Посмотрев "Левиафан", я встала с ледяной ясностью сознания. Ясность была столь велика, что не находила себе никаких слов, ведь слова - всегда попытка справиться с темным остатком по ту сторону видимого.
Поэтому занеся руку над клавиатурой, я вдруг решительно отправилась на экскурсию по радикальному феминизму, и несколько дней проводила на соответствующих сайтах немногие свободные минуты. (Собственно чтения новостей хватило бы, но "Левиафан" стал последней каплей)
Независимо от преобладающего в сих юдолях скорби эмоционального тона, это полезное и увлекательное чтение. Сколько-нибудь последовательная критика мироустройства работает как прием остранения: ты видишь мир не как платоновский спектакль в пещере, а как устройство по производству спектакля, в работу которого вовлечен и ты сам.
Помимо критики социально-экономической дискриминации у радфема есть интересная задача - деконструкция не просто фундаментальных культурных конструктов "мужского" и "женского", но "любви", "секса", "отношений" как системы интериоризованных сверхценностей, определяющих жизнь женщины через жизнь мужчины. В рамках этой системы собственная жизнь женщины находится вне ее собственности и принадлежит отношению обладания.
Присвоение себя осуществляется только через встраивание во власть другого над собой. То есть "свое" женщины с самого начала задается как объект, задаваемый мужчиной. Женщина относится к себе посредством мужского взгляда - таково социально закрепленное нарциссическое отношение.
читать дальшеОбладающий реален только посредством обладания, обладаемый реален, только поскольку им обладают. Та "собственная жизнь", с которой мы начали - это не природная данность. У мужчины Собственное достигается посредством присвоения другого, у женщины - собственное - это то, чем другой наделяет тебя. Мужчина оказывается на полюсе распредмеченной силы, а женщина - опредмеченного ... Объекта - хотела сказать я. Нет, все сложнее: женщина - негодный, плохой объект - потому что утопию обретения собственного она не удовлетворяет. Бесконечно репрессируемая, но неизбежная другость женщины определяется не тем, что она не такая, как мужчина, а просто тем, что она есть. Утопия полного обладания приводит к необходимости сказать "нет" этому "есть". Неприсваиваемое "есть" оказывается отказом в завершении собственного бытия мужчины, так же как и "нет", простое отсутствие женщины или ее отказ. Поэтому господствующий мужчина всегда терпит фрустрацию - обладание женщиной "ничего не дает", он попался на удочку, остался ни с чем. Мужчина находит выход: объявить, что женщина - это ничто ( техника обесценивания, на уровне личных отношений особенно хорошо описанная в "дневнике обольстителя" Кьеркегора), а затем сделать женщину окончательным ничем ( культура изнасилования, исключения, феминицид). (в радфеме это часто формулируется на языке психоанализа, со всей параферналией вроде споров о зависти к пенису и проблем клиторального/ вагинального оргазма; я перевожу на язык более мне близкий ). Это устройство воспроизводит насилие как свою центральную мистерию
Где-то у аксьон позитивы ( accion-positiva.livejournal.com)
отлично описан садомазохистский сценарий отношений, который и продуцирует острое эротическое чувство - собственно чувство страха. Страх раскручивает и подпитывает механизм идентификации с агрессором, - получается любовь.
Забавно, что почти вся машинерия отношений мужчины и женщины, обнажаемая радикальным феминизмом, уже была описана Гегелем как диалектика раба и господина, только господин и раб у него - моменты становящегося и потому разрывающего себя самосознания, которые однако вполне раскладываются на противоположные позиции в историческом процессе:
" а) в качестве понятия самосознания господин есть непосредственное отношение для-себя-бытия, а в) теперь он вместе с тем существует как опосредствование или для-себя-бытие, которое есть для себя только благодаря некоторому другому, то он соотносится а) непосредственно с обоими и в) опосредствованно с каждым через Другое. Господин относится к рабу через посредство самостоятельного бытия, ибо оно-то и держит раба; это – его цепь, от которой он не мог абстрагироваться в борьбе, и потому оказалось, что он, будучи несамостоятельным, имеет свою самостоятельность в вещности. Между тем господин властвует над этим бытием, ибо он доказал в борьбе, что оно имеет для него значение только в качестве некоторого негативного; так как он властвует над этим бытием, а это бытие властвует над другим, [над рабом], то вследствие этого он подчиняет себе этого другого. Точно так же господин соотносится с вещью через посредство раба; раб как самосознание вообще соотносится с вещью также негативно и снимает ее; но в то же время она для него самостоятельна, и поэтому своим негативным отношением он не может расправиться с ней вплоть до уничтожения, другими словами, он только обрабатывает ее. Напротив того, для господина непосредственное отношение становится благодаря этому опосредствованию чистой негацией вещи или потреблением; то, что не удавалось вожделению, ему удается – расправиться с ней и найти свое удовлетворение в потреблении. Вожделению это не удавалось из-за самостоятельности вещи, но господин, который поставил между вещью и собой раба, встречается благодаря этому только с несамостоятельностью вещи и потребляет ее полностью; сторону же самостоятельности [вещи] он предоставляет рабу, который ее обрабатывает."
