Это реальная история, случившаяся не менее десяти лет назад, когда мы были еще очень молоды, а милиционеры - бедны. ***
В юности мы раскладывали случайности как пасьянс, и каждому выпадала не какая придется, но именно его бессмыслица.
читать дальше Мой друг Кира имел особое поручение от мирового эфира. Как Янус, стоящий на перекрестке дорог, он встречал и провожал путешественников, придавал им верное направление и снабжал приветом на дорогу. Может быть, просто потому, что маршрутка №15 шла через вокзальную площадь. Последним был мутный человек, мечтающий воссоединиться с забытыми в Курске родителями. Родители уже не раз проигрывали в схватке с другими неоспоримыми властителями человечества, поэтому Кира денег не дал, но купил в кассе билет.
По-августовски быстро темнело. Все, кто не пил сегодня вечером, уже уехали. Он и сам выпил. На остановке к нему вяло вязался крупный детина. Бубнил. Как невнятно они выговаривают слова, не могут выплюнуть поднимающуюся от стенок пищевода агрессию.
Кира что-то устало отвечает, знаю эту тянущую ноту в его голосе, он умеет разговаривать с людьми, то есть не боится их раздражать, он вообще их не боится, поэтому в грядущем ему разобьют голову, сломают палец, и т. д., но все кончится хорошо, в конце концов, он действительно умеет…
- Жена перчатки выбросила. Мои, боксерские. Я за область выступаю. А ей похуй…
Коротко стриженый сержант милиции уже несколько раз прошел по этому кругу, и не собирается в депо. Может, его драма богаче подробностями, но слов для них не находится, а Кира не может вставить недостающие, так чтобы они ей подошли. Он делит с сержантом пиво. Тот не вяжет лыка. Кира едва затаскивает его в последнюю маршрутку.
- Я ей тоже что-нибудь выброшу, суке... Тряпки ее порежу…
Еще раз на бис.
Сержант не может объяснить, где он живет, а Кира не может бросить дубиноголового младенца на растерзание львам рыкающим этой ночи. У них плохой район.
Продвигаются ощупью. Сержант отказывается узнавать свой дом, но ноги ведут его сами – в такую же хрущевку, как у Киры. Тяжелое боксерское тело валится на него на лестнице, на площадке выше - дверь, за которой спит до времени злотворная жена.
- Я пойду, - говорит Кира, не желающий встречи. Его хватают за плечо. Он оглядывается. Сержант уже расстегнул ремень.
Лестница - неудобное место. Болят локти, болят колени, «все внутри болит», как говорила бабушка по совершенно другому поводу.
***
- Ты хотя бы получил удовольствие? – спрашиваю я. Не то, чтобы я была бессердечная сволочь. Если он не хочет считать это изнасилованием, он прав. А он не хочет.
- Там, в общем, некуда было деваться, - говорит Кира, - такой амбал. Дурачок такой. Теперь еще в КВД идти…
У нас есть знакомый, больной спидом. Грязная игла. Сознательные девушки показывают ему свою солидарность, целуя в губы. Он не уклоняется.
Мы говорим о дурачке. Но многого о нем не скажешь, если не повторяться, и мы переходим на «Рокко и его братьев», где Рогожин и Мышкин с итальянской легкостью превращены в братьев-боксеров, а потом на «Гибель богов», потому что это кирино любимое кино, а потом, как обычно, на того, в кого он сейчас влюблен.
***
Ледяным ноябрем Кира стоит на своей остановке. Он слышит рокот смутной, почти бессловесной претензии за левым плечом. Неотразимый союз водки и пива. Он оглядывается. Пустые глаза моего народа смотрят на него в упор.
- Ты, блядь, смотри… если ты хочешь, так ты получишь…
Они быстро проходят первый тур танца. Сержант перестает грубить и предлагает выпить.
- Жена моя, сука …
Кире интересно, нашлись ли перчатки, но подходит автобус, и нет времени подвести к ответу, не пугая всеведением. Он хватается за дверь.
- Брось, - говорит сержант, - ну что ты, как баба… еще посидим…
- В следующий раз, - обещает Кира.
***
- Ты ведь всерьез думал остаться? – говорю я, - попробовать второй дубль? Вы могли бы сталкиваться на остановке каждые два месяца. Потом каждый месяц. Неделю. Он бы каждый раз не узнавал тебя…
- Это был бы самый счастливый из моих романов.
- Тебе нравятся люди, которые не ведают, что творят.
- Я бы и сам хотел…
- Я знаю.
Я зачем-то настаиваю, что совершенное вытеснение противоположно совершенству. Какой смысл переживать историю, если не можешь ее рассказать. Какой смысл переживать, если не можешь пережить… Иль наша жизнь лишь сон пустой, насмешка неба над землей…
- Что два рассказчика могут рассказать друг другу? - спрашивает Кира, - Я не хочу переживать. Я и так постоянно это делаю. Я бы купил ему перчатки.
-
-
03.03.2012 в 20:25Да. Чтобы не сойти с ума, эти истории надо кому-то рассказывать.
Красивая история.
Разговоры с милицией - это и игра в "русскую рулетку" и какой-то тонкий индикатор до конца не понимаю чего - и внутреннего благополучия и мирового безумия (примерно так).
