлока - вполне закономерно. В "Безобразной невесте" он проходил по сужающимся кругам внутреннего ада (ад именно таков - не torture porno, а твоя собственная жизнь, промахивающаяся мимо единственной цели) и свернул ад в трубочку. Теперь Шерлок вышел в "реальный мир", который был потерян в "невесте".

И что же? Реальный мир оказался похож на смесь Бондианы и "Доктора Стренджа" (мне подсказали, я его ещё не видела). Луна, как известно, делается в Гамбурге, и прескверно!

Но эти жирные линии, смесь предельного гротеска и такой же откровенной мелодрамы, не отменяют для меня остроты события. От призрачного натиска вины вообще, принимающей личину сменных "невест" Шерлок с размаха врезается в одну-единственную вину. Его отношения с жизнью переворачиваются. Он не просто одна из причин смерти человека (что бывало и раньше), он режиссёр этой смерти. Он хотел спасти Мери, он сделал все, что должен был сделать. Внутри целого своей жизни Мери погибает от закономерных следствий этой жизни. Но внутри целого жизни Шерлока она падает жертвой его "Большой игры", не детективной, а артистической: того Великого Представления, которым Шерлок увенчивает зияние истины. (Кстати совершенно в соответствии с Конан-Дойлем. Его Холмс был великим мастером последней сцены). Мери умирает, чтобы Шерлок мог быть Шерлоком. Мери добровольно принимает ту пулю, которую сама когда-то отправила. Но именно эта жертва запрещает Шерлоку оставаться Шерлоком. Это и есть вина: ее нельзя исправить, но она, тем не менее, требует исправить себя, искривить и вернуть к началу саму цепь событий, которая ею замыкается.

И вот в сцене у терапевта, возвращающей нас к самому началу сериала, на месте клиента, там, где мы ожидаем видеть Джона, теперь сидит Шерлок. Он должен сделать то, что уже сделал когда-то, ни минуты об этом не задумываясь: спасти Джона Ватсона. Он делал это когда-то, бесцельно, безразлично и с избытком, как дождь, как сама жизнь. Но теперь он не дух жизни, он просто человек. Что может человек сделать для человека? Посмотрим.

@темы: Шерлок

---

Гроб хрустальный

Прекрасному и мудрому другу, который поразил меня в сердце одной метафорой


У моей подруги-психотерапевта случилась поразительная клиентка. Барби, женщина, полая изнутри. Красивая, сорокалетняя, делающая некоторую карьеру, и с кучей психотерапевтов в анамнезе.

Все, что она думала о себе, чувствовала от собственного существования - все упиралось только в то, как она выглядит, достаточно ли высоко котируется на рынке "отношений", с которого она ни на секунду не уходила. С ней было сложно разговаривать, потому что она будто и не подозревала, что люди иногда отвлекаются, думают не себе. И дело вовсе не в чрезмерной любви к себе: ведь она, непрерывно глядя в зеркало, о себе никогда не думала, пожалуй даже и в собственном теле не бывала, а получала его только в проекции анонимного чужого взгляда, который должен её выбрать. Любить этот взгляд, как и то, на что он направлен, было невозможно. Она вообще не могла относиться к себе изнутри и все остальные предметы, попадавшие в это бедное зеркало, так же лишались своей внутренней силы. Они существовали только в оценке "людей" - самих же людей не было. Не клиент, а просто иллюстрация к das man Хайдеггера.

И все это ее не мучило. Мучили её пресловутые "отношения". Она с какой-то фанатической узостью была нацелена на выбор несуществующего "принца" (честное слово, так и говорила - принца) и последующую "свадьбу". Никакие реальные связи не доставляли ей ни грана удовольствия. Она вообще ничего не чувствовала. Подозреваю, она и за пределами отношений ничего не чувствовала, но это ей казалось нормальным.

Не шатко, не валко продолжались сеансы. Однажды психотерапевт, повинуясь какому-то мутному эху в голове, спросила:

- А вот знаете стихи:
В глубине во тьме печальной
гроб качается хрустальный - Они вам ничем не отдаются?

Дева побледнела и продолжила с полуслова. Оказалось, она любит и помнит их с детства (не удивительно, вряд ли она за порогом школы какие-нибудь стихи читала).

Обе знали: что-то случилось. Что - неизвестно.

Но хрустальный гроб пошёл трещинами.

На недавнем сеансе эта женщина в золотом панцире вдруг растерянно сказала, что теперь она может выйти на улицу без раскраски и ей нормально. Не страшно.
И не пойти на вечеринку, где будут "мужчины", тоже не страшно. Нет чувства, что она проваливается в бездну несуществования.

Сама она не знает что и думать и несколько встревожена ослаблением собственной бдительности - не выпускает ли она "контроль над собственной жизнью" из рук?
На самом деле, контроля не было - был душераздирающий страх, сознание абсолютного поражения, уже до-всего случившегося - ужас, прикрыть который мог только блистающий гроб.