В отношениях мужчины и женщины этой обрабатываемой вещью оказывается само тело женщины, (тело, способное рожать, - но я не уверена, что именно эта его способность является здесь ключевой; это тело уже превратилось в символическую вещь, средство универсального обмена: то несобственное, что становится собственным мужчины).
Похожие техники работают в отношениях с любым другим, который важен для конструирования собственной идентичности. Отношения мужчины и женщины заключают в себе фундаментальную фальсификацию, определяющую существование как одной, так и другой стороны, и та исходная ассиметрия, что определяет эти отношения, является готовым шаблоном во всех ситуациях отчуждения (например, многое можно сказать о роли "еврея" в христианской культуре и т. д.) Но такой полной ассиметрия является только в половых отношениях. Только в них интериоризированный мужчина в голове у женщины полностью присваивает ее существование и инвестирует его в собственность "внешнего мужчины". Это устройство поддерживается непрерывным социальным принуждением, а начало его - воспитание.
Радфем говорит, что гетересексуальную любовь придумали мужчины, чтобы обеспечить себе безграничный отъем женского ресурса. А поскольку женщина целиком сделана из идентификации с агрессором, она извлекает из любви некоторые вторичные выгоды (смысл жизни), теряя при этом первичное отношение к собственному телу и собственной жизни. В общем, сильная теория. На самом деле, конечно, все придумывали свое, а пазл сошелся сам, благодаря платонизму, секуляризованной мистике, христианству, рыцарской культуре и пр. Собственно воспроизводство ассиметрии отлично работало и до изобретения любви.
Мне кажется, с любовью как раз случилось интереснейшее диалектическое превращение, которое доказывает, что наш мир - не (совсем) закрытая камера, в которой вновь и вновь воспроизводится исходное насилие. Все то хотя бы очень относительное и неполное вочеловечивание женщины, которое как-то позволяет нам дышать и говорить, произошло именно в силу того, что индивидуальная любовь, а не, например, плодовитость, или исполнение закона, стала невротически воспроизводимой, сверхценной установкой европейской культуры субъективности.
Любовь означает, что ты обретаешь свое собственное не просто через присвоение несобственного, а поскольку другой признает его твоим собственным. Ты ставишь себя во власть этого признания (добиваться которого можно, увы, и вполне садистическим способом - как герой "кроткой" у Достоевского). Однако Признание может быть дано только тем, кто имеет власть, заключенную в нем самом. Конечно это иллюзия, и никакая власть над другим не имеет источника во властвующем, а только в самой ассиметрии отношения. Но именно любовь делает эту власть (до момента присвоения признания) двусторонней.
Но этой власти, инициальной власти признания - не то чтобы мало... Мне кажется, что человеческому существу, ищущему полноты воплощения, вовсе не она нужна.
Способ выбраться из под руин идеологии "любви" - обретение автономии, присвоение локуса контроля за собственной жизнью, укрепление границ, чтобы не путать себя и свои (и чужие) проекции.
Всё так.
Но иногда меня настигает мысль-не мысль, память о другом опыте, и мне кажется, что спасение от "любви" - любовь. Любовь, которая не имеет отношения к "отношениям". Она нефетишизируема - хотя соблазн опредметить ее в фетише и положить за пазуху очень силен. Самое же главное - она пропускает по ту сторону смерти. Но здесь я остановлюсь, поскольку не всегда уверена, что этот пропуск не является еще одним иллюзорным способом присвоить несобственное.