После самых стрёмных историй, когда казалось, что пипец и не выбраться, они возвращали документы и искренне удивлялись: "Ну, почему вы на их стороне? Приходите работать к нам , например, в детскую комнату милиции".
-
-
03.03.2012 в 20:33-Ага. Такой безысходно метафизический оттенок, я думаю, несут все разговоры с теми, кто имеет власть над твоим телом - власть, исходно враждебную слову.
Но тут на самом деле, не власть милицейская сработала сама по себе . Меня тогда поразил этот внезапный вид на бытие человека, который совсем не знает себя. Так, что в этом тошнотворном появляется нечто завораживающее.
Про детскую комнату милиции - гениально )
-
-
03.03.2012 в 21:39Думаю, в этом месте проходит важная граница, водораздел своего рода - между бытием, выраженным словом и ммм... природой в чистом виде (так что ли).
Один знакомый на рассказы о совке и его ужасах неизменно отвечал: "Это часть живой природы". И снимал этим эмоциональное напряжение беседы))
Желание всё сформулировать и всему найти смысл - одновременно способ отстраниться от непосредственного переживания (пережёвывания себя жизнью) и способ приблизиться к себе, сформулировать себя, в каком-то смысле, приблизиться к вечности.
-
-
03.03.2012 в 21:48На самом деле, меня тогда больше не сержант поразил с его вечным круговым маршрутом, а реакция Киры. Это замыкание жалости и желания. Он же собственно боксера как жертву воспринял. ) Жертву того, что он есть.
-
-
06.03.2012 в 22:08вспомнился монолог про убить жену утюгом и про "все "вот" тут же испарились" ) никак не могу вспомнить откуда, была уверена, что из "падения", а почему-то не могу найти там. переписал его камю, что ли, втихушку?)
-
-
06.03.2012 в 22:09аа! прекрасно )))))))))) украсть надо)))
-
-
06.03.2012 в 23:33Для меня тогда эта история просто коаном каким-то стала. Живет человек, раздвоившись на две половины, одна из коих не знает о другой и обе не знают сами себя, и вся эта патология для того, чтобы навсегда остаться там же, где был. Мы тогда с другом много об этом говорили. Он-то человек гиперрефлексивный, но такого рода безысходная бессознательность имеет над ним чарующую власть. Потому что, ему кажется, это и есть последняя правда про всех ))
-
-
06.03.2012 в 23:51читать дальше
-
-
07.03.2012 в 02:24Все же Грин трогательно уязвимый и потому недооцененный автор! То, что вы вспомнили - прекрасно. А вот в последнем рассказе, например:
"Арвентур! Слово это притягивало меня.
Оно, как нечто живое, существовало вне мысли. И я тщетно стремился охватить его взрывом сознания. В самом звуке слова было нечто, не позволяющее сомневаться в его праве на существование. Арвентур!
Я сделал несколько шагов по бульвару. Быть может, это название
местечка, деревни, слышанное мною раньше? В моей стране таких имен нет.
Возможно, что оно прочитано в книге. Почему же тогда, прочитанное, оно не
вызвало такой глубокой и нежной грусти? Арвентур!
<...> Арвентур! - это звенело как воспоминание далекой
любви. А за него, вызванное припадком тоски, цеплялось прошлое. Но в прошлом не было ничего, что нельзя было бы выразить иначе, чем ясным человеческим языком."
Это же Пруст мой любимый! "Имена стран".
Грин не всегда справлялся со строем синтаксиса и семантики, но это так естественно. От стихии языка его отделяет физически неодолимая дистанция - "цветной туман", целомудренная робость иностранца жизни. Как Платонова от языка отделял хтонический ужас его основного мифа.
В общем, спасибо!
-
-
10.03.2012 в 23:42я люблю грина вообще, недавно нужно было прочитать его очень много; он объемный очень и корявый в смысле выразительности писатель. "его нос напоминал трефовый туз, выраженный тремя измерениями" - это что-то на такой границе удачного и неудачного, где заканчивается язык и начинается вымысел. он не только синтаксисом и семантикой страдал, правда, потому он меньше платонова и многих. у него сюжетность и конфликт болтаются частенько, как белье на веревке под ветром читательских настроений )
а еще у него есть рассказы, о которых и не догадаешься, что их автор грин. про сбитые с дерева вишни, когда безработный ненавидит богатого за метафизическую справедливость, про спонтанное и случайное да не случайное убийство из дедовщины, про то, как хорошая жена однажды узнает, что муж ее плохой
я впервые взялась его перечитывать, когда узнала, что один из любимых фильмов моих с музыкой курехина, "господин оформитель", написан по его рассказу "серый автомобиль"
и еще в рассказах это не так заметно, да и есть далеко не везде, а в романах очень видно, как он порой трогательно и беззащитно пародирует переводную экзотическую литературу, но не удается ему переступить циничного порога отношения к этой самой "экзотике", и это так мило, что сравнить и не с чем у русских )))
как здорово вы пишете про уязвимость и дистанцию м\д ним и языком, это вам спасибо.
Это же Пруст мой любимый!
так интересно) я однажды обнаружила, что близкие мне не по крови люди все занимались балетом, ну пусть было их всего четверо-пятеро. хотя я об этом не с самого начала знала, конечно, а как-то тянуло.
а теперь такое происходит с прустом) сама я его не понимаю, зато особенно симпатичные мне люди его любят именно как "любимого"