Никакой морали у этой истории нет, как, к счастью, нет её у жизни.

Макияж не при чем, и вечеринки. Можно представить себе другой гроб, в котором царевна лежит равномерно бледная. Важно лишь то, что там лежит живое (или не совсем мертвое) существо. Оно еще дышит. Оно видит сны, отражающиеся от стенки гроба. И как представишь себе, что это ты сам...

---

"Скандал в Богемии", видимый и невидимый.

Я всегда думала, что "Скандал в Богемии", как он есть, гораздо интереснее, чем все последующие опыты дотягивания его до жестокого романса, и вот, наконец, нашла время для медленного чтения.

Кажется, эта история о короле, сыщике и женщине выбивается из детективного стандарта, выходя в поле большой литературы с её одновременно неопределимым и непредсказуемым итогом.

О чем вообще, а не в частности, сообщает такая литература? Одновременно о том, что "никто не знает настоящей правды" (как говорил дьякон в чеховской "Дуэли") и о том, что такая правда есть, прошла рядом, задела своим легким и страшным дыханием.

Рассказ начинается с незабываемого: "для Холмса она всегда оставалась той женщиной". Я понимаю резоны переводчика, но мне кажется, "The woman" здесь предполагает несколько другое смысловое поле. Не вот эта/та конкретная женщина, а как бы образцовый экземпляр женщины как таковой, дающий о ней понятие. В мыслях Холмса она "заслоняет весь свой пол". Более того, она predominate - то есть фактически определяет его, являясь самым значительным его элементом. Это важно - Ирен Адлер не вырывается редким исключением из "женской массы", а сообщает ему нечто новое про женщину вообще. Для меня самой это стало новостью - с детства я, как наверно и все русскоязычные читатели, привыкла понимать Ирен именно как исключение из унылой нормы среднестатистической женственности. Именно с идеи Ирен-исключения и начинается неодолимое для логики фанона желание сделать из (отсутствующих) отношений роман. Ирен и правда исключительна - об этом постоянно говорит её бывший любовник, но как ни странно, вовсе не исключительность сама по себе сделала её незабываемой для Холмса.

Уотсон подчеркивает, что дело вовсе не в любви. "Нежные чувства" - любимая добыча Холмса, поскольку именно они "срывают вуаль с человеческих мотивов и поступков" -- обнажают душу человека, лишая её гладкой оболочки, открывают доступ к самому её устройству. "Влюбившись, он оказался бы в ложном положении" (false position) - отметим, ложным применительно к Холмсу названо положение, в котором обнажается истина человеческих дел.
"Нежное чувство" нарушит баланс "хорошо сбалансированного ума", более того, как песчинка, попавшая в тонкий механизм, может привести его к краху. Поразителен драматизм в описании возможных последствий всем так или иначе известного и как-то уж пережитого испытания чувством. Обычные люди проходят его, оставаясь тем, что они есть - а Холмс бы не прошел, именно потому что не смог бы остаться тем, что он есть. Мы так привыкли к этой тавтологии, что не вдумываемся в её довольно смутный смысл. Холмс не готов стать видимым, даже если воспользоваться этой видимостью мог бы только он сам.


Всей своей богемной душой Холмс отрицал любые формы социальности (перевод society как "светской жизни" здесь, на мой взгляд, не подтверждается контекстом)

Собственно интрига "Скандала в Богемии" начинается с определения души Холмса как "bohemian". На русский перевели "цыганская", утратив весь аккорд референций. Богемная - происходящая из Богемии (её насельниками считали цыган) - живущая цыганской, лишенной корней, бродячей и недобропорядочной жизнью - жизнью тех, кто творит искусство, жизнью, которой искусство творится - и просто следующая ноншалантности, беспорядочности и возможно беспринципности артистического мира, ничего не творя. Богемная душа встречает гостя из Богемии, а потом - гостью оттуда же.

Любовник и любовница связаны одной чертой, одним словом: resolute. Именно об этой черте Ирен король, в подбородке, которого видна resolution, переходящая в obstinacy, с ужасом сообщает Холмсу. Она сделает то, что обещала - разрушит социально приемлемую свадьбу. Весь демонически-роковой шлейф Ирен Адлер мы получаем именно из рук короля. Это он сообщает Холмсу и нам, что Ирен - "та женщина" - женщина, которая опасна тем, что выходит за пределы предписанной нормы женскости. У неё душа из стали и ум самого решительного из мужчин. "Женщина как мужчина" - это не похвала, а приговор. Женщина, похожая на мужчину, в этом мире всегда преступница. Она перешла непереходимую границу; теперь нападение на неё будет всего лишь самозащитой. Душа из стали противопоставляется "soul of delicacy" высокородной невесты. Заметим, Ирен есть в картотеке Холмса, то есть все материальные следы её "авантюр" попали бы туда, если бы вообще имели место. Но нет, мы узнаем только о её артистической карьере. Очевидно, что пресловутый "авантюризм" на уклончивом викторианском языке означает одно: у этой женщины были мужчины и не было мужа.

