[aascessa]

Дочла "Избранные дни" Майкла Каннингема. Пока читала, три раза напомнила себе Горького в изображении ехидного Маяковского. Как-то так: "Горький оплакал мне весь жилет. Потом я узнал, что Горький плачет на каждом поэтическом жилете". Нет, я не Горький, но ведь и Каннингем не каждый)


"Избранные дни" совершенно далеки от идеи психологического правдоподобия и "диалектики души", которая так удалась автору в "Часах". И хотя "Часы" я люблю, но этот сдвиг внимания кажется очень естественным. Когда современному человеку начинают рассказывать о нем самом так, как будто вот этот он существует на самом деле, обычно выходит мелочно и плоско. Каннингем сразу начинает с порога, за которым откровение или безумие. И даже если это безумие, оно требует не преступления, а жертвы.
Три истории, прошлое, настоящее и будущее. Так или иначе тасующиеся женщина, мужчина и мальчик. Всегда не семья, чужие друг другу люди, находящиеся в безнадежных обстоятельствах, и кто-то один приносит себя в жертву даже не ради счастья другого (счастья не будет), а просто для того чтобы сделать неотменимой, вписать в книгу земли и неба саму эту невозможную реальность жертвенной любви.

Важно, что это не только не любовь близких, но и не сексуальная любовь: у той свои мощные подъемные механизмы и там вернее можно внушить себе, что природа на нашей стороне, что бессмертие достижимо "путем зерна". Каннингем отказывает в утешении такого рода.

Все три истории прошиты стихами Уитмена, которые и есть разновидность натуральной теологии ненатурального происхождения. Уитмен почитает природу, но на самом деле его стихи и есть последняя природа - в мире, где никакой другой не осталось. Или в мире, где и не может быть у словесного существа другой природы кроме словесной и другого бога кроме слова.

Эта книга проще и декларативней других книг Каннингема, и читая ее, я поняла, что он всегда об этом. С нюансами, конечно. "Часы", например, были о невозможности жертвы. И каждая свершившаяся невозможность делала неизбежной следующую. Мучительной убедительностью обволокла меня американская домохозяйка пятидесятых, погибающая от своего безысходного счастья. Надо бежать, и никакая жалость к трехлетнему сыну не удержит, потому что, опять вечная цитата, "если соль потеряет свою силу, чем сделаешь ее соленою". Книга неудавшейся самоубийцы Вульф, которая уводит американку прочь из дому, и самоубийство больного спидом поэта - выросшего брошенного мальчика, это все не цепь вины и ответственности, а невозможная любовь, которая может сообщить о себе только отказом и побегом.

А в "Избранных днях" жертва удалась. Может быть, она не имела никакого смысла. У любви нет будущего, она все превращает в настоящее.

Вот большая цитата:

"Иисус Христос, Господь наш и Спаситель, в Денвере не котируется.

— Ты, кажется, говорил, что в него веришь?

— Ага.

— Но не взаправду.

— Сначала было не взаправду. Притворялся, чтобы они меня кормили. Читал молитвы, ходил на богослужения. Медитировал в смехотворном храме, который они соорудили на парковке «Уол-Марта». Все было чистой воды жульничеством. А потом я поверил.

— Шутишь.

— Я говорю абсолютно серьезно. Однажды что-то переменилось. Не знаю, как понятнее выразиться… Что-то на меня нашло. Ладно, смотри. Представь, что каждое утро ты выходишь на улицу и кричишь: «О, приди ко мне, Великий Слонопотам!» — просто для того, чтобы сделать кому-то приятное, просто потому, что таков местный обычай, или потому, что твоя выжившая из ума тетушка отказывается принимать лекарства, пока ты не позовешь Слонопотама, — и вот в один прекрасный день появляется грузная мохнатая громадина с хоботом и оленьими рогами и говорит: «Я Великий Слонопотам. Чего ты хотел от меня?» Ну и что тут поделаешь? Ты в него не веришь, он тебе не нравится, ты без него отлично обойдешься, и тем не менее вот он, перед тобой".