Чем занимается человек, которому 15 числа сдавать статью? Конечно же он читает стихи и переводит с немецкого. И все про дурную бесконечность, которая разрешается одной только силой ритма
Константин Вагинов.
В аду прекрасные селенья
И души не мертвы.
Но бестолковому движенью
Они обречены.
Они хотят обнять друг друга,
Поговорить...
Но вместо ласк — посмотрят тупо
И ну грубить.
Февраль 1934
А ведь это с нежно-идиотической косноязычной вагиновской грацией вывернутый наизнанку лермонтовский пересказ Гейне:
Sie liebten sich beide, doch keiner
Wollt'es dem andern gestehn.
Heine *
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
Но в мире новом друг друга они не узнали.
У Вагинова душа готова признать другую, но в аду никто не владеет собственной волей, как и стихи Вагинова сознательно не владеют собой - они же пишутся после конца света (Это стихотворение как раз в виду стилизаторской дисциплины очень классично). Потеряв свою волю, души впадают в какое-то старческое детство: в аду они ведут себя так, как у Лермонтова морочатся на земле.
А вот и Гейне:
Sie liebten sich beide, doch keiner
Sie liebten sich beide, doch keiner
Wollt es dem andern gestehn;
Sie sahen sich an so feindlich,
Und wollten vor Liebe vergehn.
Sie trennten sich endlich und sahn sich
Nur noch zuweilen im Traum;
Sie waren längst gestorben,
Und wußten es selber kaum.
В русских переложениях сдавленный судорогой жестокой ясности язык Гейне глушится и одновременно ширится дубровным шумом душевности, что в случае Лермонтова и неожиданно, и хорошо)).
Но у Гейне другой финал.
Вот мой подстрочник:
Они оба любили, но ни один
Не сказал бы это другому;
Они смотрели друг на друга врагами
И пропадали от любви.
Они расстались, наконец,
И видели друг друга только во сне;
Они давно умерли
И едва ли это узнали.
Родное нам с Жуковского упование на последнее утешение и загробную встречу (Без страха верь; обмана сердцу нет; Сбылося все; я в стороне свиданья;И знаю здесь, сколь ваш прекрасен свет.) немыслимо для Гейне. Все здесь, на безвыходном пятачке земной жизни - но если все здесь, то самообман безысходен и невозможна даже та призрачная новая жизнь, которую дарит героям Лермонтов..
Не знаю, кажется ли мне от нечувствия немецкого, или и на самом деле Гейне сохраняет смысловую неопределенность: что "это" не узнали два гордеца - что другой любил, или что каждый из них умер? Видимо и то, и то. Это очень похоже на Гейне - мертвец, который и не заметил, что мертв и страсти его мертвы, даже те, что были больше его жизни.
Константин Вагинов.
В аду прекрасные селенья
И души не мертвы.
Но бестолковому движенью
Они обречены.
Они хотят обнять друг друга,
Поговорить...
Но вместо ласк — посмотрят тупо
И ну грубить.
Февраль 1934
А ведь это с нежно-идиотической косноязычной вагиновской грацией вывернутый наизнанку лермонтовский пересказ Гейне:
Sie liebten sich beide, doch keiner
Wollt'es dem andern gestehn.
Heine *
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
Но в мире новом друг друга они не узнали.
У Вагинова душа готова признать другую, но в аду никто не владеет собственной волей, как и стихи Вагинова сознательно не владеют собой - они же пишутся после конца света (Это стихотворение как раз в виду стилизаторской дисциплины очень классично). Потеряв свою волю, души впадают в какое-то старческое детство: в аду они ведут себя так, как у Лермонтова морочатся на земле.
А вот и Гейне:
Sie liebten sich beide, doch keiner
Sie liebten sich beide, doch keiner
Wollt es dem andern gestehn;
Sie sahen sich an so feindlich,
Und wollten vor Liebe vergehn.
Sie trennten sich endlich und sahn sich
Nur noch zuweilen im Traum;
Sie waren längst gestorben,
Und wußten es selber kaum.
В русских переложениях сдавленный судорогой жестокой ясности язык Гейне глушится и одновременно ширится дубровным шумом душевности, что в случае Лермонтова и неожиданно, и хорошо)).
Но у Гейне другой финал.
Вот мой подстрочник:
Они оба любили, но ни один
Не сказал бы это другому;
Они смотрели друг на друга врагами
И пропадали от любви.
Они расстались, наконец,
И видели друг друга только во сне;
Они давно умерли
И едва ли это узнали.
Родное нам с Жуковского упование на последнее утешение и загробную встречу (Без страха верь; обмана сердцу нет; Сбылося все; я в стороне свиданья;И знаю здесь, сколь ваш прекрасен свет.) немыслимо для Гейне. Все здесь, на безвыходном пятачке земной жизни - но если все здесь, то самообман безысходен и невозможна даже та призрачная новая жизнь, которую дарит героям Лермонтов..
Не знаю, кажется ли мне от нечувствия немецкого, или и на самом деле Гейне сохраняет смысловую неопределенность: что "это" не узнали два гордеца - что другой любил, или что каждый из них умер? Видимо и то, и то. Это очень похоже на Гейне - мертвец, который и не заметил, что мертв и страсти его мертвы, даже те, что были больше его жизни.
