Нет, это не Шерлок Холмс - это его современник поэт Джерард Мэнли Хопкинс.
Вот статья Г. Кружкова с краткой биографией и объяснением того, почему трудно переводить Хопкинса ( работа самого Кружкова мне, увы, не нравится, он разглаживает и банализирует).
magazines.russ.ru/inostran/2006/12/ho5.html
читать дальше
***
Хопкинс сознательно отдал то, что люди считают собственной волей, в чужие руки. Став католиком и иезуитом, он подчинился солдатской дисциплине своего ордена. Восемь лет он не писал стихов, пока его начальник, почти случайно, не дал ему разрешение - почти поручение - воспеть катастрофу парома "Германия".
И это простое послушание как будто освободило его для немыслимой шаткости стиха, зависающего над любой мало-мальской пропастью.
В сущности переводить его надо так же не по-русски, как он сам писал не по-английски.
Мне бы хотелось оставить все его О! посреди строки, фразу уходящую спиралью вбок и вверх и, главное, эту быструю и сто раз меняющую себя интонацию, которая, помимо тоники, держится расплавленным состоянием слова: из одного на наших глазах лепится другое. (Это всегда делает поэзия, но в сравнении с Хопкинсом многие начинают казаться статуарно- неподвижными)
Хопкинс соединяет слова сплавом глоссолалии, но самые обычные синтаксические конструкции ставит под таким углом, что они начинают скрипеть и разъезжаться - создавать просвет или пропасть.
Как он простодушен, как не боится превратить строку в одно сплошное междометие, задыхание боли и восторга. Слова, двигаясь в разные стороны, образуют как бы множество кружащихся огненных колёс, огромную точку, поставленную на небе фейерверком.
Он повторяет и повторяет слова и созвучия, одержимо надеясь, что их собственный вес и тяжесть вдруг треснут как скорлупа и выпустят на волю то самое, - просьбу, что у всех одна.
Хопкинс написал сонет Перселлу и если что-то, сказанное словами, и похоже на звук Перселла - наверно эта строчка
Have, fair fallen, О fair, fair have fallen, so dear
А голос его должен быть голосом Альфреда Деллера:
Henry Purcell
The poet wishes well to the divine genius of Purcell and praises him that, whereas other musicians have given utterance to the moods of man’s mind, he has, beyond that, uttered in notes the very make and species of man as created both in him and in all men generally.
HAVE, fair fallen, O fair, fair have fallen, so dear
To me, so arch-especial a spirit as heaves in Henry Purcell,
An age is now since passed, since parted; with the reversal
Of the outward sentence low lays him, listed to a heresy, here.
Not mood in him nor meaning, proud fire or sacred fear, 5
Or love or pity or all that sweet notes not his might nursle:
It is the forgèd feature finds me; it is the rehearsal
Of own, of abrupt self there so thrusts on, so throngs the ear.
Let him Oh! with his air of angels then lift me, lay me! only I’ll
Have an eye to the sakes of him, quaint moonmarks, to his pelted plumage under 10
Wings: so some great stormfowl, whenever he has walked his while
The thunder-purple seabeach plumèd purple-of-thunder,
If a wuthering of his palmy snow-pinions scatter a colossal smile
Off him, but meaning motion fans fresh our wits with wonder.
А так он сам объяснял своему другу Бриджесу, что имел в виду:
«Пусть душа, которую я так люблю и которая дышит и проступает повсюду в его сочинениях, будет пощажена Господом вопреки его вере, причтенной к ереси. Ибо не его сладкозвучные ноты, не любовь, не пыл, не священный страх влекут меня, мучат и врезаются в слух, но неповторимый оттиск характера - узнаваемого, как репетиция меня самого. Так птица взлетает, раздвигая веером хвост, и хотя у нее нет намерения поразить нас своей красотой, но лишь желанье достичь своей цели, мы застываем, пораженные, как чудом, узором ее перьев»
Я сделала подстрочник сонета, во всех отношениях уязвимый - звукопись пропадает, ритм и рифма то же:
Генри Перселл
Поэт благодарит божественный гений Генри Перселла и славит его за то, что в то время как другие музыканты давали выражение настроениям человеческого ума, он, сверх того, выразил в нотах саму модель и вид человека как сотворённого существа, равно в нем самом и во всех людях вообще.
О, Неподкупный,Благой, пусть
так дорогого мне, и такого особого
духа, что вздымается в Генри Перселле,
срок истечет. И с переменой
твоего приговора он, причтенный к ереси, ляжет здесь.
Не лад не смысл, не гордый огонь и не божий страх,
Не жалость, или любовь или все сладкие ноты, что вынянчила его мощь:
Одна черта настигает меня; репетиция собственного
бросается и переполняет ухо.
Позволь ему, О! с арией ангелов поднять меня и положить!
Я бы только взглянул - на его лунно-знаки, на вздыбленные подкрылья: он,
Великая птица штормов, когда бы ни облетал
Свой громово-пурпурный берег, оперенный пурпуром грома,
Гроза его снежно-крыльев расточает улыбку гиганта,
Но значащий мах опахал освежает наш ум изумлением.