Когда-то мы говорили с одним гениальным человеком о нашем общем друге.
- Мы не можем судить его за то, что он делает, потому что он вообще не видит того, что делает, не видит себя. Это простая реакция организма. Он наносит удары, но уверен, что защищается, - сказала я, - Он просто безумен.
- Может быть, и безумен, да отчего же так безумен, а не как-нибудь иначе? - спросила она, - Ведь люди сходят с того ума, который у них есть. Безумие - то же зеркало.
Я не знала, что ответить. Наш друг сам был зеркалом и отражался в нем страх.
"Cold song" Перселла больше всего похоже на это.
читать дальше
* * *
N около шестидесяти.
В детстве она побеждала на олимпиадах, но не поехала поступать в университет, уверенная (убежденная отцом), что не пройдет по пятому пункту. Потом не поступила в аспирантуру, потому что это пришлось бы делать не в том институте, в котором она училась.
Всю жизнь жила с родителями. Лет пятнадцать назад с ней случился рак. Больницы, операции, химиотерапия. Она выздоровела, насколько это возможно, но сильно испугалась. Клала фольгу под матрас. Работать уже было непосильно.
Несколько лет назад родители умерли.
На последних выборах она согласилась быть наблюдателем от коммунистов (надо сказать, не из-за любви к справедливости per se, а именно по сентиментальной привязанности ко всему этому простывшему миру красного уголка). Ранним утром она не смогла выйти из своей квартиры - замочную скважину кто-то залил клеем. Потом выяснилось, что эту шутку пошутили со многими наблюдателями от оппозиции. Но, освобожденная слесарем, она храбро отправилась навстречу новым испытаниям. На участке творилось всем памятное безобразие. Она чувствовала себя беспомощной.
Два месяца назад за ее окном начались странные разговоры. Говорили о ней, и в самом развязном тоне. Угрожали и насмехались. Они знали ее жизнь, но знали с какой-то отвратительной стороны. Они сообщили, что ее сестра эксгумировала тела родителей.
Она спросила у сестры, правда ли это.
- Как ты можешь так думать, - ужаснулась та.
- Так ты это не делала?
- ...!
- Ведь мы не очень-то ладим, правда? Мы раздражаем друг друга, - пыталась объясниться N.
Сестра устроила сцену. Она никогда не признавала реальности, которой не подобало быть признанной. (Сестра заботилась о ней в течение болезни и не оставила сейчас)
Голоса не умолкали. Они производили неприличное. Слова, которые в их семье никто не произносил. чувства, которых никто не испытывал. Они говорили, что ее снимки выложены на порносайтах. N, преодолев свой страх перед новыми приборами, включила подаренный племянником компьютер и начала поиск. Голоса угрожали изнасилованием. Еще они говорили, что у нее могут отнять квартиру. Голоса были грязными и недостойными никакого доверия. Но они были. Впервые в жизни нельзя было вести себя прилично, то есть делать вид, что неприличного не происходит.
N подбегала к окну каждые пять минут, но они всегда успевали быстрее. Она пыталась вызвать милицию, сестра, ночевавшая теперь вместе с ней, мешала.
Потом пришел человек, выдававший себя за социального работника. Показал удостоверение. Расспрашивал о криминальной обстановке в округе, интересовался ее страхами. Она сразу поняла, он не был социальным работником. В сущности, он мог бы быть телом одного из этих голосов, он облекал собой ту же угрозу. Она нашла его фамилию на сайте местной психологической службы. Ей нужен следователь, а не психиатр.
Голоса мучили, но не лгали. Лгали все, имеющие имя и оболочку.
Тела ее родителей вытащены из могилы, брошены под свет, от которого не смогут ускользнуть, ее тело тоже будет выставлено напоказ и тогда те, кто скрывались, под чужим, мнимо близким, лицом или вовсе не имея лица, покажутся наконец. Покажут себя и увидят ее.
Что она сделает, чтобы этого не случилось?
Я частенько задаю себе вопрос: "а не сошла ли я с ума?", но тут же вспоминаю рассказы Борхеса, Брэдбери и успокаиваюсь - существу с банальным мышлением не стоит беспокоиться ни о настоящем творчестве ни о высоком диагнозе))
Пожалуй, дважды я чувствовала, что сознание плывет и я не нахожу точки опоры в нем - когда смотрела фильмы "Сердце Ангела" Паркера и "Остров проклятых" Скорцезе.
В обеих историях детективы ведут расследование убийств, а в конце оказывается, что детектив и есть убийца.
Мысль о том, что есть еще какое-то сознание - не видимое и не подконтрольное моему сознанию - приходит потом, а сначала возникает чувство неуверенности -
я не я и картинка вокруг только кажется правдоподобной.
В общем, Брэдбери - всё нормально, мама, как обычно по утрам, развешивает на просушку розовых слонов во дворе, а стая баобабов летит на юг, потому что осень.