С самого начала дело не заключает в себе никакой загадки. Нет преступления и нет преступника. Холмсу почти нечего расследовать: единственный вопрос, требующий дедукции - технический: где лежит совместная фотография принца Богемии и порождения богемы, материальная точка в которой все значения одного слова смыкаются, но не смешиваются. Чтобы ответить на этот вопрос, Холмс должен только сыграть, применить своё знаменитое искусство перевоплощения. Уотсон говорит о его удивительной способности менять не только одежду, но как будто самую душу.

И Холмс перевоплощается.

Его первое преображение приводит к тому, что он оказывает Ирен неожиданную интимную услугу. Он свидетель на её свадьбе - видимо единственный случай в биографии ненавистника свадеб и вообще society.
Холмс верно понимает, что Ирен больше не опасна, но хочет довести дело до конца.

Второе преображение приводит его в её дом.

За этим должен последовать финал, который Холмс хочет довести до максимальной театральности минимальными средствами. Он не только актёр, он - драматург. Очевидно, что король, которого он берет с собой, совершенно не нужен для дела, и даже опасен для него. Видимо Холмса волнует сама парадоксально антизрелищная мизансцена: ближайшие и злейшие враги, разделенные только коридором, разойдутся навсегда, оставшись друг для друга невидимыми. Сам он выдвигает другую - не менее драматическую - причину: "достать письмо своими руками будет сатисфакцией для Его Величества." - король, наконец, получит возможность сыграть свою роль.

Но возможно так же, какой-то частью души Холмс рассчитывает на форс-мажор - на то, что король, который при известии о свадьбе Ирен воскликнул: "она не может его любить!" не выдержит и дождётся её в гостиной, желая сатисфакции ещё более полной (или ещё более полного поражения). Холмс создаёт условия для очной ставки, которая сорвёт покров с мотивов каждого из тяжущихся. Зачем? Ни за чем. Чтобы каждый стал видим для самого себя не меньше, чем для другого.

Вышло иначе.

Они находят пустой дом, а на месте фотографии - письмо, которое разрывает старую связь между Ирен и королем и устанавливает новую связь - между Ирен и Холмсом. Письмо оказывает на Холмса необыкновенное действие. Если раньше он относился к своему клиенту и его бывшей любовнице с равной степенью отстраненности, теперь он переходит на сторону Ирен. Что собственно он узнал из письма? Что король был к ней жесток? Что фотография ей нужна только для самозащиты? Что она любит человека, который любит её? Но в отличие от кого бы то ни было другого, Шерлок Холмс мог понять все это и раньше. Мог понять и не понял. Специально для скептического читателя король сам подтверждает нам, что Ирен достойна доверия: "Я знаю, что её слово нерушимо". Но Холмс не нуждается в этом подтверждении. Перемена произошла, именно пока он читал письмо.

Я не думаю, что нам показана дуэль перевоплощений, где гениальная актриса обыграла очень талантливого актера. Кажется, что два человека с богемной душой узнали друг друга. Но это не совсем так.

Ирен узнала его в старом смешном священнике. Потом она ответила на его преображение свои преображением, но Холмс её не узнал. Она угадала Холмса, зная его только по рассказам, он же не узнал Ирен, хотя видел её полчаса назад.
"Здравствуйте, мистер Холмс" - сказал ему стройный юноша. Он понял, что голос ему знаком, но не смог распознать его хозяина. Он потерпел поражение не от Ирен, которая сделала рискованный шаг и прямо-таки нарывалась на разоблачение. Он проиграл себе самому - не собственному уму, а собственной ограниченности, собственной уютной невидимости, которая делает невидимыми и нераспознаваемыми других людей. Он проиграл потому, что Ирен была женщиной, а женщины - не существуют.

Как только Холмс признал себя видимым, а ее - существующей, с его глаз спала пелена и он увидел все, как есть. Не только нежные страсти пускают трещины по совершенной линзе. Бывает слепота другого рода - ещё более безнадежная, потому что слепа по отношению к самой себе.

Поэтому Холмс называет Ирен не по имени, а "почетным титулом женщины". - она победила его не потому, что была актрисой лучше его, или мошенницей более ловкой, чем он - сыщиком. Кажется, впервые его артистизм перевоплощения вдруг перешёл в эмпатию и он ударился о неотменимую реальность другого человека - не твердость тела, противостоящего другому телу, но волю быть всего лишь тем, кто ты есть, когда все силы и власти мира сего настаивают на том, что тебя никогда не было.

@темы: Шерлок Холмс

---

Йен Бостридж. Так умеет только он.