Гельдерлин, смерть и переводы

[aascessa]

Именно сейчас, когда нужно срочно писать несколько своих текстов, читать дюжину чужих, и редактировать две-три книги, я испытываю жгучую потребность попереводить безумного Гельдерлина туда и обратно.

An die Parzen (1798)

Nur Einen Sommer gönnt, ihr Gewaltigen!

Und einen Herbst zu reifem Gesange mir,

Daß williger mein Herz, vom süßen

Spiele gesättiget, dann mir sterbe.



Die Seele, der im Leben ihr göttlich Recht

Nicht ward, sie ruht auch drunten im Orkus nicht;

Doch ist mir einst das Heilge, das am

Herzen mir liegt, das Gedicht, gelungen,



Willkommen dann, o Stille der Schattenwelt!

Zufrieden bin ich, wenn auch mein Saitenspiel

Mich nicht hinab geleitet; Einmal

Lebt ich, wie Götter, und mehr bedarfs nicht.

Существующий очень приличный перевод Белавина мне не нравится. Эта манера переводить всех "старых поэтов" на один и тот же язык бумажно-цветочного поэтизма условного "19-го века вообще" едко описана Гаспаровым в его статье о русских переводах Шекспира. Переводчик слова в простоте не скажет, к лету прибавляет "благое", к осени "тучная" и т. п.

Это конечно не значит, что я сделала лучше. Вовсе нет. Раза два, кажется, удалось передать синтаксическое напряжение, которым выражается семантическая кода. Все остальное - компромиссы.

К Паркам

Только одно лето дайте мне, сильные,
Одну осень, чтобы созрела песня,
И сердце мое, сладкой игрою сытое,
Приохотится к смерти.

Души, что божественной правдой не стали
При жизни - и Орка на дне не узнают покоя;
Но если священное, скрытое в сердце,
Когда-то слову открылось,

Тогда приди, безмолвие царства теней!
Я утешен; пусть игра моих струн
Покинет меня на спуске. Однажды
Я жил, как боги, и больше не надо.

Милый читатель!
Если видишь, как перевести точней или лучше, напиши!

Это очень гельдерлиновское настроение, которое до него и кроме него было у Гете: не резиньяция, не благочестиво-скорбное смирение перед лицом смерти, но радостное приветствие священной вестнице, готовность умереть, чтобы быть в дружбе с богами. Эта смерть не противостоит жизни, она ей старшая сестра.
В общем, "все живое тоскует об огненной смерти". Но, "кто глубочайшее знал, полюбит самое живое". Это уже мемы)))

Гельдерлин об этом и пьесу писал ( не дописал) - "Смерть Эмпедокла". Очень своеобразная вещь.
В начале разыгрываются все положенные версии трагического конфликта, каждая из которых вполне оправдывает смерть героя. Соблазн гордыни, власти над священной тайной, и боги отбирают свою благосклонность у "пытающего естество". Народ, ранее почитавший Эмпедокла, озлобляется и гонит его. Предательство друга. Обреченность возлюбленного ученика, который уходит в изгнание вместе с ним.

И вот все эти роковые причины с удивительной легкостью устранены: народ в припрыжку бежит за ним в горы, друг Критий кается, близость богов возвращается вместе с глотком родниковой воды.

Но все это благообразие уже совершенно ни к чему. Эмпедокл открыл для себя таинство смерти и только и думает, как упасть в горнило новой юности: "О дайтесь же природе прежде, чем возьмет она".
Он ускользает от любящего Павсания, чтобы кинуться в Этну.

Мне нигде больше не встречалось такое ликование вольной смерти, совершенно лишенное надрыва и самопревозмогания. Разве что у Пушкина.

Малочитаемый перевод Голосовкера благородно уродлив, но не банален (Особенно радуют "фуй", "отврат" и другие поиски экспрессивности). Видно, как в нем замыкаются линии Серебряного века: И Вяч. Иванов, и Зелинский, и Анненский...

Вот так у него:

Прощайте! было слово смертного.
Он в этот час, разорванный любовью,
К вам и богам, его зовущим, медлит.
Пророчествует в день разлученья дух,
Правдивы речью те, кто в безвозвратность.