Gute Nacht. Умер Дитрих Фишер-Дискау.
читать дальшеТак странно сознавать, что умер тот, кто находился для тебя по ту сторону этого всегда неокончательного различения. И так невероятно понимать, что он был, был только вчера.
Голос благородства настолько полного, что оно не отказывается быть вполне голосом, как будто не дает себе вполне материализоваться, осесть в звуке.
Из его книги "Отзвуки былого":
"Странные вещи происходят с надеждами на будущее. Если погрузиться целиком и полностью в фронтовые будни и втянуть голову в плечи, разум со всей очевидностью почему-то уверяет нас в том, что надо надеяться на хороший исход. Столь многие гибнут. Над могилами забытье. Почти само собою разумеется, что человек готовит себя к будущему, но, кроме этого, есть еще и что-то упрямое, навязчивое, неоспоримое, что вновь и вновь твердит тебе: ты выживешь... Ежедневный „рацион" из девяти патронов я выпускаю сразу после получения в ночное небо...
... Сейчас пока еще холодно, промокшие насквозь вещи оледеневают и стоят колом. Еще никогда так не замерзал. Завеса над моей лисьей норой задеревенела и не шевелится... Больше никаких размышлений о будущем. В расчет идут только наличествующие остатки жизни. Думать только о том, как бы себя защитить. Мы готовы встретить свою судьбу.
Благодать после действия искусства, также и благодать способности не замыкаться перед творениями. По сути неблагодарно стремление художника быть понятым всеми. Неблагодарно насмехаться над вещами, которым закрыт твой разум. Есть заповедь: понимающие должны оставаться неколебимыми и тащить за собой тех, которым дано меньше души и ума. Небольшой круг „посвященных" сознательно или бессознательно распространяет свой вкус в искусстве на простого человека из народа, пусть даже с опозданием на десятилетия. Я разделяю мнение Акселя фон Амбессера, которое он выразил в своей книге „Бездонное в господине Герстенберге": нам не подобает питаться исключительно тем, что придумано и создано нами самими...
— Пойте, не желая слишком многого. Дайте музыке литься естественно!
Так или примерно так обращался Фуртвенглер зачастую ко мне и к другим певцам. Дыхание в этих советах играло основополагающую роль. Работая с Фуртвенглером, мы постигали естественность более высокого порядка, которой можно достичь только путем создания образа. Это естество высшего порядка означало музыкальную жизнь, великий агогический поток, когда начинают музицировать как бы вне темпа и темп проявляется лишь в определенный временной момент, чтобы снова пойти на спад, когда кульминация остается позади.
<...>Такой концепции программы отвечал также и стиль исполнения, который я со временем хотел "насадить": воздать должное всем сущностным признакам песенной формы, проявить их в пении, ничего не затушевывать, не идти ни на какие уступки в отношении границ человеческого голоса или вкуса слушателей. Внимательно следить за ходом извечной борьбы за господство между словом и звуком, которая проявляется в каждом отдельном произведении на свой лад, у каждого композитора видна в том или ином сдвиге центра тяжести, следить за ним и при исполнении служить этой борьбе ясным зеркалом — вот задача, которую я перед собой поставил".
Какая, в сущности, странная для певца идея - не отстаивать сторону голоса в этой борьбе, а быть зеркалом самой борьбы, предоставить самого себя как ристалище силам, каждой из которых ты верен. Наверно, это и есть настоящая аскеза художника. И наверно всякое искусство - это искусство умирать.
читать дальшеТак странно сознавать, что умер тот, кто находился для тебя по ту сторону этого всегда неокончательного различения. И так невероятно понимать, что он был, был только вчера.
Голос благородства настолько полного, что оно не отказывается быть вполне голосом, как будто не дает себе вполне материализоваться, осесть в звуке.
Из его книги "Отзвуки былого":
"Странные вещи происходят с надеждами на будущее. Если погрузиться целиком и полностью в фронтовые будни и втянуть голову в плечи, разум со всей очевидностью почему-то уверяет нас в том, что надо надеяться на хороший исход. Столь многие гибнут. Над могилами забытье. Почти само собою разумеется, что человек готовит себя к будущему, но, кроме этого, есть еще и что-то упрямое, навязчивое, неоспоримое, что вновь и вновь твердит тебе: ты выживешь... Ежедневный „рацион" из девяти патронов я выпускаю сразу после получения в ночное небо...
... Сейчас пока еще холодно, промокшие насквозь вещи оледеневают и стоят колом. Еще никогда так не замерзал. Завеса над моей лисьей норой задеревенела и не шевелится... Больше никаких размышлений о будущем. В расчет идут только наличествующие остатки жизни. Думать только о том, как бы себя защитить. Мы готовы встретить свою судьбу.
Благодать после действия искусства, также и благодать способности не замыкаться перед творениями. По сути неблагодарно стремление художника быть понятым всеми. Неблагодарно насмехаться над вещами, которым закрыт твой разум. Есть заповедь: понимающие должны оставаться неколебимыми и тащить за собой тех, которым дано меньше души и ума. Небольшой круг „посвященных" сознательно или бессознательно распространяет свой вкус в искусстве на простого человека из народа, пусть даже с опозданием на десятилетия. Я разделяю мнение Акселя фон Амбессера, которое он выразил в своей книге „Бездонное в господине Герстенберге": нам не подобает питаться исключительно тем, что придумано и создано нами самими...
— Пойте, не желая слишком многого. Дайте музыке литься естественно!
Так или примерно так обращался Фуртвенглер зачастую ко мне и к другим певцам. Дыхание в этих советах играло основополагающую роль. Работая с Фуртвенглером, мы постигали естественность более высокого порядка, которой можно достичь только путем создания образа. Это естество высшего порядка означало музыкальную жизнь, великий агогический поток, когда начинают музицировать как бы вне темпа и темп проявляется лишь в определенный временной момент, чтобы снова пойти на спад, когда кульминация остается позади.
<...>Такой концепции программы отвечал также и стиль исполнения, который я со временем хотел "насадить": воздать должное всем сущностным признакам песенной формы, проявить их в пении, ничего не затушевывать, не идти ни на какие уступки в отношении границ человеческого голоса или вкуса слушателей. Внимательно следить за ходом извечной борьбы за господство между словом и звуком, которая проявляется в каждом отдельном произведении на свой лад, у каждого композитора видна в том или ином сдвиге центра тяжести, следить за ним и при исполнении служить этой борьбе ясным зеркалом — вот задача, которую я перед собой поставил".
Какая, в сущности, странная для певца идея - не отстаивать сторону голоса в этой борьбе, а быть зеркалом самой борьбы, предоставить самого себя как ристалище силам, каждой из которых ты верен. Наверно, это и есть настоящая аскеза художника. И наверно всякое искусство - это искусство умирать.