Ночь сурка

[aascessa]

Это реальная история, случившаяся не менее десяти лет назад, когда мы были еще очень молоды, а милиционеры - бедны.

***

В юности мы раскладывали случайности как пасьянс, и каждому выпадала не какая придется, но именно его бессмыслица.

Мой друг Кира имел особое поручение от мирового эфира. Как Янус, стоящий на перекрестке дорог, он встречал и провожал путешественников, придавал им верное направление и снабжал приветом на дорогу. Может быть, просто потому, что маршрутка №15 шла через вокзальную площадь. Последним был мутный человек, мечтающий воссоединиться с забытыми в Курске родителями. Родители уже не раз проигрывали в схватке с другими неоспоримыми властителями человечества, поэтому Кира денег не дал, но купил в кассе билет.

По-августовски быстро темнело. Все, кто не пил сегодня вечером, уже уехали. Он и сам выпил. На остановке к нему вяло вязался крупный детина. Бубнил. Как невнятно они выговаривают слова, не могут выплюнуть поднимающуюся от стенок пищевода агрессию.
Кира что-то устало отвечает, знаю эту тянущую ноту в его голосе, он умеет разговаривать с людьми, то есть не боится их раздражать, он вообще их не боится, поэтому в грядущем ему разобьют голову, сломают палец, и т. д., но все кончится хорошо, в конце концов, он действительно умеет…

- Жена перчатки выбросила. Мои, боксерские. Я за область выступаю. А ей похуй…

Коротко стриженый сержант милиции уже несколько раз прошел по этому кругу, и не собирается в депо. Может, его драма богаче подробностями, но слов для них не находится, а Кира не может вставить недостающие, так чтобы они ей подошли. Он делит с сержантом пиво. Тот не вяжет лыка. Кира едва затаскивает его в последнюю маршрутку.

- Я ей тоже что-нибудь выброшу, суке... Тряпки ее порежу…

Еще раз на бис.

Сержант не может объяснить, где он живет, а Кира не может бросить дубиноголового младенца на растерзание львам рыкающим этой ночи. У них плохой район.
Продвигаются ощупью. Сержант отказывается узнавать свой дом, но ноги ведут его сами – в такую же хрущевку, как у Киры. Тяжелое боксерское тело валится на него на лестнице, на площадке выше - дверь, за которой спит до времени злотворная жена.

- Я пойду, - говорит Кира, не желающий встречи. Его хватают за плечо. Он оглядывается. Сержант уже расстегнул ремень.

Лестница - неудобное место. Болят локти, болят колени, «все внутри болит», как говорила бабушка по совершенно другому поводу.

***

- Ты хотя бы получил удовольствие? – спрашиваю я. Не то, чтобы я была бессердечная сволочь. Если он не хочет считать это изнасилованием, он прав. А он не хочет.

- Там, в общем, некуда было деваться, - говорит Кира, - такой амбал. Дурачок такой. Теперь еще в КВД идти…

У нас есть знакомый, больной спидом. Грязная игла. Сознательные девушки показывают ему свою солидарность, целуя в губы. Он не уклоняется.

Мы говорим о дурачке. Но многого о нем не скажешь, если не повторяться, и мы переходим на «Рокко и его братьев», где Рогожин и Мышкин с итальянской легкостью превращены в братьев-боксеров, а потом на «Гибель богов», потому что это кирино любимое кино, а потом, как обычно, на того, в кого он сейчас влюблен.

***

Ледяным ноябрем Кира стоит на своей остановке. Он слышит рокот смутной, почти бессловесной претензии за левым плечом. Неотразимый союз водки и пива. Он оглядывается. Пустые глаза моего народа смотрят на него в упор.

- Ты, блядь, смотри… если ты хочешь, так ты получишь…

Они быстро проходят первый тур танца. Сержант перестает грубить и предлагает выпить.

- Жена моя, сука …

Кире интересно, нашлись ли перчатки, но подходит автобус, и нет времени подвести к ответу, не пугая всеведением. Он хватается за дверь.

- Брось, - говорит сержант, - ну что ты, как баба… еще посидим…

- В следующий раз, - обещает Кира.

***

- Ты ведь всерьез думал остаться? – говорю я, - попробовать второй дубль? Вы могли бы сталкиваться на остановке каждые два месяца. Потом каждый месяц. Неделю. Он бы каждый раз не узнавал тебя…

- Это был бы самый счастливый из моих романов.

- Тебе нравятся люди, которые не ведают, что творят.

- Я бы и сам хотел…

- Я знаю.

Я зачем-то настаиваю, что совершенное вытеснение противоположно совершенству. Какой смысл переживать историю, если не можешь ее рассказать. Какой смысл переживать, если не можешь пережить… Иль наша жизнь лишь сон пустой, насмешка неба над землей…

- Что два рассказчика могут рассказать друг другу? - спрашивает Кира, - Я не хочу переживать. Я и так постоянно это делаю. Я бы купил ему перчатки.