Не помню цитату даже приблизительно и поискать рассказ никак не соберусь, помню только это чувство из детства, что можно проснуться в параллельном мире и всё будет как обычно.
Безумие - это нормально, окончательно успокаивает Фуко: "По большому счёту всё — только Безумие; по малому счёту само Всё — не более чем безумие".
А прошлый опыт подсказывает - всё вернется на свои места и опять ты станешь скучной, как водитель трамвая.
Читала у психолога-экстремолога О.Бахтиярова, что у обычного человека вообще нет критерия соприкосновения с Реальностью.
Мы живем в изображениях изображений и только в ситуации реальной угрозы жизни или потери идентичности происходит это соприкосновение. С Реальностью.
Но обычный человек и цели такой не ставит. Находиться в зоне комфорта - осознается как цель, когда комфортное состояние нарушено.
Бахтияров пишет, что вынудить себя выйти за пределы идентичности почти невозможно, для этого применяют специальные практики или пытки.
Тогда что такое безумие - выход за пределы идентичности, но не в сторону Реальности, а в область, которая отличается от обычного сознания только количественно, но не качественно?
Граница личности проходит через тело и, наверное, любые изменения в организме влекут за собой изменения в сознании.
"Наверное" - потому что не всегда удается проследить этот путь, да, в общем, никогда не удается...
Но только в этом диагнозе нет ничего высокого.
В общем, смысл в том, что наше безумие - это все те же мы, наша слепота и боль (по крайней мере, пока дело не дойдет до деградации в анонимную боль страдающего животного и не начнешь как Мопассан есть собственные испражнения).
Трансцендентное открыто безумцу не более, чем оно было открыто его еще здравствующей душе - случай Ван Гога. Безумие - сбой на этом пути, но значимый сбой.
Самое печальное, что нормальный человек действительно может быть так отгорожен от наималейшего реального, от собственного же непрожитого опыта (не говоря уже о несобственном), что лишь безумие выпускает этот опыт на свободу. Только некому оказывается быть свободным.
Наверное, мне проще увидеть высокое в низком, чем в обыденном.
Если наше безумие - это всё те же мы и наша слепота и боль, то где граница, каков критерий и судьи кто?
"Трансцендентальное открыто безумцу не более, чем здравомыслящему" - но сам безумец открыт трансцендентальному более...
Невозможно быть нормальным в безумном мире, а безумцы раздражают внешнего зрителя своей эстетической непривлекательностью,
они как страшная пародия напоминают о зыбкости, субъективности, компромиссности так называемой нормы.
О не прожитом опыте может сожалеть или "здравомыслящий" субъект, критически сравнивая свою реальность с некой условной социальной нормой,
(а если он способен критически относиться к себе и своему опыту, значит он может или изменить свою реальность или отношение к ней) или сторонний наблюдатель.
А о том, что "безумие выпускает на свободу, но некому оказывается быть свободным" может судить только сторонний наблюдатель.
Но в любом случае объективного критерия не существует.
"Безумие есть крайнее проявление отчуждения, а отчуждение вообще принадлежит сущности человека" - считает Ж. Ипполит.
Мы можем лишь философствовать на эту тему или сожалеть о тех, кто ушел за эту черту, но сожалеем и философствуем при этом мы о самих себе.
Мне просто важно не романтизировать безумие. Реальные безумцы остаются при своей бездарности или до поры при своем даре, если он есть (как у Гельдерлина или Батюшкова), но дар все же постепенно разрушается самой физиологией безумного мозга. Как мы об этом судим? А как мы судили о стихах здорового Гельдерлина - неужели у нас было на это больше прав?
дело в том, что безумие не ниже и не выше нормальности. Посмотрите на обычного безумца - он просто находится на острие своей душевной конструкции. И этим кончиком иглы обычно оказывается страх. Вот если бы отвага ....
Хорошо, я не буду романтизировать безумие. Но тогда оно не страшнее глухоты, настигшей Бетховена или пули, оборвавшей стих Пушкина.
Гельдерлин - это 18-й век, а Батюшков - 19-й, у них не было шансов стать нашими современникам и, а у нас нет шансов прочесть стихи античных поэтов,
кроме тех, что чудом сохранились и дошли до наших дней.
Мы видим безумца потому, что его страх оказывается снаружи и виден всем, а тот же страх внутри "нормального" человека - это тот же страх.
Каждый человек находится на острие своей душевной конструкции. В каждое мгновенье своей жизни. У кого-то это страх, у кого-то пошлость и скука.
Страх - механизм защиты, необходимая вещь на своем месте, но как всякий механизм может ломаться.
А отвага - это не только путь У. Уилберфорса, но и путь Дж. Мориарти.
Как там у Венечки - "хочу прожить жизнь, в которой нет места подвигу".